олок тянется вниз, а другой бежит вверх, и Серласу не нравится эта ухмылка. Если слова и можно было понять неправильно, то подобный взгляд и кривой изгиб губ прочитать по-другому никак нельзя: «Не жди ничего хорошего, чужестранец».
Серлас давным-давно выучил эту простую азбуку.
– Позволим этим Джимми подойти ближе, – наконец говорит капитан гукара. Команда слушает его с настороженным вниманием, а Серлас – с ухающим в груди сердцем. Каждое новое слово пугает его все больше.
– Этого, – Бертран кивает на чужака, что за все три дня не сумел завоевать его доверия, – им отдадим?
– Именно, – хмыкает Фрэнсис. И добавляет, глядя прямо в худое лицо Серласа: – Преступник должен быть осужден по закону.
Слова оправдания застревают у мужчины в горле; он оглядывается на столпившуюся у мостика команду – десятки глаз впиваются в его изможденное, ослабленное долгими скитаниями тело, будто довершая начатое людьми в Трали. Серлас враз становится еще бледнее, тоньше, будто мир в лице одной корабельной команды стирает его со своего полотна.
– …не преступник, – звуки продираются сквозь страх из пустой груди, как из сухого колодца. Серлас сжимает руки в кулаки и с силой, жмурясь, выдавливает из себя снова: – я не преступник. Вы спутали меня с кем-то.
Капитан Фрэнсис, глядя на него с мостика высотой в несколько футов, клонит голову, скрещивает на груди руки.
– Спутали? – ядовито переспрашивает он. – Что ж, может, и спутали. Да только деваться тебе, Серлас-бродяга, некуда. В руки Джимми или на корм рыбам – что выберешь? Твоему сыну вряд ли придутся по душе холодные ванны.
Тяжелые шаги огромных сапог с каблуками возвещают, что Бертран, которого Серлас, слушая капитана, потерял из виду, вернулся на палубу из нижних деков. В руках у него – сверток, где копошится ребенок.
Клеменс, Клементина. Не спасло тебя даже мужское имя.
Серлас разочарованно стонет. Похоже, извечный страх за жизнь малышки сделал его сердца камнем, что теперь способен только дробить грудную клетку и причинять боль, но не испытывать должного испуга или злости. Бремя страстей человеческих, кажется, навсегда покинуло его разум и тело: Серлас страшится уготованной участи без прежнего раскаяния.
– Скажем, что ты тот беглый убийца, что поджег паб в Фените, – делится с ним капитан, пока Бертран, морщась от негодования, пихает в руки замершему Серласу его дитя. Клементина заливается звонким плачем, и в застывшем знойном воздухе звук ее голоса несется все выше и выше, сливаясь с редкими порывами ветра и криками крупных белых птиц.
– Но я ничего не поджигал! – отчаянно кричит Серлас. Он знает, что оправдываться теперь бесполезно, ведь Фрэнсис вынес ему приговор еще до появления вражеского фрегата на горизонте.
– Нет? А я слышал, что один чужак пришел в Фенит со свертком, подозрительно похожим на младенца, и жил в деревне недели две. Искал подходящий корабль на пристани, просил рыбаков увезти его прочь из Ирландии.
Пот струится вдоль костлявой спины Серласа. Он стоит, прижимая к себе плачущую – о, она снова плачет! – Клементину, и глядит только на капитана судна. Кидать косые взгляд на остальных членов команды он уже не в силах, да и Фрэнсис всем своим видом выражает такую непоколебимую уверенность, что почти выбивает пол из-под ног Серласа.
Что еще могло ждать бродячего бедняка с младенцем на руках, кроме очередной беды? За словами добрых людей обязательно кроется что-то страшное, и не ему, Серласу, забывать о подлости и лицемерии людского рода. В этот раз, думал он, судьба его не оставит.
– Я слышал, той ночью сожгли деревенский паб, – рассказывает Фрэнсис. Верить его словам или нет, Серлас не знает. Хочется закрыть уши руками, закрыть глаза, чтобы не видеть грязных вспотевших лиц, что сейчас ничем не отличаются от его лица.
– Ага, и хозяин погиб, – подсказывает капитану Бертран. – Крыша обвалилась и придавила беднягу. А у него было вкусное пиво, помнишь?
В Фените был только один паб. И Серлас не слышал, чтобы в ночь побега тому досталось. Эти люди врут, не иначе.
– Говорят, старик Сайомон прикрывал чужака, – сплевывает под ноги безжалостный Бертран и теперь глядит на Серласа с неприкрытой враждой. Вот что крылось за его темнеющим взором: злоба, такая же простая и глупая, какая жила в сердцах Дугала и Кие-рана Конноли, братьев Данн из Фенита, половины жителей Трали. Такая же глухая к доводам разума, почти первобытная и, должно быть, навязанная. Сер-лас искренне верил, что темные чувства рождаются из маленькой искры, но набирают силу только лишь благодаря чужим сплетням и слухам. Что по-настоящему злых людей на свете преступно мало. И Бертран не входил в их число.
Но теперь он глядит на Серласа с пугающей злостью, и того, чужака и бродягу, обязательно сбросят в воду или сдадут вооруженным солдатам французского флота ради наживы – или же по простой прихоти.
Раньше, до смерти Нессы, Серлас решил бы, что у каждого человека на борту гукара есть своя причина не терпеть ирландских попрошаек. Теперь же ему кажется, что многие из них сдали бы малознакомого мужчину с ребенком только ради забавы.
– Я не жег пабов и не убивал людей, – произносит Серлас, пытаясь сохранить твердость голоса. Клементину он придерживает одной рукой, а свободной шарит по поясу дряхлых штанов. У него должен был остаться кинжал у пряжки ремня, Серлас взял его только этим утром!
– Говорят, тот преступник поджег свой дом в Трали, – растягивает слова Фрэнсис. – Говорят, его жена умерла в огне, а он забрал ребенка – девочку – и сбежал. Твоего сына зовут Клемент, верно?
– Я ничего не поджигал! – в отчаянии кричит Серлас. – Никого не убивал, никого и пальцем не тронул!
Команда корабля с капитаном во главе только ухмыляется.
– Да, но французишки этого не знают…
Кинжала нет. Серлас вымученно прикрывает глаза – солнце слепит так сильно, что перед взором все плывет и белеет, точно волосы и усы капитана Фрэнсиса. Его команда наступает на бедняка с ребенком, сужает круг.
– Какое дело французам до ирландского поджигателя? – выдыхает Серлас.
– Никакого, – почти хором отвечают ему. – Французы ищут контрабанду на приплывающих из-за Кельтского моря кораблях. А ты и твой ребенок очень похожи на незаконный груз.
Мужчину хватают за плечи две пары крепких рук, потных, грязных: их кожа лоснится от липкой жары и соленой влаги. Бертран встает вплотную к Серласу и смотрит на него сверху вниз, точно победитель. И без слов ясно, что он намеревается сделать. Схватить Клементину, вывернуть наизнанку платок и простынь, чтобы подтвердить догадки остальных.
– Не надо, – вырывается из горла Серласа. Мольба тянется к глухим до нее морякам, но остается безответной и камнем падает под ноги. – Пожалуйста, прошу вас. Не надо.
Клементина хнычет, но тихо, жалобно, будто понимает, что, крикни она погромче – и ее тотчас же уличат во лжи. Она девчонка в простынях, хоть и младенец. Не сын бродяги, не сын убийцы. Дочь страшнее и того и другого, особенно на корабле, полном врагов.
Бертран останавливается в последний миг перед тем, как пальцы его цепляются за сверток с ребенком. Он хмурится, смотрит на точно так же замершую Клементину – и вдруг опускает руку.
– Черт с тобой, – сплевывает мужчина, хотя по взгляду его Серлас понимает: это решение ему самому не по душе. – Эй, капитан! Высадим их обоих в шлюпку, пусть плывут навстречу французским индюшкам!
Предложение Бертрана не нравится остальной команде, и они поднимают возмущенный гул. Шумят, будто волны в бурю, в воздухе носятся недовольные выкрики. Серлас сжимается еще сильнее, стискивает сверток с Клементиной изо всех сил, и рубашка натягивается на его плечах, схваченная чужими руками.
– Стой смирно, подкильная крыса, – шипит ему в ухо чей-то шепелявый голос, и несвежее дыхание ощутимо даже сквозь слой грязи на шее. Серлас вскидывает голову, пытаясь разглядеть фигуру Фрэнсиса за сгрудившимися вокруг него телами.
– Уверен, плаванье не доставит им обоим много хлопот! – капитан перекрикивает команду, и что-то в его голосе заставляет всех умолкнуть. Буря стихает, не успев начаться.
Толпа расходится в разные стороны, как море перед Моисеем, и Серлас видит Фрэнсиса, капитана гукара, что приютил его с Клементиной только ради собственной выгоды. Серлас для него не нажива, а свинья, предназначенная на убой. И сложно не желать для него и ребенка любой иной участи в данный миг.
Фрэнсис кивает людям позади схваченного – Серласа отпускают, и он тут же обнимает плачущего ребенка как можно сильнее. Ему не боязно за себя (что могут сделать эти люди такого, чего он еще не испытывал?), но вот отдавать в грязные руки враждебно настроенных моряков маленькую девочку… Они выбросят ее за борт и будут смотреть, как крохотное тело идет ко дну моря.
– Ты уверен? – Фрэнсис оборачивается, чтобы адресовать вопрос Бертрану, и, получив от сутулого грузного мужчины угрюмый кивок, кивает. – Что ж, мой брат нечасто позволяет себе милосердие. Тебе повезло, Серлас из Фенита. Или лучше звать тебя Серлас из Трали?
Ответа он не ждет, да и сам Серлас сказать ничего не сможет. Гнев вперемешку со страхом за чужую жизнь клокочет у него в горле. «Я не преступник! – яростно думает он. – Я не поджигал паб, не убивал Сайомона! Не сжигал свой дом, не губил жену!..» На последней мысли сердце его сжимается так, что становится больно до рези в глазах. Не губил жену? Не сбегал из Трали?
Несса погибла из-за тебя, чужак Серлас, и это ее дочь ты держишь в своих дрожащих руках.
Пока Серласа терзают собственные демоны, ему готовят экипаж. Быстро, слаженно спускают на спокойную воду лодку, скидывают в нее ненужный хлам и туда же, почти не глядя, сталкивают человека, чужого на корабле и оттого лишнего. Серлас почти не сопротивляется – а что еще ему остается? Он слишком слаб, чтобы бороться с десятком рослых мужчин на кренящейся палубе, и от его действий, случайных или обдуманных, зависит жизнь Клементины.