Государственный секретарь США Джон Хей призвал правительство Японии запретить жителям страны убивать морских птиц на принадлежащих Америке островах. Министр иностранных дел Японии пообещал немедленно издать указ, но предупредил, что «не может гарантировать его исполнение». Непонятно, были ли его слова всего лишь честной оценкой или же обещанием ничего не предпринимать, данным с присущим дипломатам изяществом. Уильям Датчер, председатель нового Национального Одюбоновского общества, призвал Вашингтон остановить устроенную японцами бойню. Его очаровала обходительность японского представителя. Датчер делился своими впечатлениями: «С нескрываемой гордостью я сообщаю руководителям и членам общества, что благодаря тесному сотрудничеству правительств Японии и США крупные, важные и чрезвычайно интересные колонии птиц теперь – я в этом уверен – защищены от губительных набегов охотников». Наступило временное перемирие. Позже Датчер вынужден будет признать, что ошибся.
В 1908 году Шлеммер заметил, что запасы гуано подходят к концу (последнюю партию он вывезет в июле 1910 года). В декабре 1908 года он заключил в Токио контракт, согласно которому каждый месяц получал от японцев по 150 долларов золотом в обмен на право добывать «гуано и иные продукты природы» (читай – перья). Законность этого договора вызывает большие сомнения.
Тем временем непрерывные кампании Одюбоновского общества побудили Теодора Рузвельта 3 февраля 1909 года издать президентский указ, защищающий острова как территорию обитания птиц. Лайсан стал государственным заповедником.
Два месяца спустя на остров высадился десяток японских охотников, и их присутствия там никто не заметил. В августе того же года к ним прибыл корабль, чтобы забрать перья приблизительно 128 000 птиц, после чего работы продолжились.
Наконец до Гонолулу дошли слухи, и куттер «Фетида» вновь отправился на Лайсан. Он прибыл туда в январе 1910 года. Капитан судна по фамилии Якобс писал: «Одна из построек была доверху набита птичьими перьями… другая на две трети заполнена отрезанными крыльями, а еще две – тюками с перьями и крыльями… поверхность острова покрывали сотни циновок… под которыми лежали птичьи крылья разной степени "готовности"… Весь остров от самой воды был усеян огромным количеством убитых птиц, от которых исходил нестерпимый запах».
Кроме того, прибывшие обнаружили клетки, в которые птиц заточали живьем. Сотни альбатросов медленно умирали от голода в пустой цистерне: после того как они теряли слой подкожного жира, разделывать и ощипывать их становилось легче.
Капитан куттера арестовал браконьеров, отнял у них добычу и извлек из тюков 64 000 крыльев и почти полтонны перьев, оставив их тлеть на воздухе. К тому времени от прежней популяции альбатросов на Лайсане уже мало что осталось.
Добравшись до соседнего острова Лисянского, команда «Фетиды» арестовала еще десять охотников из Японии. Корабль вернулся в Гонолулу, везя на борту 200 000 крыльев и две с половиной тонны перьев, общая стоимость которых приближалась к 130 000 долларов – огромной по тем временам сумме.
Японцы предъявили подписанное американцем Максом Шлеммером соглашение, которое якобы разрешало им добывать на этих островах гуано. Конечно, Шлеммер прекрасно знал, чем занимались там японцы, но уличить его в связях с браконьерами было невозможно, и дело против него закрыли. Выдвинутые против японцев обвинения тоже сняли – вместо этого им оплатили обратный рейс домой.
В 1915 году, через шесть лет после того, как Лайсан стал заповедником, команда «Фетиды» сделала здесь очередную остановку и обнаружила, что за пару месяцев до этого на острове побывали браконьеры. «От 150 до 200 тысяч птиц были свалены в кучи, на которые мы натыкались повсюду. Они лежали на спине с ощипанной грудью… Весь остров был покрыт ими».
В конечном счете нарастающая активность американских патрулей – и сократившаяся численность птиц – убедили японцев, что надо держаться от островов подальше. И хотя во многих местах альбатросы по-прежнему страдали от посягательств со стороны японских браконьеров, на Гавайях птицы какое-то время находились в безопасности.
Те потери до сих пор дают о себе знать. Темноспинные альбатросы, колонии которых полностью исчезли с нескольких островов, пострадали тогда больше остальных видов. Раньше альбатросы любили гнездиться на атолле Уэйк, а до 1900 года их было много и на острове Ио. Но если даже охотники каким-то чудом оставили там несколько птиц в живых, ужасы и голод Второй мировой войны довели дело до конца. Наведались заготовители пера и на острова Сенкаку (25° с.ш., 123° в.д.), не пропустив там ни одной птицы. Остров Минамитори, расположенный приблизительно в 800 километрах к юго-востоку от Японии, попал под удар одним из первых. В то время Минамитори, предположительно, служил гнездовым ареалом для сотен тысяч альбатросов, примерно как сегодня Лайсан. К 1902 году от птиц остались только груды костей да свидетельство одного из участников похода о том, что за несколько лет до этого он убивал здесь по 300 альбатросов в день. Теперь на острове нет ни одного гнезда. За прошедшее столетие колонии птиц здесь так и не восстановились, и, хотя причинами тому, скорее всего, служат изолированность острова и привязанность альбатросов к месту своего появления на свет, почему-то кажется, что с тех пор они избегают гнездиться здесь. Чтобы истребить всех альбатросов на Минамитори, потребовалось шесть лет. На Торисиме, где обитали три вида альбатросов, включая белоспинного, их уничтожение заняло несколько больше времени, завершившись только в 1930-е годы.
Набеги на эти отдаленные острова были делом сложным и рискованным. Работа – бойня, брызги крови, вопли птиц, взмахи крыльев – вкупе с жарой и изоляцией, должно быть, действовала угнетающе. Напряжение, вне сомнения, приводило к глубоким переживаниям, отчаянию, решимости, прозрениям, любопытству, жестокости и жадности, которые с незапамятных времен подогревали человеческую предприимчивость. За неуемными стараниями и чрезмерным усердием заготовителей пера стояли вполне обычные мотивы: жажда наживы и безразличие потребителей.
Теперь люди снова приехали сюда, но на этот раз – чтобы помочь и исправить ошибки прошлого. Поэтому для меня нет ничего глупого и бессмысленного в том, что молодой аспирант ласково разговаривает с умирающим от голода птенцом. По-моему, это свидетельствует о желании не иметь ничего общего с теми, кто варил птиц живьем ради пуха. Честь и хвала утешителям птенцов, помощникам тюленей, борцам с сорняками и всем, кто согласен месяцами питаться консервами, только чтобы восстанавливать это прекрасное место, чтобы приносить пользу другим существам, которые пострадали от рук бесчеловечных дельцов. Да здравствует идеализм! Да здравствует сострадание!
Больше никто не прибывает на Лайсан с дурными намерениями. Но к его берегам регулярно выносит плоды человеческой беспечности. Береговая линия Лайсана – настоящее торжество сброшенного с кораблей хлама, праздник вынесенного на берег мусора. Тут есть все – от досок для серфинга до пивных бутылок. Вдоль моря тянется широкая полоса поплавков, обуви, покрышек, стеклянной тары, кусков пенопласта… На каждом шагу здесь встречаются предметы, не имеющие ничего общего с пляжем. На Френч-Фригат-Шолс тоже попадается мусор, но здесь его гораздо больше. Все побережье укрыто состоящим в основном из пластиковых отходов ярким ковром, которому самое место на постере.
Беглого взгляда достаточно, чтобы заметить повсюду пластиковые бутылки, куски полиэтиленовых труб, всевозможные пустые контейнеры от средств для стирки, детских присыпок или шоколадных сиропов. И разнообразную обувь. И множество стеклянных бутылок. На одном конце острова можно найти бутылку с надписью «Кока-Кола» на английском, а на другом – точно такую же, но уже с японским логотипом.
Птенец, чье толстое брюшко волочится по песку, выкапывает себе небольшую ямку рядом с куском ржавого металла. Вокруг много кокосов и красивых ракушек, как, например, вот эта великолепная крупная спиральная раковина, которая не помещается у меня на ладони. Иногда красноватые осколки оказываются фрагментами раковин, а иногда это кусочки пластмассы. Повсюду пробки от пластиковых бутылок. На глаза попадаются высохшие останки рыбы-единорога: пугающий хребет неподвижен, глазницы пусты, рот навеки застыл в изумлении. Она лежит среди каури, моллюсков, морских уточек – и мусора, будто сраженная наповал таким положением дел.
На берегу три взрослых темноспинных альбатроса сидят рядом со стеклянным шаром, похожим на те, что раньше использовали в качестве поплавков для сетей. По какой-то причине эти сферы из прозрачного стекла, многие из которых не один десяток лет покачивались на тихоокеанских волнах, обладают исключительной эстетической привлекательностью. Мне, как и другим людям, они очень нравятся. Правда, при ближайшем рассмотрении оказывается, что это просто шар для боулинга.
Мусор лежит не где попало. Он собирается на определенных участках. На южном мысе громадное скопление хлама, пластмассовых поплавков и сбившихся в кучи рыболовных сетей растянулось на несколько сот метров. Северо-западная сторона острова наглядно отражает бедственную ситуацию в центральной части Тихого океана. Это полоса препятствий для тюленей-монахов, где им приходится прокладывать путь среди буйков, бутылок и мячей. Черноногие альбатросы гнездятся вплотную друг к другу в психоделическом саду из круглых пластиковых поплавков – от совсем маленьких до довольно крупных, чуть больше баскетбольного мяча. Они окрашены в яркие цвета, чтобы быть заметнее на поверхности воды. Картина, надо сказать, сюрреалистическая: большие темные птицы среди больших разноцветных шаров на фоне белого песчаного пляжа и синей полоски океана – все это скорее похоже на галлюцинацию. Переиначив строки Кольриджа, можно сказать: «Мусор, мусор, только мусор, бездумных действий плод».
Сложно представить себе, что выбрасывать пластик в море запретили еще в начале 1990-х годов. Иногда попадаются совсем уж неожиданные вещи – фонарики, например. Или… коврик. Или пластмассовое колесо от детского трехколесного велосипеда. Большой кофейник и хозяйственная щетка. Половина разделочной доски, далеко не новой. И совсем уж неожиданно: три ручки от зонтиков всего в нескольких метрах друг от друга, словно несколько людей одновременно попали под проливной дождь, которым их смыло далеко в море, и тольк