Далеко на западе небо заволокло пеленой дождя, а на острове вовсю припекает солнце. Я поворачиваюсь и вижу, как на нас надвигается тяжелая темная туча. Едва я успеваю сказать, что вот-вот начнется дождь, как с неба падают первые беспощадные капли ливня, сопровождаемого мощными порывами ветра. Наш большой белый корабль, стоящий на якоре в паре километров от берега, исчезает за непроницаемой завесой дождя. За спиной у нас небо наливается грозной иссиня-черной темнотой. Но на переднем плане все залито удивительно ярким светом. Белые крачки теперь не просто белые – они светятся, будто парящие в небе жемчужины.
Когда дождь стихает, мы поднимаемся повыше, чтобы окинуть Лайсан взглядом. Отсюда мы видим темноспинных альбатросов – они повсюду: на дюнах и в низинах, на всей неровной поверхности острова. Они сидят такими плотными рядами, что от их светлого оперения – темный «плащ» на спине не в счет – песок выглядит еще белее.
Подходим к палаткам. Одна из них совмещает функции кухни и штаба. В остальных спят и хранят вещи. Канистры с водой, бочки с оборудованием, герметично закрытые ведра и исследовательская экипировка окружают палатки, словно бы мы потерпели кораблекрушение. Доверчивые лайсанские вьюрковые цветочницы, для которых этот остров – единственный дом, снуют между ведрами и снаряжением. Скиньте сандалии, зайдите внутрь, и бесстрашная любопытная цветочница тут же приступит к осмотру оставленной вами обуви. Эти птички довольно невзрачны, но после гоготания, завывания, кряканья и резких криков морских птиц их нежные трели служат удивительным напоминанием о материке, о большой земле, о доме.
Будьте аккуратны, покидая палатку. Вы можете нечаянно наступить на молодого альбатроса. Подросший птенец играет у моей палатки упавшим с бельевой веревки носком, мотает им из стороны в сторону, будто щенок.
Вместо туалетной кабины здесь только стульчак над окруженной с трех сторон кустами выгребной ямой, от которой открывается хороший вид на океан. Слово «уборная» тут произносят на гавайский манер, растягивая последние гласные. Одна из крачек часто сидит в шаге от ямы, будто хочет разделить с кем-нибудь свое восхищение открывающимся отсюда пейзажем.
Как прожить здесь несколько месяцев подряд? Мы спрашиваем у Мишель Рейнольдс, чем они питались в последнее время.
– Консервами, – отвечает она. – Какое-то время назад у нас закончился тофу. А потом и лук. Без них пришлось тяжело. Потом мы доели последнюю банку вкуснейшей стручковой фасоли. – Вдруг она резко меняет тему: – Что в мире нового?
Учитывая, откуда я приехал, сказать мне особо нечего. Я пожимаю плечами. А вот Расс, который на острове давно, сегодня выбрался за его пределы и готов поделиться впечатлениями: он сообщает всем, что днем побывал на борту «Кромвеля» и выпил там апельсинового соку. Его слова вызывают у коллег такое восхищение и зависть, что это немного пугает.
– Волей-неволей приходится что-нибудь изобретать, особенно с едой, – объясняет нам Бренда. – Мы не просто открываем консервы, а готовим полноценную еду. Нам разрешают проращивать бобы в банках, и мы печем хлеб. Мы умеем растить молодую зелень, и у нас есть хорошая закваска для йогурта.
– А еще хорошая закваска для теста, которую мы сделали из остатков прокисшей в газовом холодильнике подливки, – добавляет Мишель.
Когда спустя несколько месяцев участники экспедиции возвращаются с Лайсана в цивилизацию и замечают с борта блеск огней Гонолулу, они признаются, насколько это их ошеломляет. Они испытывают вполне искреннее удивление при виде этих огней и зданий. На берегу они часто сетуют на то, что не успевают за темпом разговора. «Извините, что-то я не вникну в суть беседы», – смущенно говорят они.
– Остров заменяет вам весь мир, – объясняет Петра. – И вам совсем не хочется знать, что происходит за его пределами. Каждый день вы с увлечением наблюдаете за изменениями в жизни птиц или проверяете, что на этот раз выбросило на берег. Вам не нужно беспокоиться о коммунальных счетах и расходах на автомобиль. Пожив здесь какое-то время, вы начинаете понимать, что не так уж много вам на самом деле нужно. Ваши представления тоже меняются. Например, вы ждете увидеть эти острова в первозданном виде из-за их изолированности. Но когда видите мусор на берегу, вашему возмущению нет предела. Вы находите его во время первой же прогулки по острову. Тогда вы понимаете, что отдаленных мест не бывает.
Ближе к закату мы с Мишель и Ребеккой спускаемся с пологих травянистых склонов по узкой тропинке, ведущей к соленому озеру. Вдоль берега выстроились тысячи темноспинных альбатросов. Но мы пришли сюда в первую очередь для того, чтобы посмотреть на удачливую крякву. Эти уточки скрытны, незаметны и малы. Они легко помещаются в тени хвоста альбатроса.
Совсем недавно, в середине XIX века, эти кряквы гнездились на соседнем острове Лисянского. Они жили на Мауи, Кауаи, Оаху и на Большом острове Гавайев, пока туда не прибыли полинезийцы, для которых эти птицы стали легкой добычей. Теперь Лайсан – последнее место обитания этих уточек.
В ходе исследования предстоит установить размеры их популяции и перспективы ее развития. В последний раз их официально пересчитывали десять лет назад. С тех пор под влиянием таких факторов, как засуха, голод и паразитарная инвазия, их численность сократилась примерно вдвое. На данный момент осталось всего 350 особей. Задача Ребекки – продолжить изучение крякв, способствуя тем самым сохранению их вида.
Работа ей предстоит большая. Пересчитывать останки птиц, чтобы понять, какое количество умерло. Определять, сколько мух, которыми питаются кряквы, садится на куски светлой ткани, размещенные с интервалом в 20 метров на трансекте. Вычислять количество артемий, которых кряквы тоже едят. Наблюдать за отдельными птицами, отмечая особенности их поведения. Собирать образцы их помета. Устанавливать на них передатчики. После того как вылупятся утята, следить за их выживанием.
В обязанности крякв входит всего лишь выжить, но эта работа на полную ставку. Сегодня вниз спикировал фрегат, чтобы утащить утенка из плавающего на озере выводка. Кряква-мать c такой яростью кинулась защищать свое дитя, что хищный монстр, во много раз превышающий ее размерами, свернул атаку и ретировался.
На какое-то время в птичьих владениях воцаряется покой, и нам удается понаблюдать в бинокль за выводком утят: кряква, а рядом с ней комочки пуха, уплетающие мух-береговушек.
Если над песком у моих ног вьются тучи мух-береговушек, то небо над головой буквально кипит стаями темных крачек. Когда вместе собирается около миллиона птиц, выглядит это именно так. Альфред Хичкок задействовал у себя в фильме всего несколько десятков чаек, но их вполне хватило, чтобы напугать его.
На берегу я натыкаюсь на одну из темных крачек, которая лежит на песке, раскинув крылья в стороны и замерев. Она остается неподвижной, даже когда я наклоняюсь и поднимаю ее с земли. Взгляд у нее ясный, кости целы, но от голода из груди выпирает киль. Все ресурсы ее организма ушли на поддержание жизни, и от мышечной ткани ничего не осталось, она полностью истощена. Я возвращаю ее на место, и она неуклюже ложится спиной к ветру, который легонько треплет ей перья. Я разворачиваю ее головкой к струе воздуха, чтобы ей стало немного легче, и она возмущенно ворчит – возможно, последний раз в своей долгой, полной приключений жизни. Не желая совершать тот единственный поступок, который прекратит страдания этого несчастного существа, я ухожу.
В 1896 году Гуго Шауинсланд, молодой немецкий зоолог, изучавший отдаленные уголки Земли, три месяца прожил на Лайсане вместе с женой, помогавшей ему в полевых работах. Один из первых исследователей, побывавших на острове (в честь него получил свое латинское название гавайский тюлень-монах (Neomonachus shauinslandi)), он зафиксировал в своем дневнике восторг первооткрывателя:
«Пребывание на острове дарит редкую возможность, которую теперь мало где получишь на Земле, – тщательно изучить его природный мир и особенно характерные повадки местных птиц. В родных местах, где тысячелетиями доминировала человеческая цивилизация, мы больше не можем наблюдать животных в их естественном состоянии, потому что присущее им поведение изменилось ввиду вполне оправданной робости, вызванной нашим присутствием; поэтому мы вынуждены довольствоваться лишь самыми поверхностными впечатлениями. Животные на Лайсане, напротив, ведут себя вполне естественно, без опаски. Они пока не научились считать нас своими врагами, благодаря чему мы получили возможность изучить не только свойственные им повадки, но и их эмоциональную жизнь и душевный настрой. Мы с удивлением обнаружили у этих существ, которых принято считать "низшей" формой жизни, множество сходств с человеком… Нежное чувство связывает особей в паре. Примером тому служат буревестники, которые не только постоянно находятся рядом, но и по многу часов преданно смотрят друг другу в глаза. Время от времени одна из птиц начинает ласково пощипывать другой перья на шее, а та с готовностью подставляет голову, всем своим видом выражая благодарность. Нередко можно наблюдать, как они соприкасаются клювами… что можно сравнить с поцелуем. О нежности свидетельствует и то, что во время ухаживаний они не наносят ран и не причиняют боли друг другу острыми крючками своих клювов. При этом мне доводилось испытывать на себе обратное: одного их щипка порой достаточно, чтобы на моей руке осталась глубокая кровоточащая рана… У темных крачек самец и самка летают на столь близком расстоянии друг от друга, столь слаженно маневрируют в воздухе и столь синхронно машут крыльями, что кажется, будто у них одна душа на двоих и будто ими движет общая воля… И разве не напомнят нам их захватывающие скоординированные виражи, их чарующе головокружительный, яростный и дикий полет о пылком танце влюбленных? Но насколько выразительнее, насколько грациозней он выглядит в исполнении этих небесных созданий!»