В наши дни на «Масоник» по-прежнему есть мачты, но в движение ее приводят отнюдь не паруса, а дизельный двигатель мощностью 365 лошадиных сил. У нее на борту 12 тонн топлива, которых хватит на 20 дней пути.
– Мы стараемся не идти на полном ходу. Используем мощности только на две трети, чтобы запасов дизеля хватило надолго, – говорит Марк.
На передней палубе судна лежат ряды свернутых кольцами веревок с поплавками и якорями, ими ярусы крепятся ко дну. Всю остальную палубу занимают многочисленные мотки рыболовных снастей с тысячами, тысячами, тысячами крючков.
Посередине корабля возвышается рулевая рубка. Рядом с картами, радио и навигационными приборами – радарами, сонарами и GPS-приемниками – в ней находится спальное место капитана. На корме установлена наживочная машина, над которой на случай непогоды возвышается защитный навес. На перилах кормы есть небольшая металлическая направляющая для спуска яруса с наживкой за борт. Здесь же на задней палубе располагается туалет, или гальюн. Из покачивающейся на волнах уборной открывается уникальный вид на бескрайние просторы, необъятный океан и скользящих по воздуху величественных морских птиц.
Камбуз занимает всю носовую часть трюма. Чтобы попасть туда, нужно спуститься по уходящим вертикально вниз ступенькам, напоминающим скорее приставную лестницу. Скромное убранство камбуза состоит из дизельной плиты (для приготовления пищи и обогрева помещения), раковины и обеденного стола, который точно повторяет по форме очертания носовой части трюма. В нишах вокруг него прячутся шкафчики и пять крошечных коек, таких узких, что на них едва помещается взрослый мужчина. Над каждой из коек есть лампочка и забитая до отказа полка. Вот почему камбуз здесь – это не только кухня, но и столовая, гостиная, спальня, а благодаря телевизору и видеоплееру еще и кают-компания.
И если места на всех кое-как хватает, то о личном пространстве можно забыть. Все проявляют чрезмерную учтивость, передвигаясь по тесному, битком набитому вещами камбузу, забираясь на свои спальные места и слезая с них. Нередко приходится слышать истории о серьезных конфликтах между членами экипажа, которые порой заканчиваются трагически. На Аляске был случай, когда один из рыбаков нанес своему коллеге 20 ножевых ранений только потому, что его раздражало, как тот пережевывает свой завтрак.
Если не считать соленых брызг и дождя, на борту негде принять душ. Свежей футболки хватает на неделю, к концу которой она затвердевает от соли и пота. После шести дней путешествия на «Масоник» мои волосы не расчешет ни одна расческа. А еще я быстро избавлюсь от привычки смотреть на себя в зеркало. Скоро я стану настоящим морским волком.
Выход в море откладывается на пару дней из-за устойчивого сильного ветра, который обещает нам прогноз погоды. Эта вынужденная отсрочка заставляет экипаж немного понервничать, поскольку проведенное в ожидании время означает, что они дольше не увидят своих родных и любимых. В дни дерби еще большее беспокойство доставляла необходимость заниматься промыслом в опасных погодных условиях. Тогда время означало деньги. Но теперь благодаря индивидуальным квотам время – это время, а деньги – это деньги. Команда заплатила за свою долю улова, и весь вопрос только в том, как скоро им удастся ее добыть. А это уже сильно зависит от погоды.
Завтра мы, судя по всему, отплываем, поэтому сегодня нам придется попотеть, загружая в трюмы наживку и лед. В легкой дымке из смеси дождя со снегом кран переносит на борт почти четыре с половиной тонны сельди и кальмара, замороженных при температуре –30 ℃. Мы перемещаемся к другому причалу, где нам загружают 10 тонн измельченного в крошку льда.
Меньше всего места на борту занимает, возможно, самый востребованный у команды груз – сигареты, одна пачка. Все курильщики обязаны завязать с вредной привычкой на время плавания. Так бывает почти каждый раз. Мак c грустью говорит о «демоне табака».
Что ж, осталось только вручную нацепить наживку на 13 000 крючков. На это уходит целый день. А после перерыва на ужин – и большая часть вечера.
На отмели Альбатросов
– Там, куда мы сейчас отправляемся, первым делом обращаешь внимание на величие природы, – говорит Марк Ландстен, запуская двигатель «Масоник». – Но, хотя это величие и прекрасно, оно поглотит любого, кто не знает, как себя вести.
Майский снежок на причалах и палубах кораблей тает, превращаясь в жидкую кашицу. На гавань опускается полуденный туман. А морось вдруг сменяется неожиданно крупными хлопьями снега, которые кружат в воздухе, будто кто-то там, наверху, разорвал перину, и выбеливают весь залив Воскресения. Но прогноз стал значительно лучше, поэтому мы отдаем швартовы, отчаливаем от пирса, и Марк направляет корабль в сторону невидимого нам выхода из гавани.
От холода вода становится плотнее, а снежная жижа на ее поверхности превращается в островки льда, которые гасят зыбь. Стекло рубки обмерзло. Мы прокладываем путь по приборам. Марк не спускает глаз с экрана радара, на котором высвечиваются невидимые нам фьорды, и с GPS-навигатора, который отслеживает положение судна по спутниковым сигналам и сообщает Марку, в каком направлении двигаться.
Мы почти ничего не видим, кроме самой шхуны. Надев перчатки, Мак украдкой лепит снежок. Марк выглядывает в приоткрытое окно, чтобы проверить, нет ли у нас на пути помех вроде бревен. После громкого возгласа на палубе начинается полномасштабное снежное сражение. Наблюдая за ним из теплой рубки, Марк замечает:
– Главное в нашей работе – оставаться в душе подростком, – и тут же признает: – Я в этом смысле не исключение.
Как только снегопад немного стихает и видимость становится лучше, нам открываются береговые скалы залива, подножья которых выглядывают из-под завесы тумана. Карты сообщают нам, что они уходят ввысь на 800 метров. А мне остается только дорисовывать в воображении то, что скрыто за непроницаемой пеленой.
Мы смотрим на легко скользящих по воздуху полярных крачек (Sterna paradisaea) (благодаря ежегодным миграциям из Арктики в Антарктику этим птицам достается больше дневного света, чем любому другому существу на Земле), коренастых серебристых чаек (Larus smitsonianus), высматривающих добычу серокрылых (L. glaucescens) и сизых (L. canus) чаек.
Команда устанавливает на палубе оборудование для сортировки рыбы, а затем вновь принимается насаживать на крючки наживку, что требует времени.
На умеренной скорости в девять с половиной узлов мы проходим мимо острова Раггед, каменистого холма с припорошенной снегом седловиной, щебенчатые вершины которого поросли деревьями. Здесь в защищенных прибрежных водах начинается переходная зона, где открытый океан, все еще достаточно далекий, впервые дает о себе знать – желудок реагирует сразу. Богатая пищей граница двух водных масс привлекает разнообразных птиц: здесь и сизые качурки, и внушительные стаи толстоклювых (Uria lomvia) и тонкоклювых кайр, похожих на летающих пингвинов, и множество миниатюрных стáриков (Synthliboramphus antiquus) с их темным оперением, и очаровательные моевки, неподалеку от которых то и дело мелькнет черная спина кита, и первые глупыши из тех тысяч, что будут сопровождать нас во время путешествия. Глупыши (Fulmarus glacialis) напоминают по виду небольших, компактных и неуклюжих альбатросов. Неподалеку на скалах рыжевато-коричневыми пятнами распластались находящиеся под угрозой вымирания сивучи – крупнейшие представители семейства ушастых тюленей. Критическое уменьшение их численности стало следствием целого ряда факторов: гибели в рыболовных сетях и сокращения запасов пищевых ресурсов вследствие избыточного промысла и потепления океана.
Шкиперы и члены экипажей в большинстве своем не понаслышке знакомы с морской болезнью. Многие испытывают ее регулярно. Приятно знать, что я в хорошей компании. Едва остров Раггед остается позади, мы начинаем отчетливо чувствовать ритм бегущих по морю волн, которые держали нас в порту целых два дня. Очень скоро решимость и хорошее самочувствие покидают меня. При всем желании майское море на Аляске спокойным не назовешь. Я принимаю таблетку от морской болезни. Но уже слишком поздно. Она – как и мой обед – не задерживается в желудке надолго. Пока меня рвет на корме, налетает огромная холодная волна, которая накрывает меня, чем лишь усугубляет мои недолгие страдания, но мне хотя бы не приходится убирать за собой.
О, волны синие бушующего моря,
Когда ж вы стихнете вокруг меня?[22]
Спустя мгновенье море вновь атакует, и потоки воды заливают всю палубу «Масоник», но лишь для того, чтобы нехотя покинуть ее через шпигаты. Вода струится прочь, огибая мои ноги, отчего возникает ощущение, будто я перехожу реку вброд, хотя скорее это напоминает потопление.
Серый свет, снегопад, холод, плохая видимость и самочувствие под стать – все это навевает тоскливые предчувствия. В десятом часу вечера при медленно затухающем свете дня в пенном зеленом кильватере шхуны появляется темноспинный альбатрос.
И напоследок Альбатрос
К нам прилетел из тьмы…[23]
В неверном свете аляскинских сумерек на миг возникает ощущение, что мы с альбатросом парим где-то на границе наших миров.
А тем временем птенец Амелии страдает от жары под палящим солнцем тропиков. Верится с трудом. Ослепительные пляжи и сверкающие лагуны Френч-Фригат-Шолс здесь кажутся давно забытым сном. Интересно, испытывает ли нечто подобное Амелия? Прямо сейчас она путешествует на восток вдоль верхнего края Северо-Тихоокеанского течения, почти в трех с лишним тысячах километров от острова Терн. Своим волнообразным полетом она будто сшивает вместе два этих мира, тем самым давая мне интуитивно осознать, как тесно на самом деле сообщаются между собой обширные просторы нашей планеты. Мои возвышенные размышления прерывает новый приступ морской болезни. К тому времени, когда я вновь поднимаю голову, альбатрос уже исчез из виду в морозных, снежных сумерках.