Такие мысли связывают его по рукам и ногам и лишают воли.
– Убьете меня? – спрашивает Серлас и сам дивится, насколько равнодушно звучит его собственный голос. Не этого ли он ждал долгие-долгие годы?
– А ты вину свою признаешь? – злорадно усмехается Дугал. – Добровольно на казнь соглашаешься?
Серлас не отвечает. Он не виноват в смертях горожан из Трали, но повинен в гибели Нессы. С этими мыслями он живет уже шестнадцать лет, и, похоже, настал его черед платить по заслугам. Может, братья Конноли решатся на то, что сам он совершить боится, – убьют его?
Но ведь теперь Серлас не жаждет смерти. У него есть Клементина, и она любит его, и они хотят вместе вернуться во Францию и жить там долгие годы. Разве сейчас, когда он наконец-то обрел покой, кто-то посмеет отнять его у Серласа?
– Я никого не убивал, – говорит Серлас. Братья Конноли под руки тащат его в открытое поле и благодарят неизвестного французского путешественника, что напророчил им эту судьбоносную встречу.
– Ах, Серлас! Время колдунов и ведьм давно прошло, и срок твой вышел! Взгляни на себя! – Дугал бросает его на землю – Серлас падает, ударяясь лопатками об толстый корень дуба, растущего прямо посреди пастбища. – Столько лет прошло, а ты не изменился ни капли! Колдун, сразу ясно!
– Колдунов не существует, – говорит Серлас то, о чем слышал от Мэйв. Теперь он верит в это, а не в слова покойной Нессы. – Ведьмы есть, и проклятия их есть. А колдунов нет.
– Зато ты живешь и здравствуешь, – соглашается Дугал и замахивается, чтобы ударить Серласа по лицу. Его останавливает звонкий женский крик.
– Стойте! Нет-нет, подождите!
Сердце Серласа подпрыгивает в груди, застревает у него в горле. Это Клементина, она мчится к дубу через все пастбище, путаясь в подоле своего летнего платья. За ней по пятам бежит Шей, встревоженный и сердитый одновременно.
– Господи, – выдыхает Серлас. Страх, который терзал его вместо девушки все эти годы – страх за ее жизнь, больший, чем за свою собственную, – теперь завоевывает все его тело, пронизывает до костей. «Наконец-то! – стонет в нем древний ужас. – Наконец-то пришло мое время!»
– Остановитесь, – молит Клементина оторопевших братьев. – За что вы его схватили?
– Он убил нашу семью, – рявкает Киеран и встряхивает Серласа за плечо, как тряпичную куклу.
– Не убивал, – цедит Серлас. – Уходи, девочка. Я разберусь.
Конечно же, она не слушается. Мотает головой, переводит взгляд с Серласа на Киерана, с Киерана на Дугала. Клементина не знает их, но смотрит на братьев с опаской и яростью, и Серлас боится, что дочь ведьмы вот-вот скажет что-то неправильное, страшное.
– Отпустите его, он никого не убивал! – звенит голос Клементины. И в нем вдруг угадываются властные нотки Нессы, ее манера. Серлас дергается, вырывается из крепких рук братьев.
– Уходи отсюда сейчас же! – разъяренно шипит он. – А вы делайте, что хотели, только девчонку сюда не впутывайте. Шей, уведи ее!
– Нет!
Вокруг дуба поднимается ветер, внезапно становится холоднее, и небо, до этого почти безоблачное, затягивается тучами. Гремит гром.
#35. Помяни дьявола
Братья Конноли хмурятся, пятятся от рыжей, словно огонь, Клементины и Серласа за ее спиной. Кие-ран распахивает в изумлении рот.
– Вы не тронете ни Серласа, ни меня, ни Шея, – говорит девушка чужим голосом, и сердитое рокотание неба вторит ее речам. – Вы уйдете прочь из города, покинете его навсегда, и никогда, никогда не вернетесь!
Молния разрывает сгустившиеся тучи пополам, за нею следует грохот.
– Что происходит?!
Дугал оглядывается по сторонам; рядом с ними только домашний скот, перепуганный внезапной подступающей грозой, и Шей, сын крестьянина, оказавшийся здесь совсем случайно и бледный, как молоко. Он просто хотел помочь Серласу, чтобы Клементина наконец перестала на него сердиться и ответила согласием, чтобы все вернулось на свои места.
Откуда в милой девушке взялось это нечто, что вещает таким страшным голосом злые речи и тревожит природу?
Перепуганный Киеран достает из-за пазухи нож.
– Тебе не испугать нас, колдун! – кричит он и бросается на Серласа. Клементина оказывается у него на пути быстрее, чем кто-либо успевает это заметить и остановить.
– Все будет хорошо.
Три.
Клеменс спускается вниз по скрипучим ступенькам, стараясь двигаться осторожно. Голова все еще гудит и кружится, но теперь девушка ясно чувствует, будто внутри нее сосуд, до краев заполненный неведомыми ранее знаниями, той самой пресловутой «мудростью», о которой говорил Персиваль.
Боудикка и Несса, Клеменция, Клементина – все они сливаются в один образ спасительницы, недостижимой для Персиваля. Кого бы он ни видел теперь в Клеменс, сама девушка прекрасно знает, что с ролью не справится – или же погибнет, пытаясь исполнить эту роль.
Умирать в столь юном возрасте она не планировала.
– Все погибли, – сообщает она хриплым голосом, как только оказывается в гостиной. Персиваль и Элоиза, до этого тихо беседовавшие, поворачивают головы на звук голоса Клеменс. – Все они погибли, все ваши дочери.
– Браво, – комментирует Элоиза и хлопает в ладоши, поджав губы. – И вот на это я потратила столько времени, Перси? Чтобы глупая девчонка делала такие пустые выводы?
– Терпение, дорогая. – Персиваль улыбается и окидывает застывшую в арке фигуру Клеменс двусмысленным взглядом. – Моя малышка только что видела смерть своей предшественницы, дай ей время успокоиться. Она еще удивит тебя, вот увидишь.
Клеменс видит лица довольного собой Персиваля и раздраженной – снова раздраженной не к месту – Элоизы сквозь мутную пелену. На глаза наворачиваются слезы, она зажимает рот рукой и медленно зажмуривается, боясь, что опять провалится в лимб, навязанное горькой травой забытье, проживая последние мгновения чужой жизни. Той рыжей девушки, совсем юной, влюбленной до беспамятства в человека с лицом Теодора.
Она до сих пор слышит его крик и мольбы, и ругань жестоких братьев Конноли, и плач коренастого юноши с коротким шипящим именем. Она до сих пор проговаривает про себя последние слова Клементины и не может остановиться.
«Живи, Серлас, свободным».
– Что это значит? – шепчет Клеменс, спотыкаясь об порожек под аркой и припадая на спинку старого кресла. Она упирается в него руками, не замечая пелены слез – та размывает очертания мебели в гостиной и фигуры Элоизы и Персиваля, – и опускается в кресло.
– Что значат ее последние слова? – повторяет Клеменс. – О чем она говорила?
Персиваль не может сдержать очередной улыбки-ухмылки. Элоиза фыркает, поднимается с дивана и уходит из комнаты мимо девушки. От нее пахнет горькой травой, из который был приготовлен чай, – «зельем знаний». Клеменс хмурится.
– Миссис Давернпорт приготовила для тебя ценный отвар, малышка. Не будь с ней так строга, она совсем не такая бука, какой кажется, просто устала.
– Если бы ты мешал какую-то дрянь в котле один год и один день, ты бы тоже устал, Перси! – сердито говорит Элоиза из кухни. – Подумать только! Зелье знаний, ха! Целый год подготовки ради высшей цели, божественной, Балор ее задери, благодати! А в итоге спустить все на нелепую девчонку – на нее!
Клеменс слышит ее сердитые причитания, но понимает, что для ее ушей они не предназначены.
– Она тоже должна вам что-то? – спрашивает девушка, и Персиваль, скрестив на груди руки, медленно качает головой.
– Нет, что ты. С миссис Давернпорт мы заключили особую сделку. Она помогает мне с нашим долгоиграющим зельем, а я отдаю ей желанное. Не стоит тебе задумывать об этом, Клементина. Вернемся к твоему вопросу.
Отзвучавшие в далеком прошлом слова вновь жгут губы Клеменс, и она подается вперед, безбоязненно склоняясь к Персивалю.
– Вы мне расскажете?
– Нет, – на выдохе произносит тот; Клеменс слышит издевку в его голосе, но терпеливо ждет продолжения. – Ты сама все расскажешь. Мне и Теодору, когда он до нас доберется.
Клеменс снова хмурится. Кусает губы, сжимает вспотевшие руки в кулаки. Персиваль не предлагает: все это звучит угрозой. И ее пугает настойчивость, с которой он подталкивает ее разгадывать загадки из прошлого, когда у нее нет никакого желания это делать.
– Я дам тебе подсказку, – благосклонно говорит он и дарит ей еще одну усмешку. – Она совсем простая для такой умной девочки, как ты. Какое проклятие самое сильное? Подумай хорошенько, ответ кроется в твоих новых знаниях.
Тягучая, как болото, память на этот раз изменяет ей: Клеменс хочет заглянуть внутрь себя, но чужие воспоминания, до того яростно атаковавшие ее яркими нежеланными образами, теперь прячутся по углам сознания. Она пропускает сквозь себя слезы Клементины и надрывный крик Серласа, спускается по воронке этой боли ниже, в глубины чужой памяти, мутной и топкой.
– Имя, – выдыхает она наконец. – Самое сильное проклятие – это имя.
Персиваль хлопает в ладоши, его глаза, неотрывно следящие все это время за Клеменс, теперь блестят; он широко улыбается и почти смеется. Но она останавливает его энтузиазм внезапной фразой:
– Я поняла. Я хочу заключить с вами сделку.
К Трали Теодор подъезжает с упавшим сердцем и раскалывающейся головой. Травяное пойло Саймона спасло его от тошноты, но не отменило того факта, что Атлас получил пулю в лоб и теперь вполне резонно расплачивается за это мигренью. Кровь стучит у него в ушах, он ловит себя на бессмысленной злости – во всем виноват чертов город, куда он поклялся не возвращаться никогда в своей жизни, даже если жить ему предстоит тысячу лет и еще три года.
Он просит таксиста высадить его на юге города, прямо у набережной. Раньше здесь не было ничего (пастбища заканчивались до изгиба реки, и дальше отсюда шли неухоженные территории – город официально заканчивался каменной чертой ограды), и через Ли был переброшен один-единственный мостик… а теперь Теодор с раздражением отмечает благоустроенный берег, одинаково белые аккуратные дома в три этажа с одинаковой же черепицей и отрезанные все той