Приведенный им пример не просто предположение. Трава, от которой сейчас стараются избавить остров, была завезена на Лайсан в виде семечка кем-то из ученых – возможно, на шнурке или в отвороте брюк. Если предположение, что она случайно попала сюда на одежде ученого, кажется вам маловероятным, вот вам еще один довод: я обратил внимание, что точно такие же растения попадаются на причале в Гонолулу, к которому приписано наше исследовательское судно.
– Иногда достаточно спрятавшегося в коробке муравья, чтобы изменить экологию целого острова, – продолжал Лайнеки. – Интродуцированным на архипелаг муравьям требуется влага, и один из немногих ее источников – только что вылупившееся у птиц потомство. Я был свидетелем того, как муравьи заживо съедали птенцов.
После этих слов понимаешь, что необходимость облачиться в белье из морозилки самое меньшее, чем можно помочь местной природе. Из того, что сказал Джерри, следует один интересный вывод: если вам когда-нибудь, как Петре, случится проснуться и обнаружить, что все тело облепили муравьи, помните, что родина этих насекомых отнюдь не Гавайские острова. Они прибыли сюда вместе с людьми.
Этот архипелаг – одно из тех мест, чей экологический баланс весьма хрупок. Изолированность архипелага привела к тому, что все живое здесь выработало собственный способ сосуществования. Появление новых видов может нарушить долгую и прочную систему взаимоотношений. До прихода на Гавайи человека здесь нельзя было встретить ни муравьев, ни земляных червей. Ни земноводных, ни рептилий. Ни змей, ни лягушек, ни ящериц. Ни единого комара. До полинезийцев на эти берега не ступало ни одно млекопитающее. Самым крупным гавайским сухопутным животным был маленький гусь, почти исчезнувший в наши дни, – гавайская казарка нене (Branta sandvicensis)[19]. С прибытием полинезийцев и европейцев многие представители местной фауны вымерли или оказались на грани вымирания из-за грызунов, насекомых, болезней и растений, которые так и норовят проникнуть к нам в багаж.
Траву-чужестранку под названием ценхрус (Cenchrus longispinus), или колючещетинник, впервые заметили на Лайсане в 1960-е годы. Ее родиной является Центральная Америка, но она распространилась по всему миру благодаря семенам с крючочками, которые цепляются к чему угодно. До 1980-х годов никто не задумывался о последствиях такого переселения, и приезжавшим сюда ученым не приходило в голову проверять, нет ли у них на носках семян.
К началу 1990-х годов ситуация вышла из-под контроля, и треть острова покрыла густая поросль колючещетинника, который постепенно вытеснял всю остальную растительность. Казалось бы, что такого, если вместо одной травы начнет расти другая? Но для экосистемы острова это имеет решающее значение. Родная для этих мест трава нужна птицам, чужая наносит им вред.
Такие птицы, как рождественские буревестники (Puffinus nativitatis), лайсанские кряквы и лайсанские вьюрковые цветочницы (Telespiza cantans), устраивают гнезда в местной кустовой траве, потому что длинные травинки смыкаются наверху, образуя тенистое укрытие, которое дарит необходимую защиту от солнца. Корни местных трав не дают осыпаться норам бонинских тайфунников (Pterodroma hypoleuca), которые гнездятся под землей. И напротив, густая, стелющаяся по поверхности растительность колючещетинника вытесняет птиц с их территории и служит причиной обрушения их нор. В совокупности эти факторы представляют собой серьезную угрозу. Поэтому Служба охраны рыбных ресурсов и дикой природы решила взять под контроль и, если возможно, полностью искоренить злостный сорняк. Проект реализуется успешно, потому что эксплуатирует один из главных талантов человека: умение истреблять живое.
Должность молодых аспирантов называется «специалист по экологической реставрации». За этой эффектной фразой скрывается обязанность вести прополку. Но их работа имеет большое значение для сотен тысяч птиц, которые рискуют потерять гнездовой ареал, а в случае с лайсанской кряквой и лайсанской вьюрковой цветочницей – последний шанс на существование. Их труд важен еще и потому, что на свете осталось совсем немного таких мест. Эти острова, как считает доктор Элизабет Флинт из Службы охраны рыбных ресурсов и дикой природы, «по существу, единственное спокойное место в Тихом океане, где могут гнездиться птицы».
На сегодняшний день так оно и есть. Но долгое время на Лайсан обрушивались беды, источником которых становились те немногие путешественники, что сумели сюда попасть. По иронии судьбы когда-то на Лайсане существовала совершенно иная проблема с растительностью: она полностью исчезла. Завезенные сюда в 1903 году кролики расплодились, тем самым оправдывая справедливость поговорки. Хищников здесь не водилось. А растительность в процессе эволюции ни разу не сталкивалась с травоядными животными. К 1923 году от травы ничего не осталось. В апреле того же года участник экспедиции на корабле «Танаджер», фотограф Дональд Райдер Дики писал: «При самых пессимистических ожиданиях я и представить себе не мог такого тотального уничтожения растительности… Это ослепительная пустыня… при полном отсутствии зеленых пятен намывы кораллового песка практически ослепляют белизной». Он сообщил всего о двух небольших участках ощипанных под корень сорняков, которые «еще поддерживали остатки окаянных полчищ». Команда «Танаджера» привезла с собой отравленную люцерну – лакомство с роковым сюрпризом. Изголодавшиеся лайсанские кролики набросились на приманку и погибли.
Но к тому моменту большинство пернатых уже исчезло или доживало последние дни. Морских птиц, которым необходима тень, – например, фаэтонов – осталось очень мало. Девятого апреля 1923 года Дики записал: «Мы не обнаружили здесь ни погонышей, ни цветочниц, ни камышовок». Однако позже один из исследователей заметил трех цветочниц на кусте табака, который кролики не едят, как бы голодны они ни были. Дики отметил «их прелестные трели при столь незначительных размерах», добавив, что «старость и смерть неизбежно настигнут последних представителей этого исчезающего вида, не оставивших после себя потомства». Двенадцать дней спустя песчаная буря погубила последних лайсанских цветочниц-апапане (Himatione fraithii). А чуть позже участники экспедиции увидели на Лайсане двух последних обреченных погонышей. (Несколько особей лайсанского погоныша (Zapornia palmeri) успели перевезти на Мидуэй, где они неплохо прижились до прибытия туда крыс.) Каким-то чудом выжила вьюрковая цветочница, а вместе с ней и лайсанская кряква, численность которой одно время составляла всего десять особей. Их будущее по-прежнему под вопросом. Часть трудностей, с которыми столкнулась популяция крякв, – например, их хронически низкая рождаемость – вероятно, являются следствием инбридинга, происходившего в то время, когда вид находился на грани вымирания.
Мы бросаем якорь недалеко от берега и следующие несколько часов выгружаем в шлюпки все, что может понадобиться нескольким ученым для жизни и работы, пока планета, двигаясь по орбите вокруг Солнца, не отнесет нас подальше от него и не наступит темнота. Мы переносим сотни канистр с водой и герметично закрытых емкостей с продуктами, одеждой, оборудованием и книгами, перекидывая их через борт корабля в надувные лодки.
Наконец наступает время распаковать хрустящее от мороза белье и отправиться на берег. Грозные волны разбиваются о каменные рифы в том месте, где мы должны пристать к берегу. Между камней есть узкий пролив – через него-то нам и предстоит пройти. Джон Сайкс, наш рулевой, должен все точно рассчитать. Маневрируя, он обгоняет одну из волн и сажает лодку на самый ее гребень, так что какое-то мгновение мы движемся, точно серфингисты. С нами капитан корабля доктор Ламкин, и в эту минуту мы все вопим, как ковбои.
– Вот за такие фокусы ты и получаешь свое жалованье! – кричит Ламкин Сайксу.
Нашу шлюпку с поразительной легкостью выносит на белый песчаный берег, окантованный мерцающим кружевом маленьких волн. Вдоль кромки воды группами толпятся кланяющиеся крачки, будто пригоршни изюма на сахарном песке.
Сайкс признается, что не может представить себе, как проживет здесь пять месяцев. А я могу. Именно столько провел здесь Расс Брэдли, который встречает нас на пляже, – и вид у него соответствующий. Вьющиеся светлые волосы, которые торчат во все стороны, и такая же светлая свалявшаяся борода. Его радость от встречи с нами не знает границ, он болтает без умолку и проявляет чрезмерное дружелюбие.
– Повезло же вам с погодой. Да еще как повезло. Вчера на этом самом месте волны были метра три высотой. Но это еще что – вот на прошлой неделе они поднимались раза в два выше, чем вчера. Умопомрачительное зрелище! Но вы сюда ни за что не попали бы. Исключено. – И вдруг резко обрывает сам себя: – Простите, что-то я сегодня говорю без умолку. Мы тут совсем одни на сотни километров.
Его разговорчивость напомнила мне эпизод из книги «Плач Калахари», где двое героев только что вернулись в мир людей после долгих месяцев, проведенных в африканской саванне, и поняли, насколько неестественной выглядит их словоохотливость.
– Надеюсь, вам не кажется, что я слишком много болтаю, – неожиданно говорит Расс. – Помните, как у Оуэнов в «Плаче Калахари», когда они только что вернулись из саванны и приставали ко всем с разговорами.
Мишель Рейнолдс, биолог, которая занималась здесь находящимися под угрозой кряквами, подходит поприветствовать нас. А тем временем нас ждет немало работы. Первым делом нам предстоит перенести две с половиной сотни запечатанных контейнеров и канистр с водой с берега в палаточный лагерь. В некоторых из них необходимое оборудование. Другие подписаны: «Алекс – плавки, шлепки, панамы», «Петра. Кофе».
Новая команда тоже в сборе: Бренда, Петра, Алекс и Ребекка готовы к долгой вахте. Рэй Болланд ненадолго сошел на берег вместе с ними.
Даже по сравнению с островом Терн Лайсан значительно более изолирован. После отшельнической жизни в палатках здесь на Лайсане Терн с его взлетно-посадочной полосой, бараками, управляющими, лодками, видеофильмами и группами самых разных специалистов покажется вам густонаселенным мегаполисом. И если над Терном жизнь гудит, то над Лайсаном она воет. Птиц здесь несоизмеримо больше – я не мог даже представить себе такого. На Терне обитает сотня тысяч темных крачек – вы понимаете, как это много, когда пытаетесь перекричать их. Но на этом острове их численность близится к миллиону. Тут вы в полной мере ощущаете биение жизни. Такое чувство, будто Лайсан не предназначен для наших глаз, будто остальной мир остался где-то позади. С первых же мгновений это место настолько поражает своей красотой, что я не обращаю внимания на мусор на пляже, принесенный сюда со всего Тихого океана, – пропускаю его мимо глаз.