Бен не любит быстрой езды, но сейчас, увы, Теодору не до его фобий. Злой как черт Палмер утирает руками разбитый нос, из которого снова капает бледная кровь, и изредка рявкает в сторону ненавистного бессмертного то по-французски, то по-немецки. На языке Лессинга и Гете ругательства звучат злее и оттого вызывают ассоциации с Третьим рейхом, а не с возвышенной философией.
– Будешь зудеть, я предоставлю тебе апартаменты в багажнике, – коротко бросает Теодор, на всех парах вписываясь в поворот на съезде к Пенрину. Знакомая трасса вызывает целую колоду ненужных воспоминаний, их хочется прогнать, как назойливых насекомых, но они заползают в подкорку и раздражают взвинченный мозг.
Светло-зеленые глаза смотрят на него в отражении зеркала заднего вида, тонкие губы сжаты в едва видимую линию, она злится – и не говорит ему, почему. Красный «Ситроен» почти сносит ее очерченную оранжевым неоновым цветом фигуру, и ядовитый апельсиновый сок брызжет на светлые брюки и волосы, в мгновение превращающиеся из темно-русых в рыжие.
– Теодор! – вскрикивает Бен, впиваясь руками в подголовник водительского кресла. Атлас машинально выкручивает руль вправо и огибает увешанную предупреждающими знаками яму на дороге.
– Смотри, куда едешь на такой-то скорости! – вопит его взбешенный приятель. – Ты не один тут! Если вы оба умереть не способны, то я в ваши ряды не записывался!
Следовало бы думать о Бенджамине, а не перебирать прошлое. Теодор мысленно корит себя за безалаберность, но вслух не говорит ничего: ему еще предстоит трясти новоявленного бессмертного, и терять лицо в его присутствии сейчас кажется неправильным. Прости, Бен.
– Прид-дурок, – тихо-тихо шипит Палмер, шмыгая носом. Теодор стискивает кожаную обивку руля.
– Багажник все еще свободен, – напоминает он.
В «Паттерсон и Хьюз» они вваливаются около полудня. Бен, вымученно делая вид, что его нисколько не беспокоит сложившаяся ситуация, проходит на кухню, чтобы заварить себе чай – ну конечно же! Теодор втаскивает худого Палмера в двери лавки и бросает, как ненужный багаж, в одно из кресел.
– О, круто! – восклицает мальчишка, не поленившись скривить лицо. – Шикарное размещение, спасибо, парло шапрон[10]!
– Будешь столько зубоскалить – я решу, что в твоей улыбке не хватает пары щелей вместо коренных.
Теодор уже устал от постоянно зудящего угловатого подростка. Слова вылетают из его рта со скоростью двух-трех в секунду и едва ли проходят хоть какую-то фильтрацию; кажется, что Палмер состоит из одних только языка и зубов, и все остальное в нем – лишь рудиментарный нарост, призванный скрыть очевидный изъян.
С какой же легкостью этот мальчишка способен вывести Теодора из себя.
– Новый диванчик прикупил? – Палмер крутится в кресле, присвистывает гнусаво из-за разбитого носа. – А со старым что стряслось? Вышел из моды? А вообще…
Он осматривает деланно внимательным взглядом все помещение лавочки и фыркает:
– Тут все вышло из моды. И ты, кстати, в том числе.
Теодор валится на упомянутую мальчишкой софу и вытягивает ноги. Теперь Палмер вряд ли сбежит – он не настолько глуп. Вдобавок чересчур самонадеян и оттого смел, чтобы делать ноги в знакомом Атласу городе. Можно было бы закрыть глаза на пару часов, подождать, пока эта буря в малолетнем бунтаре поутихнет, и только потом начать конструктивную беседу. Но вопросы тревожат все естество Теодора так, будто они материальны и иглами впиваются в голову.
– Итак, – тянет Атлас, игнорируя – заставляя себя игнорировать – болтовню Палмера, звучащую фоном с грампластинки. – Рассказывай.
– Чего? – Монотонный шум вмиг смолкает, и Палмер поворачивается лицом к развалившемуся у стены Теодору.
– Рассказывай свою историю, – говорит он. – Если ты не соврал – в чем я сомневаюсь, разумеется, – то тебе хочется поделиться с кем-то, кто тебя понимает. Ну так вот, я твой золотой билет в страну Бессмертия. Я готов тебя выслушать.
Палмер подозрительно щурится – его припухшие узкие глаза делаются совсем незаметными на сером лице – и поджимает губы. Свисающие с кресла ноги в пыльных кедах дергаются, причем в разном ритме. Это вызывают диссонанс, от которого кружится голова.
– Ты не очень-то похож на терпеливого слушателя, – наконец заключает Палмер.
Теодор с заметным усилием отводит взгляд от его ног.
– Не буду я ничего рассказывать. Ты мне нос разбил.
Теодор резко садится.
– Ты мне нож в печень воткнул, – напоминает он. – И твой бесценный нос не так уж и пострадал. Бен утрет тебе кровь с морды, если нужно.
Палмер фыркает.
– Никто не идеален.
– И мало кто бессмертен.
Они оба молчат. Теодор разглядывает мальчишку с ленивым интересом и ждет его ответов. Палмер не прав: Атлас достаточно терпелив, он готов прождать до самого вечера. В отличие от дерганого подростка. Ведь он же подросток?..
Их странное молчание без предупреждения нарушает Бен – он успел сменить потертую футболку с «Роллинг Стоунз» на домашний халат, приготовить чай и избавиться от дорожной пыли с волос. Бен входит в зал с двумя кружками наперевес и шагает мимо Теодора. Чертов Эрл Грей отправляется к Палмеру.
– Гостей нужно встречать с чашкой чая, а не с кулаками, – поучительно говорит Бен, и Теодор, едва сдерживаясь, чтобы не фыркнуть, замечает изумление, написанное на лице мальчишки. Он же думал, его здесь будут пытать, верно? Как и Клеменс, он явно полагал, будто Теодору доставит удовольствие собственными руками вытянуть из щуплого паренька признание во всех грехах. Но Атлас и в прошлые буйные годы не был склонен к насилию ради насилия…
– Ты его задобришь, и он решит, будто мы с ним в игры играем, – сочась ядом, цедит Теодор. Навязчивые мысли о говорливой девице раздражают его сегодня не впервые, и их хочется вышвырнуть из головы, как мусор, прямо в ведро с бумагами.
– Добрый коп, злой коп, – Палмер указывает поочередно на Бена и Теодора и ухмыляется. – Как банально…
Бен качает головой и, глядя на подсыхающие кровавые разводы на лице Палмера, подает ему платок из нагрудного кармана халата. Поморщившись, будто Паттерсон делает ему одолжение века, мальчишка хватает его с пренебрежением.
– Вы какие-то непоследовательные, – выдает он, справившись с платком в одной руке и кружкой чая в другом. Взъерошенный и сутулый, Палмер умудряется выглядеть неуклюжим подростком с колким взглядом, способным выхватить из окружающего мира самые незаметные детали. Непоследовательным можно назвать и его.
– Бить меня не будете? – спрашивает мальчишка. Не получив ответа, он медленно, с чувством прихлебывает чай и морщится. – Горький. Вы, англичане, чай пить совсем не умеете.
На это замечание Бен реагирует жарче прежних и вспыхивает, как лампочка на рождественской елке.
– А ты, значит, совсем себя англичанином не считаешь? – обиженно замечает он. Палмер мотает головой и неожиданно смотрит на Теодора.
– Я как он. Ирландец. Ну, предположительно ирландец. Верно?
Теодор усмехается.
– В тебе половина французской крови, сопляк. Если ты не врешь мне.
– Не вру, – с вызовом отвечает Палмер. – Моя матушка была только отчасти француженкой, у нее в предках затесался кто-то с британских островов, переселенцы времен Семилетней войны. А отец был чистым ирландцем, за это могу ручаться!
– Чем? – неприкрыто смеется Теодор. – Своим бессмертным зубом?
Палмер зло щурится. Как и прежде, эмоции с его лица читать легче, чем слушать путаные речи, несмотря на то что мальчишка всеми силами пытается казаться невозмутимым.
– Я вот своих предков знаю. Я за свою семью могу отвечать головой. А ты, Ше-арлас, человек без прошлого? Чем ты можешь на это ответить?
Теодор вскакивает с места, делает шаг к ухмыляющемуся подростку. Раздражающий, колючий дикобраз. И его слова бьют точно в цель, будто о Теодоре мальчишка знает куда больше самого Атласа. Впрочем, едва ли это может быть правдой. Палмер, даже если и выискивал о Серласе любое упоминание в истории, которые тот старательно стирал раз за разом, жизнь за жизнью, не смог бы узнать так много. Он был лишь искателем. Он не проживал каждый день как последний из века в век.
Что хилый мальчишка может знать о Серласе такого, чего он сам о себе не знает?
Теодор не вспоминал это имя долгие годы, а теперь не проходит и недели, чтобы прошлое не появлялось перед ним в лице неожиданного шпиона или девушки с едва ли похожими на Клементину чертами.
– Ну хорошо, – говорит Атлас. – Раз ты так осведомлен о Серласе, – каждый звук этого имени режет язык, – то твой таинственный хозяин – тоже?
Он достает из кармана брюк смятые записки – из дома Стрэйдланда и переданную лично Палмером – и обе кидает мальчишке в руки. Написанное на лице того замешательство сменяется гневом.
– Он мне не хозяин! – неожиданно вопит Палмер. Недопитый чай проливается ему на футболку и джинсы, с ненавистью отброшенные записки летят на пол. В одно мгновение неуклюжий мальчишка превращается в металлический стержень под напряжением, в натянутую струну. Он вскакивает с кресла, взбешенный одним лишь словом. – Этот… он мне не хозяин!
Бен кидает красноречивый взгляд Теодору – они оба расценивают внезапную перемену в Палмере как сигнал к действию. Теодор садится обратно на софу, скрещивая ноги. Теперь он может вытянуть из подростка все что угодно.
– Ладно, – спокойно говорит Атлас. – Тогда кто он? Кто тот таинственный кукловод, что водит меня за нос который месяц? Нет, постой. Он, должно быть, и тобой помыкает. Я прав?
Палмер дрожит от гнева. Стискивает руки в кулаки, тяжело дышит.
Попался.
– Думаешь, ты тут самый умный? – цедит мальчишка. – Два века жил, считая себя единственным и неповторимым, вот идиот! Да ты никто! Двухсотлетний ребенок с раздутым эго!
Теодор кивает.
– Из твоих слов я делаю вывод, – специально растягивая слова, отвечает он, – что твой покровитель тоже долгожитель.