Я насквозь продрог и стараюсь увернуться от летящих с бака мелких брызг, вновь удивляясь тому, как комфортно чувствуют себя в холодной воде птицы. Плотное оперение обеспечивает им превосходную изоляцию. Перепончатые лапы, погруженные в ледяную воду, могли бы стать причиной переохлаждения, если бы не особенности строения капиллярной системы птиц: теплая кровь, идущая к лапам, согревает поднимающуюся от них холодную кровь. Холодные лапы, горячее сердце. Многие из голышей спят, уютно засунув головку под крыло. На какое-то время корабль превратится для птиц в настоящую полевую кухню, и многие из них будут нашими постоянными спутниками. Вдали от знойной гавайской духоты альбатросы чувствуют себя ничуть не хуже. Некоторые из них покачиваются на волнах, но большинство летает кругами в небе над шхуной, будто это им в радость. По существу, нет никакой разницы, сидят они, спят или парят в воздухе, поскольку полет почти не отнимает у них сил. Перед тем как совершить посадку на воду, они выставляют вперед лапы, раздвигают перепонки между пальцев, скользят по бурной поверхности, как на водных лыжах, и только потом опускают на нее свое массивное тело. Пара покачивающихся на волнах темноспинных альбатросов занята ухаживаниями: как и положено, они пощелкивают клювами, мотают из стороны в сторону головами и кланяются друг другу. Неужели они никогда не остановятся? Может быть, они прилетели сюда вместе. Их задор передается двум парам по соседству. Скажем прямо, и на суше, и в море танцы – любимое занятие этих птиц.
Мы с нетерпением ждем первой рыбы. Птицы стараются проявлять достойную падальщиков выдержку. Но им хорошо известно, что пустые крючки – это сигнал. Глупыши жмутся к корме, тесня соперников. Небо плотно затянуто облаками, лишь далеко у горизонта синеет тонкая полоска. Шон снимает с крючков несколько нетронутых кусков разбухшей от влаги наживки и швыряет их сборищу пернатых, которые тут же набрасываются на нее. Шумная возня длится считаные секунды, после чего от угощения не остается и следа.
Здесь всеми правит голод: рыбами, птицами, рыбаками. Всеми, но не мной. Кел быстро смывает с палубы мой завтрак. Я сконфуженно прошу у него прощения и уверяю, что мне очень нравится, как он готовит.
– Пустяки! Здесь такое часто случается, – великодушно говорит Кел. – В первую ночь после выхода из порта вообще мало кто ест.
Джим открывает банку пива, делает большой глоток и тут же сплевывает выпитое.
За кормой показывается первый улов: несколько покачивающихся на ярусе угольных рыб. Они более гладкие и изящные, чем можно было бы ожидать от тех существ, что живут в холодной глубине. Их тело полностью окрашено в темно-серый цвет с зеленоватым отливом, сверху они чуть темнее, а снизу светлее. У особей помельче спинку украшает крапчатый узор. Те, которых мы только что достали, весят примерно восемь килограммов, но чаще всего их вес находится в диапазоне от двух до шести кило. Сужающееся к раздвоенному хвосту тело выдает в них умелых и быстрых пловцов. Сомневаюсь, что кому-нибудь из людей посчастливилось видеть, как они плавают в природной среде. Иногда рыбы свисают с крючков друг за другом, и становится понятно, что наши снасти преградили путь небольшому косяку. Случается, что после пяти, а порой и пятнадцати пустых крючков идет сразу несколько с добычей.
Мы достаем все больше и больше угольной рыбы. Лебедка выбирает ярус, и, пока улов скользит на тросе к борту, Шон снимает с него багром особо крупных особей, которые могут сорваться под собственным весом с крючка и упасть обратно в воду. Время от времени нам попадается рыба, чей рот обезображен старым шрамом от крючка – двумя рваными ранами. Теперь у Шона работы невпроворот, он снимает улов с крючка и сбрасывает его в специальный отсек на палубе. Поднимающийся на борт судна ярус проходит через два барабана, которые напоминают по форме обыкновенные скалки. К этим барабанам подтягивает всю рыбу, которую Шон не снял с крючка, и всю нетронутую наживку. Когда голова рыбы ударяется о них, крючок высвобождается из челюстей. Улов соскальзывает в стоящую на палубе корзину. Один из членов экипажа виток за витком укладывает выходящие из ярусоприемника хребтины.
Другой матрос отрезает рыбам головы и выпускает внутренности, после чего рыба отправляется в следующую корзину. Оттуда ее берут, чтобы выскоблить из полости ее тела расположенные у самого хребта почки, а потом укладывают на подушку измельченного в крошку льда в трюме судна.
– Работает как часы, рыба перемещается из пункта А в пункт Б, и так далее, – комментирует Марк.
В отсек на палубе продолжает прибывать улов: у некоторых рыб видны рваные раны на голове, у других на теле оставил следы багор. Если они в агонии, то нам повезло, что она проходит беззвучно. Несмотря на сильный шок и раны, они пытаются делать то, что так хорошо умеют, – плыть, но потом просто задыхаются в нашей атмосфере. Мы слышим, как они бьются в корзине, и быстро привыкаем к этому звуку – к звуку, который означает, что мы справились с поставленной задачей. К тому времени, когда рыба показывается на поверхности, она выглядит именно так, как мы и ожидали: на крючке, вырванная из родной для нее среды и потому лишенная возможности привычно двигаться, теперь она – просто мертвое мясо. Разве была у нас возможность познакомиться с ними поближе, узнать, как они растут, чем кормятся, где мечут икру и куда мигрируют? Нам так и не посчастливилось увидеть занятную и загадочную жизнь этих диких созданий в естественной для них среде. В рыболовном промысле много увлекательного. Что-то доставляет мне удовольствие. Но есть и то, что вызывает душевные терзания, даже если я охотно принимаю в этом участие.
Вместе с угольной рыбой мы достаем со дна и много ее сородичей. Десятая часть нашего улова состоит из других видов рыбы: безобидных скатов, плоских псеттодов, похожих на саблю долгохвостов и несколько разных видов фундулюсов, которые живут долго, выводят потомство поздно и оттого довольно чувствительны к активному промыслу. Из последних нам чаще всего попадаются северный клюворылый окунь (Sebastes borealis) и аляскинский шипощек (Sebastolobus alascanus) (интересно, кто дал им такие названия?). У этих рыб поразительно яркая оранжевая окраска, тон в тон с костюмами, в которых команда работает в скверную погоду. Огромные глаза помогают им ориентироваться в их темном мире. Обитатели глубоководья часто бывают красными или оранжевыми, даже притом что с погружением на глубину цвет первым утрачивает свои свойства. В 20 метрах от поверхности все красное и оранжевое превращается в серое. А с погружением на дно свет становится еще тусклее, и красный уже выглядит черным. Многие из глубоководных рыб окрашены в яркие красные или оранжевые тона, чтобы в зависимости от количества проникающего к ним света казаться черными или серыми – пассивный, саморегулирующийся камуфляж.
Скатов, псеттодов и долгохвостов мы отбраковываем. Фундулюсов, немногочисленных палтусов и, конечно же, угольную рыбу оставляем. Повсюду, где ведется промысел, помимо основного улова на крючок попадают и другие морские обитатели, и такие случайные жертвы составляют четвертую часть от общемировой добычи – по самым грубым подсчетам, это около 27 миллионов тонн биоресурсов в год. Некоторые виды снастей обеспечивают особенно большой прилов. В отдельных частях океана при добыче креветки в сетях оказывается в восемь раз больше рыбной молоди и другой морской живности, чем основного улова. При добыче угольной рыбы и палтуса на Аляске прилов, по сравнению с другими видами промысла, относительно невелик.
Экипаж «Масоник» устанавливает ярусы на подводном склоне, что позволяет им охватить больший диапазон глубин. Палтус чаще всего попадается на верхнем конце многокилометрового яруса. И пусть рыба здесь не самая крупная, размеры ее все равно внушительны – это особи весом около 25 килограммов, которые с трудом помещаются на столе. Они проводят всю жизнь в засаде, припав ко дну и высматривая себе плавучую жертву в этом скудном раю. Они выметывают свободно плавающие в воде икринки, и, поскольку они вынуждены провести всю жизнь, лежа на одном боку, как и их ближайшие родственники из семейств камбалообразных и солеевых, оба глаза у них расположены на одной стороне головы. Выглядит это вовсе не так странно, как звучит, потому что природа наделяет всех своих чад привлекательностью. Большие глаза помогают палтусу хорошо изучить мир темных глубин. Благодаря этим глазам и округлым губам палтус выглядит чудаковатым симпатягой.
И угольная рыба, и палтус поднимаются на поверхность живыми. Те немногие, что срываются с крючка, сразу уплывают. А все потому, что у них нет воздушного пузыря, который помогает рыбам держаться на плаву. Но зато он есть у фундулюсов, скатов и долгохвостов. Поскольку на глубине давление гораздо сильнее, чем на поверхности, внутренние воздушные пузыри у фундулюсов при подъеме расширяются настолько, что выталкивают желудок через рот, словно надутый шарик жевательной резинки. Такое ощущение, что глаза у них вот-вот выпрыгнут из орбит. Скаты выглядят ошарашенными подъемом наверх. Больше других достается никому не нужным долгохвостам, которых достают из воды уже мертвыми и сильно потрепанными – очевидно, это очень нежные создания.
Выброшенную за борт рыбу тут же атакуют глупыши, которые рвут ее на части. Они с неистовством клюют и щиплют тушки, не давая им утонуть. Точно так же пищей для птиц становятся внутренности угольной рыбы.
Глупыши все прибывают и прибывают, и теперь вокруг судна буйствуют целые тучи пернатых – их уже около тысячи. Такое ощущение, что к нам слетелись все птицы в радиусе нескольких километров. Поверхность воды за бортом полностью скрылась под ними, и теперь корабль словно бы тащит за собой длинный, украшенный перьями шлейф. В воздухе стоит неумолчный галдеж враждебных, предостерегающих воплей, криков, посвистываний и пощелкиваний. От горделивой осанки и внешнего спокойствия птиц не осталось и следа. Всей плотной массой они взбивают воду в пышную пену, стараясь дотянуться до брошенной им рыбы, голов, кишок, они кричат, скандалят друг с другом, рвут на куски плоть и с жадностью заглатывают потроха. По их внешнему виду и поведению можно подумать, что они в любой момент готовы протянуть с голоду свои перепончатые лапы. Едва рыбья голова или новая порция требухи касается воды, как к ней уже спешат десятки глупышей: толкаются, клюются, пихаются и грозно шипят друг на друга. И хотя они ожесточенно борются, руководит ими отнюдь не злость, а голод. Они не тратят сил на пустую вражду. Просто пытаются добыть пищу, чего бы им это ни стоило.