— Уходи, иди домой! Ты можешь дойти сама. Ты будешь в полной безопасности — эти люди скорее убьют, чем позволят чему-нибудь случиться с тобой!
Бренвен привыкла к изменчивому характеру Ксавье, хотя его гнев редко бывал направлен на нее. Он был эмоциональным человеком, таким же страстным в своих настроениях, как и в вере. Меньше всего ей хотелось обидеть его, но было бесполезно пытаться доказывать ему это до тех пор, пока его гнев не пройдет. А пройдет он так же скоро, как летняя гроза. Она вытянулась на траве и сказала:
— Не думаю, что я уйду прямо сейчас.
Когда она вот так лежала рядом с Ксавье, расслабленное, спокойное настроение вернулось к ней. Она приучила себя не беспокоиться из-за отсутствия физического в их отношениях, ведь во всем остальном они были так близки, как только это возможно между женщиной и мужчиной. Теперь она поняла, что не испытывала никакого беспокойства, потому что доверила ему контролировать эту часть их отношений. Она понимала, что у него сложная, внутренне конфликтная натура, и что иногда он бывал таким же ранимым, как и она. Но то, что его мысли двигались в этом направлении, стало для нее новостью.
Наконец Ксавье перевернулся на спину и заговорил, обращаясь к небу и деревьям:
— Я был пару дней назад в суповой кухне и сидел за столом, когда ты пришла и тут же направилась к стойке, чтобы помочь разливать суп. Двое мужчин, один из них новенький, вышли из очереди, и, когда садились за стол, я услышал их разговор. Новый парень сказал: «Кто эта красотка с двухцветными волосами?» А другой ответил: «Забудь о ней, это женщина отца К».
Бренвен перевернулась на бок и оперлась на локоть. Она улыбалась:
— Правда? Ну, если ты не возражаешь, то и я тоже не против.
— Возражаю! — Голос Ксавье буквально взорвался от внутренней силы. — Эти слова что-то открыли во мне, место, которое я всегда держал крепко запертым. Женщина отца К. — моя женщина. Я весь стал каким-то теплым и мягким внутри. Мне пришлось встать и выйти. Я не мог осмелиться тогда находиться рядом с тобой. И с тех пор меня периодически охватывает это ощущение. Интересно, наверное, именно это чувствуют мужья по отношению к своим женам.
После нескольких минут, в течение которых Бренвен не смогла придумать ничего нейтрального, она спросила:
— Ты именно поэтому хотел узнать, есть ли в моей жизни еще какой-то мужчина?
— Думаю, что да, да.
— И когда я не стала отрицать этого, ты подумал, что это значит, что он есть.
— Ну конечно, да. Господи, да ты развелась много лет назад, ты великолепно выглядишь, ты талантлива, и даже притом, что очень много времени проводишь со мной, ты ведь не находишься здесь по двадцать четыре часа в сутки. Я был бы дураком, если бы не думал, что существует кто-то еще! На самом деле я и есть дурак, что позволяю своим мыслям заводить меня в подобные дебри.
— Ксавье, — осторожно сказала Бренвен, — у меня действительно есть кто-то еще, но не в том смысле, в каком ты думаешь.
Он перевернулся на бок, лицом к ней.
— В таком случае кто же это?
— Это человек, которого я любила когда-то, но сначала не смогла, а затем не захотела выйти за него замуж. Он женился на другой женщине, и именно этого я и желала. Они живут в другом полушарии. И я никогда не думала, что снова увижу его.
Основываясь на оттенках ее слов и некоторых своих наблюдениях, Ксавье заявил:
— Но ты увидела его снова.
— Да. Только одну ночь, много месяцев назад. Зимой. — Тон, которым она говорила эти слова, был одновременно печальным и напряженным. Это была такая странная ночь, она опустошила ее эмоционально и все же в конце оказалась такой сладкой.
Ксавье знал ее очень хорошо. Он не хотел спрашивать, ему на самом деле просто не нужно было спрашивать, и тем не менее вопрос сорвался с его губ:
— И… ты спала с ним?
— Ну, что-то вроде этого.
— Что-то вроде этого? — Он резко вскочил и сел. — Бренвен, ты чертовски хорошо понимаешь, что я имею в виду. Ты не можешь иметь с человеком что-то вроде полового акта. Он либо есть, либо его нет!
Бренвен заартачилась:
— Я могла бы сказать тебе, что это не твое дело.
— И была бы совершенно права, — проворчал Ксавье. — Просто у меня появились все эти чувства, которых я никогда раньше не испытывал. Ревность — это что-то совершенно новое для меня. Черт, да она просто съедает меня заживо!
Глубокое беспокойство, которое она испытывала за него, заставило ее заговорить, заставило открыться тому воспоминанию, которое она пыталась стереть из памяти.
— В ту ночь, хотя на самом деле это было уже очень раннее утро, мы… нельзя просто сказать, что мы занимались сексом, не совсем. Он приехал только на одну ночь, и ему было больно. Очень больно. И когда он пришел ко мне в постель и мы… мы прикасались друг к другу и целовали друг друга, у меня не было такого ощущения, что я занимаюсь с ним сексом. Я чувствовала, что ему плохо, и я могла дать ему мое тело, прикосновения, поцелуи и все остальное, чтобы исцелить его. Не столько для того, чтобы доставить удовольствие, сколько для того, чтобы облегчить боль.
— О! Ну, это я могу понять. Конечно, я никогда не заходил настолько далеко, но я обнимал женщин и даже целовал их по той же самой причине.
Бренвен вряд ли слышала, что он говорил. Она слишком глубоко ушла в воспоминания и мысли об Уилле, чтобы вынырнуть оттуда так быстро. Жалким голосом она произнесла:
— Я не знаю, увижу ли я его снова когда-нибудь. Я даже не знаю, где он сейчас.
— Ты хочешь увидеть его снова? Ты сказала, что он женат. Послушай, Бренвен, я думаю, мне бы удалось справиться со своими чувствами, если бы ты была влюблена в кого-то другого, но я не собираюсь стоять в стороне и смотреть, как какой-то женатый мужчина причиняет тебе боль!
— Я не знаю, хочу ли я снова увидеть его, но проблема не в этом. Проблема заключается в том, — она вспыхнула, и слезы страха и отчаяния наконец-то прорвались наружу, — что я боюсь за него! О, Ксавье, он был в Иране, когда к власти пришел Аятолла, и теперь он пропал без вести. Вместе со своей женой и пасынком. Никто не знает, что случилось с ними! Ни Госдепартамент, ни его отец, никто!
— О Господи! — Ксавье схватил Бренвен, притянул ее к себе и прижал к своей груди. — Поплачь, — пробормотал он, — ну-ка поплачь обо всем, о чем хочешь. — Успокаивающий тон его голоса был предназначен для нее, но слова он говорил для себя. — И ты все это держала при себе, в глубине души, правда? Не удивительно, что иногда мне казалось, что ты ускользаешь куда-то, и я не могу достать тебя. Ты сходила с ума от беспокойства, но прятала все это глубоко внутри. О, Бренвен, любимая, мне так жаль тебя!
Он прижимал ее к груди, укачивал, как младенца, и думал: «Ну и парочку же мы составляем! Она со своей потерянной любовью, и я, запертый в своих отношениях любви-ненависти с Церковью». Он гладил ее по голове, и ревность, которую он чувствовал раньше, исчезла, тут же была забыта. Он держал ее в объятиях, а ее слезы были настолько обильными, что он чувствовал: его рубаха уже промокла насквозь до самой кожи.
Чтобы отвлечься от своих собственных волнений, Ксавье углубился в мысли о Бренвен. Она любила этого мужчину до сих пор, это очевидно, понимала ли она сама это или нет. Что ж, он задал вопрос и получил ответ на него. Решил ли он таким образом мучившую его дилемму? Нет, не совсем. Его проблема заключалась в том, что он действительно был уверен, что его Церковь не права, не позволяя своим священникам жениться. Много недель назад он понял, что любит Бренвен достаточно, чтобы жениться на ней — если бы это было возможно для него и если бы сама Бренвен захотела этого. Ирония была в том, что, любя ее так сильно, он не мог просто вступить с ней в связь. И дело тут было уже не в Церкви, которая высказывая свое недовольство теми священниками, которые имели связи, все же не вышвыривала их за это, не лишала сана. На самом деле Ксавье метался, он еще не знал точно, чего он хочет в своей жизни, но чувствовал, что не останется до конца жизни отцом К. — уличным священником. Ксавье мучили подозрения, что причиной, по которой он сможет когда-либо оставить свое поприще священника, непременно будет женитьба. Он был глубоко религиозным человеком, но он был также и любящим мужчиной. Ему уже трудно было представить свою дальнейшую жизнь без Бренвен. По правде говоря, он запутался.
Бренвен зашевелилась в его руках.
— Я промочила твою рубашку насквозь.
Он заставил себя подняться и даже выдавил некое подобие улыбки. Она никогда не узнает, насколько сильно он хотел бы утешить ее, снять боль тем же способом, что и она тогда, зимой, спасая этого своего друга.
— Поверь мне, — сказал он, — мокрая рубашка — это наименьшая из моих проблем в настоящий момент. Давай вернемся в дом и выпьем чего-нибудь холодненького. Например, пива. Думаю, нам обоим станет легче.
— Да. Ксавье, спасибо тебе. Я думаю, мне просто нужно было выплакаться.
Они прошли, взявшись за руки, к его машине — старенькому «шевроле», который бегал еще довольно прилично. Он мог бы купить себе автомобиль и поновее, но считал, что новый автомобиль будет казаться неуместным у дома № 622.
Все время, пока они ехали, Бренвен была тихой и задумчивой. В доме она сразу же пошла мыться, пока он проверял, кто ему звонил за время его отсутствия, потом прошла на кухню и открыла две банки пива. Он вытащил пакет чипсов из одного шкафа и стакан для Бренвен — из другого; сам же он предпочитал пить пиво из банки. В то время как они ехали домой, он решил, что непременно должен поговорить с ней обо всем этом прямо сегодня, сейчас. Тем более что в доме было тихо и вряд ли им кто-нибудь помешает.
Один взгляд на ее лицо, когда она вошла в кухню, тут же заставил его изменить свои намерения. Бедняжка была настолько бледна, что ее черные ресницы выглядели как мазки сажи на алебастре. Белая прядь в волосах выделялась, как луч маяка в черном небе, и он внезапно вспомнил ее рассказ, при каких обстоятельствах она у нее появилась. Не приняв никакого осознанного решения, он услышал, как говорит ей, дав сделать несколько глотков пива: