— Сеньорита, приветствую вас! — наигранно заметил Хуан, слабо улыбнувшись.
— Буэнос диас, хозяин! — с некоторым презрением ответила девушка. — Долго же вы отсутствовали. И осунулись. Что случилось такое?
— Это потом, сеньорита. Хочу обрадовать хорошим известием. Выкуп получен полностью и скоро вы будете дома. Вы рады?
Она с напряжённым лицом смотрела на Хуана, словно пыталась проникнуть в его мысли, молчала, лишь лицо немного побледнело. Потом всё же спросила:
— Когда едем, сеньор?
Хуан ответил, наблюдая её поведение. Она была спокойна. Владела собой отлично, и это удивило ещё больше Хуана.
— Как же я поеду в таком виде? — и она демонстративно оглядела себя.
— Я привёз вам одежду, сеньорита. Да и ехать не очень далеко. Другой дорогой поедем, сеньорита. Ближней, я нашёл её. Готовьтесь. И привет вам от родных, хотя я их и не видел, — Хуан едва заметно приподнял руку в виде прощания и, кивнув Пахо, пошёл прочь.
Очень хотелось обернуться и посмотреть на Габриэлу. Но одолел своё желание, чувствуя на своей спине пристальный взгляд девушки.
— Пахо, ты не поведаешь, как тут вела себя сеньорита? — спросил Хуан деланно спокойно и безразлично. В душе он злился. Он повернулся к негру, силясь по выражению его лица понять самому, что и как с этой строптивой девицей.
— Сеньор, я не стал бы говорить ничего хорошего. Она за последнее время сильно изменилась. Словно прежней сеньоритой стала. Поняла, что её больше никто не посмеет тронуть, как вы приказывали, сеньор.
— Ну и чёрт с нею! Пусть хоть помнит, что такое рабство. И это ещё не все её невзгоды, Пахо. Кстати, ты скоро уйдёшь отсюда. Пойдёшь со мной на побережье. Уйдём с этой земли. Только не распространяй эту весть.
Вечером и Атилио, и Габриэла почти одновременно появились у Хуана в новой хижине, построенной специально для него из тонких брёвен с двухскатной соломенной крышей и низким крыльцом из трёх ступеней.
— Хорошо, что вы оба пришли, — поднялся Хуан с топчана. — Не очень ругайте меня за столь скромное одеяние, но для горного леса и это сойдёт. Вот, Атилио, это вам, — бросил свёрток испанцу. — А это, сеньорита, вам. Туфли я не покупал, полагая, что старые никто не носил и они ждут ваших ножек.
Атилио торопливо развернул свёрток, довольство отразилось на его лице. Габриэла ничего не сказала, только осмотрела старые туфли, всё прижала к груди, ничего не ответила и торопливо вышла в дверь.
— Что это с ней, сеньор? — спросил Хуан с удивлением.
— Это произошло с тех пор, как вы уехали, сеньор.
— А что у вас на уме, дон Атилио? Думаете о мести? Можете говорить без опаски, сеньор, я пойму вас.
— О мести я не думаю, сеньор. О побеге думал, но сейчас и об этом думки нет. Просто тоска и безнадёжность внутри угнездились, никак не могу от этого избавиться. Что будет с родителями? Что с сёстрами? Это нищета и безысходность, сеньор!
— Так распорядилась судьба и Господь наш, сеньор. Церковь учит смирению. Так что бедность не самое худшее, — усмехнулся Хуан, давая понять, что он нисколько не верит в свои слова.
Атилио с интересом посмотрел на Хуана, ничего не ответил и тяжко вздохнул. Затем поблагодарил за заботу, тоже усмехнулся довольно зло и вышел.
Хуан долго сидел в темноте наступившего вечера. Последние часы сильно его беспокоили. Ему казалось, что Габриэла что-то замышляет против него. Это не удивило, но сильно обеспокоило. Подумал ещё, что с этой девкой стоит держаться настороже. И вспомнил, как она порезала мулата Алесио.
Поразмыслив, он порадовался, что Габриэла так холодно встретила его. И теперь подумал, что до отъезда она так и не сделает попытки сблизиться с ним, что успокоило. Страсти он уже не испытывал.
Следующий день был заполнен приготовлениями к уходу.
— Со мною едут Ариас, Пахо и Сибилио с Лало. Ещё посмотрю, кого можно взять. Одного, не больше. Остальные будут трудиться здесь.
— Сеньор, кто же тут будет руководить? — спросил Белисарио с недоумением
— Мы с Лало договорились, что он возьмёт долину в аренду и организует здесь хорошее хозяйство. Людей мало, но это поправимо. А мы пойдём на Монтсеррат и посмотрим, что там происходит.
— Сеньор, до того, как всё утрясётся, кто тут будет хозяином? — не унимался Белисарио. — С людьми ведь надо работать, а как без хозяина?
— Ты правильно мыслишь, Белисарио, — задумался Хуан. — И я хочу поставить во главе долины тебя, Белисарио. Будешь до Лало здесь всем заправлять
— Сеньор, как это можно? Что я могу?
— Ничего страшного, Белисарио! Работайте получше — вот и вся твоя забота. И с голоду не помирайте, а то и такое может случиться, коль никто ничего делать не станет. Лало, что скажешь на это?
Метис молчал. На лице не отражалось ничего, но потом молвил сурово:
— Сеньор, ваши слова ещё ничего не значат, пока не будут оформлены все нужные бумаги. Вы сами об этом говорили, сеньор.
— Что ж, как пожелаешь, Лало. Но должен сказать, что без жёсткой власти в долине будет всё потеряно. Учти это, Белисарио.
Хуан посматривал на Ариаса, но тот молчал, не пытаясь даже высказаться. Друг беспокоил Хуана. Его поведения никак не вязались с тем юношей, которого он приблизил к себе, ещё будучи пиратами. А прошло не больше года.
И беспокойство его возрастало, по мере того, как Хуан размышлял.
Он полностью забыл про Габриэлу, но перед закатом встретив её, вдруг понял, что не всё закончилось.
— Ты избегаешь меня, Хуан? — тут же спросила она, оправляя новое платье и шляпку, выставив ногу в старой, но красивой туфле.
Хуан оглядел её, не узнавая в этом наряде, давно забыв, что эта девушка была весьма привлекательна собой и действовала на него словно магнит.
— Дела, знаешь ли, — неуверенно ответил он и забеспокоился. — К тому же я ещё не полностью оправился от раны, сеньорита.
— Ты был ранен!? — с неподдельным беспокойством вскрикнула девушка. — Куда тебя ранили? Как это могло произойти, Хуан?
Юноша расстегнул рубашку, показал рубец со следами шитья.
Она боязливо протянула руку и нежно погладила красную полосу пальцем. Хуан заметил, что палец был чистым и вспомнил, что в свёрток положил кусок мыла, которого она была лишена так долго.
— Тебе до сих пор больно, дорогой, — прошептали её губы, глаза блеснули зажигательно, жадно и с каждой секундой действовали на Хуана всё сильнее. Он с ужасом осознал, что опять попадает под влияние её страсти, и что его самого опять охватывает страстное желание обладать этим телом.
— Уже легче, сеньорита, но даёт знать при резких движениях, — голос стал хриплым, глаза забегали по сторонам, сердце колотилось в груди бешено, тревожно.
— Мне очень жаль, Хуан! — Она приблизилась, положила руку на плечо, заглянула в глаза, прошептала жарко, страстно: — А я так ждала этой минуты! Ты зайди ко мне. Уже темнеет, а в моём шалаше я зажгу свечу, и мы поужинаем с тобой, как настоящие друзья.
— Право, не знаю, Габи, — пролепетал Хуан, уже наверняка зная, что уступит.
Она оглянулась по сторонам. Взяла его под локоть, слегка подтолкнула. Он не сопротивлялся. А её губы вдруг спросили, жарко дыша ему в ухо:
— Признайся, ты изменил мне?
— Какая измена, Габи? Я только и делал, что мотался то по городу, то по другим делам, которых оказалось больше, чем я ожидал. Да и ранен я был почти в самом начале. Хорошо, что знахарка попалась хорошая.
— Молодая? — с угрозой спросила девушка.
— Весьма! — усмехнулся он злорадно. — Этак лет под семьдесят, метиска с раскосыми глазами и трубкой в зубах, вечно пускающая клубы дыма из ноздрей! — И Хуан сам подивился, как красочно описал старуху. Даже улыбнулся.
— Я верю, Хуанито. Но это пока…
Они вошли в её шалаш. Габриэла зажгла свечу. Хуан заметил, что жилище сильно изменилось. На полу лежала циновка, неизвестно откуда появившаяся, низкий топчан, которого раньше не было, застлан аккуратно каким-то плетёным из трав ковриком, шкура козы топорщилась высохшими краями. И пучки ароматных трав и цветы в бамбуковых стаканах.
— Тебе нравится? — с гордостью спросила Габриэла и опять положила ему на плечи свои тонкие обнажённые руки, пахнущие мылом и травами. — Я буду хорошей хозяйкой, не так ли?
Она медленно приблизила свои губы к его лицу, предлагая их для поцелуя. В замешательстве он попытался отстраниться, вспомнив, что раньше они почти не целовались, полностью отдаваясь страстным играм. Но теперь, в свете свечи её полуоткрытые губы влекли его, в то время как она продолжала нежно и настойчиво прижиматься к его горевшему возбуждением телу.
Её рука уже скользнула вниз, лаская его, предлагая наслаждение. Губы сами сблизились и впились в её небольшой рот, жадно впитывая её страсть, трепет и желание.
Оторвавшись, она прошептала как-то спокойно:
— Осторожнее, Хуанито! Тебе может стать больно, и платье не мни. Давай я его сама сниму, а то ещё порвёшь. Другого-то нет.
Она выскользнула из его объятий, ловко сбросила его подарок на циновку.
И Хуан впервые увидел её при свете обнажённой. Мелькнула мысль, что она хорошо сложена и живот разве что чуть-чуть пополнел.
— Что смотришь? Живот определяешь? Уже растёт, проклятый! Ненавижу!
Её слова словно отрезвили Хуана. Страсть утихла, но не совсем. Зато это помогло взглянуть на всю эту картину словно со стороны.
Она же не дала ему времени на раздумья. Ему показалось даже, что она даже в такое время в состоянии мыслить трезво и расчётливо.
И всё же он сопротивлялся лишь условно. Её натиск оказался слишком силён и страстен. А он был молод, голоден, плоть жаждала того же, а голова у него закружилась.
— Хуанито, ты всё же не такой, как в прежние времена, — проговорила Габриэла, отдышавшись и вяло лаская его тело. — Что с тобой?
— Я ничего не замечаю, Габи, — постарался он успокоить её без всякой надежды на успех.
— Тебе не было больно, милый? — Тут же сменила она тему разговора.
— Я почти не почувствовал ничего, Габи, — ответил Хуан, заметив, что эта девушка всегда себе на уме. Или и в ней что-то изменилось за это время. — Ты и сама стала какой-то другой, — перешёл он сам в наступление.