– Разве ты не любишь меня? – выдыхает Клементина ему в лицо, вытягивающееся от изумления. В глазах Серласа застывает страх – он раскрыт перед нею, он гол, он зол.
– Люблю, – отвечает он.
Это слово почти забылось, это чувство стало историей. Почему так легко, так просто вдруг оказалось признать его? Он вытягивает свою ладонь из девической, отшатывается от Клементины. Такие разговоры не доведут до добра, и Серлас должен остановиться.
– Почему? – шепчет Клементина. Забытая ими кружка падает ей под ноги, вода льется на подол ее летнего платья, на босые ступни. Девушка ступает прямо в эту лужу, и Серлас дергается, словно пойманный в капкан зверь. – Почему тогда ты отдаешь меня чужаку?
Потому что так правильно. Потому что так нужно. Потому что он боится. У него есть много ответов, но самый верный, единственный, Серлас произносит теперь:
– Потому что я должен быть тебе отцом, Клементина. Защитником, опорой в жизни.
– Серлас…
– Я любил твою мать, и она завещала беречь тебя, – обрывает он ее. – На большее у меня нет прав.
Клементина мотает головой, вскидывает руки. Коса, распустившись из тугой ленты, распадается на огненные пряди у нее на груди.
– Неправда! – вспыхивает она. – Кто сказал такое? Мама? Она давно умерла, Серлас, забудь же о ней!
Если бы он мог, то услышал бы, какая обида скрывается за всеми наивными речами Клементины. Только Серлас борется с собой и на нее не желает смотреть. Подумать только, когда-то он молил бога забрать жизнь Клементины в обмен на жизнь Нессы! Будь у него такой выбор теперь…
Серлас закрывает глаза, сжимает руки. Будь у него теперь такой выбор, он не смог бы его сделать. Признайся, Серлас: ты, Несса и Клементина навеки связаны нерушимыми узами, вплетенными нитями в колдовство, тебе не подвластное! Даже про́клятому не совладать с этим.
– Я тебя люблю, – просто объявляет забытая им Клементина и, делая последний шаг, совсем стирает расстояние между ними. – Я тебя люблю, – повторяет она.
Серлас поднимает к ней тяжелый взор, смотрит на нее. Загорелая кожа, веснушки на носу, слабая неуверенная улыбка. Она одновременно так похожа и не похожа на Нессу, что у него сжимается сердце.
– А ты? – спрашивает она. – Разве ты не любишь меня, Серлас?
«Мы уедем», – говорит Клементина, доверчиво прижимаясь к груди Серласа. За окнами небо покрывается розовыми пятнами, ночь сползает в морскую воду, а месяц тает вместе со звездами – проходит день, второй, неделя. Кажется, что ничего не меняется, что время застыло. Серлас в который раз горько усмехается своей глупой мысли – не может такого быть, это лишь его годы замерли и более не отнимают у его тела силы, а весь мир, весь этот огромный, странный, прекрасный и жестокий мир живет дальше.
«Мы уедем?» – спрашивает Клементина, когда он в который раз не дает ей ответа. Да, они уедут из Коува, покинут этот город, как множество предыдущих, снова сбегут. Такой ли жизни ты хочешь, девочка?
– Мы уедем, – соглашается Серлас, как только жаркий влажный июль подходит к концу. Клементина радостно улыбается и кидает за окно нетерпеливый взгляд.
Она не выходит из дома, не показывается в городе, ни с кем больше не разговаривает. Горожане считают, что она заболела, а Шей каждый день приходит, чтобы проведать ее, и уходит ни с чем. Она не дала ответа на его предложение и теперь не осмеливается отказать. Скрываться ото всех ей легче, чем смело взглянуть правде в глаза. Серлас только теперь понимает, насколько они похожи.
– Говорят, в город приехали иноземцы, – сообщает ему Клементина однажды вечером. – Из-за моря, из Франции.
– Хочешь на них взглянуть?
– Нет. – Она мотает головой, но Серлас видит, что любопытство грызет ее изнутри.
– Мы и сами с тобой иноземцы, – говорит он. Клементина неуверенно кивает, и тогда он, чтобы отвлечь ее, бросает: – Поплывем обратно во Францию?
Она бросается к нему с объятиями, забывая об ужине.
Плыть решают через неделю, во время отлива, и Серлас идет в город, чтобы отыскать иноземных французов, о которых Клементина упоминала вечером. Может, удастся договориться с ними? Может, в этот раз никто не захочет отдать его в руки французским морякам ради наживы? Теперь у него есть деньги… и взрослая Клементина.
Немноголюдный в этот день город приветливо распахивает врата перед Серласом. Он идет вдоль ставших привычными улиц, сдержанно кивает встречным горожанам. «На каком дворе остановились иноземные гости? Где я могу найти французов, что прибыли день назад?»
Слухи приводят его к пабу, и, чуть не расхохотавшись в голос от совпадения, Серлас заглядывает внутрь, чтобы найти чужеземцев. В полутемном пабе громко смеются, громко говорят и жадно, громко же пьют. Среди обычных завсегдатаев «Костей капитана» никаких французов не наблюдается, зато в дальнем углу, почти скрытые тенью широкой лестницы на верхние этажи, сидят двое. С широкими спинами, обтянутыми похожими рубашками, с темно-рыжими волосами. У них знакомые грубые голоса, резкие фразы, каждый звук которых впивается Серласу в уши.
Он ненароком слышит их разговор. Различает говор, с которым не сталкивался шестнадцать лет, и вдруг замирает посреди паба. Сердце подскакивает к горлу, ладони потеют и холодеют. Он чувствует этот страх, даже не понимая еще, не разбирая знакомой речи: так говорили давным-давно в Трали, так ругались и спорили братья Конноли.
Серлас медленно отходит к дверям паба и спиной натыкается на чужой стол. Дергается, взмахивает руками, и стол кренится набок, толстостенные кружки летят с него на пол, проливая добрую пинту пива. Кто-то ругается, вскакивает со своего места.
Те двое оборачиваются вместе со всеми – и видят его, Серласа, замершего посреди учиненного беспорядка. Он смотрит в их лица с паникой, охватившей внезапно все его тело.
– Знакомая рожа, – говорит Дугал и сплевывает себе под ноги.
– Верно, братец, – кивает Киеран, поднимаясь с места.
Глаза обоих недобро блестят в тени лестницы.
#26. Око за око
До этого момента Клеменс ни разу не была в Ирландии и не думала, что когда-либо побывает. Какой ее описывали учебники по географии? Как о ней отзывались приезжие ирландцы? Зеленая, ветреная, добродушная, гостеприимная? Все это гаснет, словно свет фонарей на рассвете, как только в узкое овальное окошко иллюминатора Клеменс собственными глазами видит растущий перед нею город.
Килларни. Они в графстве Керри, высаживаются недалеко от Фарранфора. Отчего-то ей кажется, что данный факт в числе прочих Теодору придется не по вкусу. «Возможно, – думает она, – Теодор уже бывал в Килларни и был бы не рад оказаться снова».
Эти мысли вместе с непрерывным зудом, в который превратился бывший страх и стал привычным, зудом где-то в затылке и копчике тонут в Клеменс, едва она спускается по трапу в ответвлении аэропорта. Ей подают руку – какой-то парень не старше Шона, только темноволосый и кареглазый, протягивает ей ладонь наравне с Элоизой, учтиво кивает спускающемуся Персивалю. Вот зачем ему нужна миссис Давернпорт: не столь важна она, сколь необходим был частный самолет и беспрепятственная высадка на территории Ирландии. Клеменс покорно шагает следом за Элоизой и притворяется смелой.
Выходит из рук вон плохо. Она дрожит.
– Все будет хорошо, – шепчет девушка, мысленно ставя одну галочку. Раз.
Ее сажают в подоспевший автомобиль – красный, словно алое марево гнева, – и везут от аэропорта на юго-запад. В молчании, сводящем с ума, девушка наблюдает за тем, как сменяется растительность вдоль шоссе; шоссе переходит в городскую трассу, вдоль проезжей части выстраиваются хорошенькие домики, их крыши ломают линию горизонта, скрывают восходящее бледное солнце. Потом дорога вновь превращается в шоссе, сужается и начинает петлять.
Клеменс не задает вопросов, потому что боится: голос ее выдаст. Ее хватает только на запоминание маршрута: от Фарранфора – резко вправо по N22, пересекая какую-то речушку, название которой девушка не успевает прочитать, до Фармерс Бридж. Указателей на этой дороге немного, и Клеменс с опаской подсматривает в смартфон: синяя отметка «вы здесь» на его экране мигает в нескольких километрах от залива. Она догадывается, куда ее везут, но сердце все равно неприятно ухает в желудок, когда девушка видит знакомое по чужим рассказам название города.
Трали. Они едут в Трали.
Сворачивают на одном съезде влево, на втором – вправо. За окном лениво проплывают мимо Клеменс одинаково бежевые двухэтажные дома с темно-серыми черепичными крышами. Автомобиль минует спальный район по касательной и везет ее мимо города.
Неожиданную остановку они делают прямо посреди какого-то поля: по обе стороны от дороги раскинулось зеленое пастбище с домашним скотом, в сотне футов от сонных коров стоят редкие одноэтажные дома с загонами и хлевами. Персиваль и Элоиза одновременно выбираются из машины, и Клеменс, сжав во вспотевшей руке почти разряженный смартфон, выскакивает следом.
– Нравится пейзаж, Клементина? – спрашивает Персиваль таким тоном, будто они приехали сюда выбирать жилой дом. Клеменс хочет ответить ему нецензурной бранью – она вымотана, держится из последних сил и бояться уже не может, – но ограничивается только молчаливым неодобрением.
Она осматривается: то, что предстает ее взору, очень похоже на зеленую Ирландию в представлении маленькой десятилетней Клеменс, и отчего-то вид ей не нравится. Какое-то чувство, которое девушка не может распознать и разложить на части, чтобы выявить причину его появления, терзает нутро: пока Клеменс покорно идет в одиноко стоящий у дороги дом с бледно-желтыми крашеными стенами, пока втискивается в узкий неосвещенный коридор и ждет, когда Персиваль справится с выключателем, пока слушает раздраженное дыхание Элоизы за своей спиной – все это время чувство сидит в ней и ждет своего часа.
– Проходи, располагайся, – скалится Персиваль, и Клеменс с трудом отводит взгляд от его разукрашенных неизвестной болезнью губ.