же оградой ярко-зеленые поля по другую сторону реки. Он переходит через мост и идет вдоль жилых домов на запад. Ветер дует ему в спину, будто подгоняя – быстрее, быстрее!
Теодора разрывает от противоречивого чувства: ему следует поспешить и найти Клеменс в целости и сохранности; ему следует остановиться, осмотреться в месте, с которого началась его история. Ноги его не слушаются и идут медленно, вяло, а голова гудит.
Дорога ведет Теодора в Уайтхолл, и он знает, где именно Персиваль будет поджидать его: даже если умозаключения Атласа насчет его природы не найдут оправдания, встреча неизбежно случится именно там. На полях Уайтхолла, где когда-то давно были леса, где британские войска сражались с ирландцами и во множестве гибли люди.
Где однажды на исходе восемнадцатого столетия очнулся от беспамятства человек без имени.
Чем ближе Теодор к намеченной цели, тем сильнее стучит у него в висках разбушевавшаяся кровь, тем больше охватывает его засевший в костях страх. Он так долго бегал от ирландского прошлого, что забыл, каково это – бояться собственной природы и не чувствовать своего «я». Вместе с каждым шагом, приближающим его к знакомому роковому месту, он все больше вспоминает, как пугался даже собственной тени в первые дни после пробуждения. «Кто я такой? – вспыхивает в его мыслях давний вопрос, о котором он старался не думать. – Зачем я здесь? Ради какой цели я живу?»
Судорожно ищущая ответы душа его замирает, когда Теодор видит вырастающий из-за горизонта одинокий дом и три фигуры, стоящие у порога. Одна из них оборачивается и, помедлив, срывается с места, бежит ему навстречу, превращаясь из темной точки в Клеменс.
«Спасибо!» – с облегчением думает Теодор, отсылая благодарность всем известным ему богам. Клеменс налетает на него, и он сжимает ее в объятиях, стискивая ее, худую, бледную, почти до хруста.
– Ты нашел нас, я знала, что ты нас отыщешь! – плачет она. Теодор чувствует ее слезы на своей щеке, жмурится, чтобы не видеть скудного пейзажа – одни отвратительно зеленые поля вокруг них, и вдыхает аромат, исходящий от девушки. Горький, травяной. Клеменс пахнет ведьминскими отварами и чужим, не своим духом, но это она, и она цела.
– Ты в порядке? – выдыхает Атлас ей в ухо. Клеменс быстро-быстро кивает.
– Он бы не тронул меня.
Теодор знал это с самого начала, но тревога, растущая в нем подобно опухоли, заполняла собой все тело, пока не взяла под контроль все его чувства и разум, и теперь он испытывает такое облегчение, что подкашиваются колени.
– Мы можем сбежать? – спрашивает Клеменс. Теодор отстраняется от нее, видит ее исхудавшее лицо, огромные глаза в пол-лица, испуганные, как у олененка. Качает головой. Она рвано вздыхает. – Он хочет тебя убить.
– Я знаю.
Атлас находит ее ладонь, крепко сжимает в своей и ведет обратно по узкой дороге к одинокому дому. Навстречу поджидающим им Персивалю и – он не может удержаться от удивленного вздоха – Элоизе Давернпорт.
– А что здесь делает Элиз?
– Не поверишь, – фыркает Клеменс, – отдает дань всем ведьмам. Варит зелье.
Они подходят, и Персиваль, широко улыбаясь, вопреки прежним своим образам просто отвратительного психа выглядит теперь отвратительным раздражающим психом. Элоиза кидает на Теодора многозначительный взгляд и скрещивает на груди руки. Кажется, она совсем не рада его видеть.
– Добро пожаловать в родные земли любимой твоей Ирландии! – громогласно объявляет Персиваль. Он весь сияет и пышет энергией, так что Теодор задается вопросом, какая муха его укусила и что же последует за этим пугающим оптимизмом.
– Ты рад долгожданной публике? – догадывается Атлас. – Поэтому так счастлив?
– Я слишком давно готовил свое представление, – кивает Персиваль. – Но перед этим… Поужинаем? Я приглашаю.
И он гостеприимно распахивает входную дверь.
– Как я могу отказать такому радушному приему? – язвит Теодор.
Никто из них не думает сопротивляться: Атлас послушно шагает следом за Персивалем, чью природу только теперь начинает понимать, сжимает маленькую ладонь Клеменс и косится на тихую, но очень злую Элоизу. В дом они входят друг за другом и оказываются в маленькой кухне.
Все дальнейшее становится фарсом, издевкой над обыденностью: вчетвером они рассаживаются вокруг круглого стола в кухне, Элоиза, поджав губы, ставит перед всеми запеченную в духовке курицу и картофель, Персиваль разливает по стареньким чашкам со сколами свежезаваренный чай. Клеменс шепчет на ухо Теодору, что пробовать эту отраву не стоит и что от нее случаются глюки, но двое других заговорщиков необычного квартета преспокойно пьют из своих чашечек. Так что, помедлив, Атлас следует их примеру.
В чашке у него дымится Эрл Грей, и он невольно вспоминает Бена, которого так и не навестил.
– Зачем ты здесь, Элиз? – спрашивает Атлас; женщина издает смешок.
– Серьезно? До сих пор так ничего и не понял, Тео?
Она кидает на него странный взгляд, серьезный, хмурый, какого он никогда не видел на ее лице за все время их знакомства. Теодор ищет для него подходящее слово и некоторое время молчит.
«Тоска, – думает он, продолжая механически жевать жестковатое куриное мясо. – Это тоска».
– Элиз очень помогала мне весь последний год, – участливо говорит Персиваль и тычет вилкой в сторону Теодора. – А ведь все ради тебя, мой друг.
– Персиваль! – шипит Элоиза, но он, вдруг загоревшись какой-то неведомой идеей, вскакивает с места.
Теодор второй раз думает о том, что таким Персиваль нравится ему еще меньше.
– Элиз не хочет, чтобы я раскрывал перед вами карты, но я все же напомню давнюю историю, которая случилась с Теодором лет двадцать назад… – Он замирает напротив узкого окна, и струящийся свет, разделенный на четыре равные части, вырезает его фигуру из пыльного кокона старого дома.
– Тогда у Теодора не было этого имени, он скрывался за фамилией Лэйк и слыл тем еще слабаком. Но у берегов Англии, куда он позорно сбежал от ответственности за юного Бенджамина, ведь мы все помним печальную гибель его родителей, не так ли? Чего только стоило столкнуть их с моста в ту зимнюю ночь…
– Что?..
– …Уильям Лэйк повстречался с высокомерной дочерью богачей, мисс Элоизой Вебер. Ох, Теодор, сколько женских сердец ты разбил в отместку за свое? – Персиваль делает паузу. Растягивает губы в наглой широкой ухмылке, поворачивается и смотрит на Клеменс. Этот взгляд не предвещает ничего хорошего, поэтому Теодор, сам того не замечая, находит под столом руку Клеменс и сильно сжимает в своей. – Элиз любила нашего героя так сильно, как ты, возможно, не сможешь.
Клеменс никак не реагирует на его выпад. В душной пыльной кухне становится холоднее, будто все тепло испаряется от слов безумного кукловода.
– Все, кто любят его, в конце концов умирают, – говорит Персиваль. – Ты хочешь присоединиться к ним, малышка Клементина? Думаю, нет.
Каждое слово впивается в тело Теодора иглой. Этот псих прав. Бог он или сумасшедший, возомнивший себя богом, трикстер или властитель вселенной, сейчас он прав.
– Несса, – неожиданно произносит Персиваль. – Клементина. Эша. Вера Фарлонг. Все эти женщины, Теодор, отдали за тебя жизнь, только чтобы ты был в безопасности. Я нахожу этот факт твоей биографии крайне несправедливым.
Теодор почти обездвижен из-за сидящей рядом с ним Клеменс и не знает, что на уме у Персиваля, потому не может рисковать. Ставить ее в один ряд с уже погибшими по его вине Атлас не хочет. Только не ее.
– Вера Фарлонг, – с явным удовольствием произносит Персиваль. Теодор вспыхивает. – Она ждала тебя, ты знал? Умная девочка не поверила в россказни твоего друга и осталась в маленьком Дублине. Терпеливо ждала, долго. Написала о тебе повесть и разослала ее во все части штата. Думала, это поможет тебе отыскать к ней дорогу. Но ее нашел я.
Теодор вскакивает, едва контролируя себя.
– Ублюдок! – его трясет, лицо Веры – тонкий нос, бледные скулы, несмелые веснушки на щеках – встает перед взором Атласа так ярко, будто он видел ее вчера. – Что ты с ней сделал?
– Убил, – просто заявляет Персиваль и пожимает плечами. – Она знала о Филлипе Уилларде слишком много, ей нельзя было давать столько свободы.
Все в Теодоре обмирает, сердце прекращает стучать. Все вокруг – маленькая кухня со старой посудой, Элоиза, Клеменс, худая фигура Персиваля – становится алым от его гнева.
– Я убью тебя, – шипит он, дрожа от ярости, и Персиваль вдруг успокаивается.
– Наконец-то мы пришли к единодушию, – вздыхает он. – Но перед этим…
Он достает из кармана пиджака револьвер; щелкает взведенный курок. «Тридцать восьмой калибр», – невольно подмечает Теодор. Переживет ли он вторую пулю в лоб, если выстрел сделает кто-то вроде Персиваля? Тот смотрит на него, усмехается. Поднимает руку и стреляет. Не в Теодора. Не в Клеменс.
Элоиза ахает, хватается на грудь и сползает на пол со стула.
– Господи! – вопит Клеменс, Теодор, заледенев, смотрит, как женщина жадно втягивает носом воздух, как кровь разливается по ее сиреневой блузе, вытекает тоненьким ручейком из уголков ее рта. Она на глазах бледнеет. Затуманивается ее взгляд, теряют цвет кожа и волосы. Элоиза смотрит на Теодора, распахивает рот в немом крике; тянет к нему руку. Клеменс на коленях подползает к женщине.
– Что ты наделал! – кричит девушка, срываясь на плач. Она пытается остановить кровь: стаскивает с себя свитер и прижимает его к ране в груди Элоизы, пока Теодор не находит слов. Все они кажутся незначительными, слабыми отголосками его гнева – ярость разливается по телу жаром, мутит рассудок. Боже.
– Я принес жертву Андрасте! По всем традициям знаменитой Боудикки! – Персиваль хохочет, и в этот миг совсем теряет человеческий облик. Сквозь бледную кожу и впалые скулы проступает его страшная натура, безумная настолько, что даже у Теодора не хватит воображения представить ее целиком.
Элоиза умирает со слабым вздохом прямо рядом с Теодором, и больше он не слышит, как быстро стучит ее сердце.