– А ребенок? – спрашивает впечатлительный Бен. – Что с ребенком случилось?
Теодор хочет сам ответить на его вопрос, обернуться и выпалить ему в лицо, что маленький Джошуа, конечно же, погиб вместе с родителями, а этот черт из табакерки хочет запудрить им обоим мозги, что мошенник и убийца-неудачник ничего не знает и эту историю выдумал только что. Но ясная, как день, истина маячит у Теодора перед носом.
В лице бледного тощего мальчишки со впалыми щеками.
– Ребенок выжил, – говорит Палмер сиплым голосом. – И он перед вами, придурки.
#21. Эрл Грей для шпиона
Прежде чем мальчишка успевает сказать еще хоть слово, Теодор коротко и точно бьет кулаком в его тонкий нос.
– Ауч! – визжит Палмер, хватаясь за лицо. – За что теперь-то?!
– За то, что бесишь меня, – отвечает Теодор. И добавляет, с удовольствием растягивая слово по слогам: – Неимоверно.
Бен следит за ними обоими с заднего сидения собственной машины и в этот миг таращится на Атласа, хотя, положа руку на сердце, давно должен был привыкнуть к эксцентричным выходкам приятеля. Впрочем, Паттерсон выглядит таким ошарашенным с тех пор, как он, Теодор и новоиспеченный бессмертный мальчишка выползли из трейлера-гримерки.
– Повтори, – требует Атлас, не сводя глаз с ухмыляющейся физиономии Палмера.
– При, – тянет засранец. – Дур. Ки.
– Теодор!
Бен хватает мужчину за локти, обтянутые старой кожаной курткой времен восьмидесятых, – он бросается на взмыленного мальчишку с нечитаемым выражением на лице, рвется из неожиданно крепкой хватки приятеля и почти рычит, походя на зверя. Не меньше минуты уходит на то, чтобы вернуть себе самообладание: Бен с силой усаживает его обратно на пол и встает между ним и Палмером.
Палмер. Шон. Джошуа.
Лгун. Он не может быть тем мальчиком из Сен-Мало. За свою долгую жизнь Теодор видел немало чудес и мистических, необъяснимых вещей, но эта не одна из них. Эта – наглая ложь, придуманная мальчишкой, чтобы только запутать его.
– Ты не Джошуа, – Теодор мотает головой и цедит слова так, будто их из него вытягивают по звуку сквозь стиснутые зубы. – Придумай что-то получше этой сказки.
Палмер фыркает, подтягивает коленки длинных ног к груди и упирается в них подбородком. Вид у него настолько ехидный, что руки непроизвольно тянутся к его вихрастым волосам, чтобы схватить за них и стряхнуть с его лица эту наглую ухмылку.
– Да неужели? Думаешь, я все еще вру, Серлас?
Старое имя из чужих уст звучит дико, неправдоподобно. Неудивительно, что мозг Теодора отказывается верить в то, что маячит перед его носом не первую неделю. Бледный до желтизны, с опухшими глубоко посаженными глазами, тонким носом, губами, что едва выделяются на лице, с мышиного цвета волосами, висящими немытыми прядями вдоль худых скул. Этот нахальный мальчишка, один вид которого вызывает зуд во всем теле, похож на ребенка ирландского рыбака и французской прачки так, словно является его повзрослевшей лет на пять копией.
– Сколько тебе лет? – спрашивает Бен. Надо отдать ему должное, держится он куда лучше Теодора, хотя игры в бессмертного выматывают его гораздо сильнее. Теодор не уверен, что Бенджамину по силам будет свыкнуться с новостью о таком же, как Атлас, ненормальном. Хорошо, что это неправда, – Теодор будет придерживаться этой аксиомы, пока Палмер с лицом Джошуа не докажет ему обратное. Или пока Теодор не прибьет мальчишку.
– Я родился, – скалится Палмер, – в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году нашей эры. Считай сам, ботаник.
Хрясь! Кулак Теодора прилетает нахалу прямо в нос, и мальчишка, ахнув, падает на спину.
– Твою мать! – глухо стонет он.
Теодор поднимается, чтобы нависнуть над его корчащейся фигурой, и вкрадчиво произносит:
– Повтори-ка.
Палмер, прижимая ладони к носу, смотрит на него с немой яростью.
– Двести тридцать! – гундосит он. – Мне двести тридцать!
Фраза навылет, как пуля, пронзает грудь Теодора и рикошетит эхом в затылок. Не может такого быть, немыслимо. Он готов списать парализующий его шок на защитную реакцию мозга – чтобы придумать такую логичную, выверенную небылицу, Палмеру пришлось нарыть немало информации, которой, как Теодор считал, не существует в материальном виде, – на ностальгические воспоминания, вызванные рассказом о семье рыбака, на собственное имя, впервые за почти двести лет прозвучавшее из уст постороннего. На что угодно, кроме веры в слова мальчишки.
Палмер садится, шмыгая носом, прямо в ногах Теодора. Вытирает худой рукой нос, так что кровь тянется бордовой полосой от запястья к локтю, и вскидывает голову.
– Чихать я хотел, веришь ты мне или нет, – говорит он совсем осипшим голосом. – Собственно, мне даже выгоднее, чтобы ты не верил. Живи себе дальше в Нетландии, Питер Пэн, порхай по воздуху, собирай пыльцу фей и ной своей няньке о том, как тебе грустно и одиноко.
Теодор хочет ударить его еще раз – выбить всю спесь из засранца, задушить каждое саркастичное замечание в зародыше, – но Бен кидается ему наперерез и второй раз хватает за локоть.
– Хватит драк на сегодня, вы уже обменялись переломами.
– Я всего лишь сломал ему нос! – шипит Атлас, дрожа всем телом. – Небольшая сдача за сломанные ребра и, если ты не забыл, покушение на жизнь!
Он не хочет думать сейчас о том, почему его так задевает, так сильно, до помутнения рассудка задевает ложь мальчишки, который похож больше на фомора-шизофреника, чем на человека.
Бен качает головой с самым учительским видом из всех, на которые он способен.
Палмер поднимается с пола, отряхивается и, будто случайно оглянувшись в зеркало, ахает.
– Класс! Я как Пит Доэрти, только что не под кайфом.
То ли специально делая вид, что ничего не произошло, то ли в самом деле полагая, что сломанный нос и сказки о бессмертии никого из присутствующих не волнуют, он хватает с прикрученной к стене полки барабанные палочки и делает шаг к двери.
– Куда собрался? – рявкает на мальчишку схваченный Беном Теодор.
– На сцену, – сообщает Палмер совершенно будничным тоном. – У меня концерт, сечешь?
Если бы Теодор не видел и не слышал все сам, то сейчас решил бы, что у мальчишки есть брат-близнец, разительно отличающийся от вспыльчивого Палмера темпераментом, и он только что материализовался в тесном трейлере прямо из воздуха. Даже Бен от удивления ослабляет хватку, отпуская руку Теодора.
– Черта с два ты куда-то пойдешь, мы не договорили, – цедит Теодор. Мальчишка пожимает плечами.
– Если ты не понял с первого раза, – противно тянет он, – то готов повторить: мне наплевать на тебя, твоего дружка, твои басни про одинокого полубога – или кем там ты себя считаешь – и на все твое мировоззрение. Если в твоем мире розовых бабочек и единорогов не укладывается мысль, что ты – вау, прикинь! – не единственный в своем роде, то это твои проблемы. Я объяснять тебе на пальцах не собираюсь.
Палмер открывает дверь с ноги, так что та, визгливо вскрикнув, хлопается об стенку трейлера, и спрыгивает с узких ступенек приставной лестницы вниз, на траву стадиона. Шум тысячной толпы врывается в затхлый воздух трейлера, пропитанный потом, кровью и недоумением такой силы, что оно тяжелой взвесью оседает в ногах замерших Теодора и Бена.
Теодор приходит в себя первым и срывается с места.
– Нет уж, приятель! – гневно бросает он в худую спину Палмера и хватает мальчишку за шиворот растянутой футболки. – Ты все объяснишь мне на пальцах, хочешь ты того или нет!
Палмер матерится и пытается вывернуться, но Теодор перехватывает его тощие руки, выворачивает почти до хруста в плечах и тащит за собой прямо через потную публику.
– Пусти! – орет мальчишка, хотя все его крики тонут в реве толпы вокруг. – Пусти, придурок! Мне надо на сцену, сейчас наша очередь!
– Нет, ты свое уже отыграл, звезда.
– Теодор!
Бен протискивается вслед за ними, как может, и у него, вероятно, имеется свое мнение по поводу происходящего, и он наверняка скажет, что утаскивать раздражительного до зубовного скрежета мальчишку с его же концерта, на котором незадачливого музыканта обязательно хватятся через пару минут, – крайне глупое решение.
Но Бенджамин, в отличие от Теодора, не испытывает почти кататонического ступора при мысли, что этот вот хилый мальчишка, пародия на Курта Кобейна, знает Серласа и может рассказать Теодору о его прошлом. Если он врет, то ложь его очень правдиво звучит, и Атлас желает знать, откуда у подростка-шизофреника такие познания.
– Пусти меня, ублюдок! – орет во всю глотку запинающийся Палмер. Люди расступаются перед Теодором, и упирающийся подросток, которого он тянет за собой, как прицеп, кажется им провинившимся сынком жутко злого отца. – Дай мне отыграть два номера, моим парням нужно выбиться в люди! Это наш шанс! Эй, у тебя сердца нет, мешок ты с костями!
Теодор оборачивается только раз, замирает посреди гудящей толпы и мельком окидывает сцену, на которой застыли в недоумении такие же, как Палмер, недоделанные рокеры.
– Нет, – рявкает он на взмыленного мальчишку.
Тот вскидывается, выворачивается из напряженной руки мужчины.
– Я убью тебя, если ты мне не дашь отыграть! – шипит Палмер, и Теодор хмыкает, оценив шутку.
– Попробуй, умник. Ты уже раз пытался.
Теперь они едут по тихой дороге, почти не сталкиваясь со встречными автомобилями – в этот субботний день пригород будто вымер, и ничего не мешает Теодору вдавливать педаль газа в пол почти до упора. Бен тихо ойкает, сидя позади него, и мужчине слышится щелчок ремня безопасности, которым предприимчивый друг заранее пристегивается.