Бен ахает из своего угла, и в густом от напряжения воздухе лавочки гулко стучит только его беспокойное сердце. Палмер и Теодор молча взирают друг на друга. Мальчишка фыркает.
– Долгожитель? Да он… Ему лет пятьсот! Тысяча!.. – Он лихорадочно подбирает слова, но те неконтролируемо сыплются из его рта, как песок. – Это он помог мне тебя найти. Я лет десять потратил, чтобы отыскать вас, тебя и ребенка твоего, но вы как сквозь землю провалились. Ни в одном поселении Франции никто и знать не знал о Серласе и Клементине, никто даже не видел тебя. Я уже отчаялся, я думал, что ты поможешь мне, ведь это моя семья тебя спасла, а ты… Ты исчез, и я остался один, и я умирал с голоду, таскался, словно нищий, по всему побережью Франции, от Сен-Мало до Дюнкерка. А потом меня нашел этот человек, и он, а не благородный Серлас, помог мне! Он спас меня, а не ты, хотя на тебя я надеялся и ждал, что ты придешь мне на помощь. Придурок. Как я мог быть таким наивным идиотом? Ты же трус и подонок, каких поискать.
Теодор хмурится, стискивает подлокотник дивана вспотевшей рукой. Гнев этого мальчика превращается вдруг в страшное чудовище, способное убивать за грехи. У Серласа их было много, у Теодора, несущего все прошлые жизни на своих плечах, еще больше.
– Да, ты прав, – отвечает он сиплым голосом. – Я трус и подонок. Зачем же ты искал меня, если знал это?
Палмер кривит губы в горькой усмешке.
– Чтобы сказать тебе это в лицо, придурок. Видишь ли, спустя полгода после смерти родителей я кое-что узнал. Оказалось, что наполеоновские солдатики пришли в наш дом по указанию. Отца сдали, хотя он никогда не помогал Ост-Индской компании, и убили его и мать ради чьей-то прихоти, и дом сожгли. Словно кто-то стирал мою семью с лица земли, словно кто-то заметал за собой следы.
Теодор холодеет, выцветшая футболка с Фредди Меркьюри противно прилипает к спине от пота.
– Это был ты, верно? – щурясь, спрашивает Палмер. – Ты убил мою семью?
#22. Кофейные пятна на воротничках
Повисшее в лавке молчание прерывает резкий звон – это ложка выпала из онемевших пальцев Бена и покатилась по паркету под кресло. Теодор смотрит в глаза Палмеру и молчит.
Джошуа. Он Джошуа, сын рыбака из Сен-Мало, которого Серлас повстречал в самом начале девятнадцатого века, на изломе двух столетий. Из всего множества невероятных совпадений, что могли приключиться с бессмертным человеком, это самое странное. Но не самое страшное.
Теодор старательно гонит прочь испуг, и тот воровато вползает ему под кожу и ужом движется вверх по рукам и ногам, и нет никакой защиты от этого, когда перед Атласом стоит живое напоминание о его прошлой жизни.
– Я не посылал в твой дом солдат, мальчик, – говорит Теодор, и Палмер вскидывает одну бровь.
– Теперь-то ты мне веришь, не так ли? – ядовито цедит он. – Я обвинил тебя, и теперь ты…
– Он не мог никого так подставить! – Бен встревает в их тихий напряженный разговор, встает со своего кресла и подходит к Теодору.
– Не мог никого убить! – настойчиво повторяет он. Защищает, как и в прежние годы, человека, которого выбрал своей семьей. Теодор не знает, что сказать в свое оправдание, – сейчас все слова кажутся ему плоскими, невесомыми и оттого незначительными.
Но одно он знает точно: Бен прав. Серлас не насылал на добрую семью рыбака никого, кто мог бы им навредить. Он ушел тогда из их дома вдоль берега и покинул Сен-Мало еще до заката. Больше их с Клементиной ноги не ступали по тем землям.
– Сядь на место, лабрадор, – презрительно бросает Палмер и скрещивает на груди худые руки с просвечивающими сквозь тонкую кожу голубыми венами. – «Не мог он никого убить». Да ты хоть знаешь, скольких людей твой обожаемый Атлас убил в свое время?
Все в Теодоре холодеет и обмирает. Если бы словами можно было пригвоздить к полу, то только этими, только вот так – на глазах у изумленного Бена.
– Он не знает, не правда ли? – шипит Палмер. – Ты ему не рассказывал?
Бен хмурится, сводит к переносице тонкие брови.
– Серлас никого не убивал! – с жаром восклицает он, а Теодор не может сказать и слова в ответ на обвинение мальчишки, внезапно получившего неограниченную власть.
Тот, кто владеет информацией, владеет миром – и каждой душой в нем. Если следовать этой истине, то душа Теодора сейчас зажата в кулаке Палмера.
– Серлас не убивал? – картинно удивляется мальчишка. – А тот, кто жил после, тот тоже не мог убить? Ни три героя войны, ни вьетнамский дезертир, да? Ни Уильям Лэйк, которого ты, Бенджамин, знал сам? О, да ты хоть представляешь… – Палмер замирает с открытым ртом – глаза распахнуты, а зрачки размером с булавку – и, задыхаясь, чуть не выворачивается наизнанку. – Ты хоть представляешь, скольких людей он на тот свет отправил просто за долги перед мафией?
Нет. Замолчи.
– Замолчи.
Теодор шагает к разгоряченному Палмеру и хватает того за ворот футболки. Медленно, еле сдерживая рвущийся из груди стон, крик, вопль. Ему хочется проорать в лицо наглецу, что тот ошибается, напрасно обвиняет его в преступлениях, которые Теодор не совершал. И только простая истина не дает ему скрутить мальчишку как в тисках.
Он прав. Этот Джошуа, Палмер, Шон, кем бы он теперь ни был, в данный момент до отвращения, до зубного скрежета прав. И Теодор ничего не может поделать с тем, что его разрывает пополам от одного только упоминания всех его прошлых жизней под чужими именами, на которые он даже не имел права. Большинство из них Теодор присвоил себе по памяти, выдумал или украл у тех, кто жил до него.
– Будешь отрицать? – кривит губы мальчишка, нисколько не боясь гнева Атласа. – Я знаю все про Филлипа Уилларда, приятель. Готов поклясться, Филлип убил людей больше, чем те, кто воевал после него.
– Хватит.
Палмер щурится, выпрямляется в полный рост и договаривает, тихо-тихо, свистящим шепотом выдыхая Теодору прямо в лицо:
– Филлип убил Веру Фарлонг.
И Атлас наконец отталкивает его от себя с ужасом и яростью, так что худой мальчишка падает на пол прямо ему под ноги и хохочет. Дико, страшно, безумно. От его смеха, слов, которые он выплевывает так, будто они ничего не значат, – от всего этого Теодора тошнит.
– Прочь, – коротко бросает он хохочущему в ногах Палмеру.
– Теодор… – Бен оборачивается к Атласу и замирает с застывшим на губах вопросом. Теодор не видит его – он смотрит вниз, на скалящегося подростка, и давит в себе желание поднять ногу, наступить на горло мальчишке, пережать его, чтобы убить в зародыше этот безумный хохот.
– Прочь, – шипит Атлас.
Смех прекращается. Палмер утирает слюну с губ собственной футболкой и вскакивает на ноги, собранный и сдержанный, словно не он только что хохотал, катаясь по полу.
– Теодор?
Не обращая внимания на растерянного Бена, Теодор и Палмер смотрят друг другу в глаза – одну, две, три секунды. Мальчишка фыркает, будто, удовлетворившись произведенным эффектом, больше ничего не ждет от мужчины.
– Убийца, – сплевывает он и покидает зал магазина, предметы в котором все еще гудят эхом, помня его безумие.
Теодор смотрит ему в спину и, как только дверь за ним закрывается с протяжным взвизгом, выдыхает. Сам воздух вокруг Атласа сгустился, стал плотнее и раскалился, и в нем зависли призраки прошлого столетия, выдернутые из болота воспоминаний одним едким словом.
– Ты же не хочешь вот так вот… – начинает Бен, но осекается, едва Теодор кидает ему красноречивый взгляд. Мерно тикают настенные часы в повисшем между ними молчании. Минутная стрелка с тихим щелчком падает к цифре четыре.
Он разворачивается и уходит сам – громко хлопает дверью лавки, сбегает от смеха, в котором прячутся лица, лица и еще лица.
«Филлип убил Веру Фарлонг».
У Веры были бледные скулы и большие испуганные глаза… Неправильно, мальчик. Вера была единственной, кого удалось спасти.
Все остальные погибли.
Теодор шагает вдоль набережной, не замечая промозглого ветра с берега, и только больные ребра не дают ему ускориться, перейти на бег. Прочь, прочь, подальше от Палмера с его хохотом, от недоуменного Бенджамина, которому следует все объяснить. Теодор по косой пересекает Вудлейн – выезжающий к набережной автомобиль сердито сигналит ему вслед – и спешит вверх по улице.
– Виски, двойную порцию!
В пабе в это время суток почти нет людей, и оттого требовательный тон мужчины кажется неуместным, оглушающе громким. Саймон выглядывает из подсобки со стопкой стаканов в руках и, видя Теодора, удивленно вскидывает кустистую бровь.
– Рановато, мой друг, глушить Джирван, – замечает он. Атлас на него не смотрит, и ирландцу приходится только вздохнуть. – Тяжелое утро выдалось?
– Сначала налей, – хрипит Теодор, – потом задавай вопросы.
Саймон хмыкает и уходит в подсобку, к холодильникам, чтобы вынести нагрянувшему внезапно посетителю початую бутылку янтарного алкоголя. Намекать Теодору Атласу на то, что сейчас только первый час дня, бессмысленно, и бармен молча откупоривает бутылку.
Граненый стакан с отколотым краешком оказывается перед Теодором уже через пару мгновений. Он залпом выпивает эту порцию.
Растекается по стеклянным стенкам лицо Веры, оседает на дне стакана. В тягучих мыслях всплывают образы всех женщин, которых Теодор знал.
«Янус. Вы – двуликий Янус».
– Налей еще, – просит Атлас, подставляя Саймону пустой стакан.
Вера Фарлонг растворяется в пряном послевкусии новой порции виски.
Телефонная трубка в руке Теодора терпеливо гудит, ожидая, когда мужчина наберется смелости. Ну же, это просто. Всего несколько цифр и короткая просьба – с таким он справится без помощи Бена.
Теодор уже выпил кофе, чтобы заглушить протяжный, на одной ноте, вопль у себя в голове – с утра он был гораздо невыносимее и в который раз проклял силу, удерживающую его в этом мире всеми правдами и неправдами, но никак не защищающую от похмелья. Теодор уже выкурил сигарету – одну из тех дешевых, что прячутся в его прикроватной тумбочке от вездесущего Бена и ждут своего часа, подобного сегодняшнему, когда сама мысль о предстоящих делах неподъемна и неизбежна. О сигарете он почти в тот же миг пожалел: с обреченностью вспомнил прошедший день и Филлипа, что курил назло Вере, молясь, чтобы табак когда-нибудь его прикончил.