Занятые склоками стайки отстают от судна по мере того, как оно медленно ползет вдоль снасти, а потом догоняют нас маленькими группками, с жадностью вступая в драку за свежий кусок.
– Когда в апреле-мае птицы еще только появляются в этих водах, они ведут себя очень агрессивно, точно взбесились от голода, – рассказывает Марк. – К июлю альбатросов становится заметно меньше, а те, что остались, держатся куда спокойнее. Но глупыши сопровождают нас в течение всего сезона и ведут себя очень напористо. Вы только посмотрите, как они враждуют друг с другом, так и норовят ущипнуть за шею… просто невероятно. Когда глупыши окружают корабль плотными рядами, никто не может прорваться сквозь них, кроме других глупышей. Такой ярости не может противостоять ни одна другая птица.
Глупыши с такой ненасытностью впиваются клювами в рыбью плоть, что это немного пугает. Плавающие на поверхности головы быстро лишаются глаз.
– У них там все по законам джунглей, – говорю я.
Марк смеется.
– Так и есть, – соглашается он. – Эти птицы представляют главную угрозу для любого, кто очутился в воде. Как только вы потеряете сознание, они тут же примутся за вас.
Я с удивлением смотрю на него.
– Да-да, они тут же примутся за вас. Несколько лет назад, когда мы плавали к Алеутским островам, «Мажестик», шхуна, очень похожая на нашу, попала в небольшую переделку. Команда загрузила ее под завязку, после чего она потеряла устойчивость. Ветер дул не особо сильный, но судно все равно перевернулось. Я получил по радио сигнал бедствия, и оказалось, что мы находимся к ним ближе всего. Учитывая силу ветра и течения, я отправился в тот район, куда их должно было снести. Когда мы были почти на месте, появился вертолет береговой охраны. Я и не ожидал, что на меня произведет такое впечатление то, как их доставали из океана. Целых восемь часов экипаж находился в воде в спасательных костюмах, и они рассказывали, что, как только начинали отключаться или засыпать, глупыши тут же окружали их, готовые в любой момент выклевать им глаза.
Если глупыши ведут себя отталкивающе, то альбатросы держатся величественно, даже когда пируют на празднике смерти. В основном они плавают поодаль от судна и от шумной возни глупышей.
– Альбатросы, по-моему, никогда не дерутся. Они не нападают друг на друга, – говорит Марк.
Под пасмурным небом океан с бегущими по нему барашками волн излучает холодное неприветливое спокойствие. Но для многих живых существ он является домом. В бинокль хорошо видно, как вдалеке, насколько хватает глаз, четкие силуэты морских птиц плывут на фоне свинцового моря и низких облаков. В километре от нас большая стая альбатросов собралась полакомиться чем-то – отсюда не разглядеть. Нам видно, как около сотни птиц кружат и вьются в небе, а потом садятся на воду. Интересно, что они там нашли? Может, внизу под ними лосось атакует косяк сельди. Приятно наблюдать, как они сами добывают себе пищу, а не преследуют корабль, словно попрошайки.
Вдруг Шон, который орудует гарпуном у самой кормы – размахнулся, вонзил, размахнулся, вонзил, – замечает белоспинного альбатроса. Он существенно больше, чем его гавайские родственники. Шон старательно убеждает меня в том, что я и так хорошо знаю: мне очень повезло.
– От этих белоспинных альбатросов меня аж в дрожь бросает, – говорит кто-то рядом. – Боюсь даже представить, что они могут сделать с нами. Хорошо, когда они где-то далеко, и надо сделать все возможное, чтобы с ними ничего не случилось.
– Как-то раз в прошлом году к нам пристроились целых четыре белоспинных альбатроса, – рассказывает Шон, не отрывая глаз от поднимающихся из воды крючков (размахнулся, вонзил). – И, поверьте мне на слово, мы тащили на буксире кучу всякого барахла, только чтобы никто из них не приблизился к снастям.
Я спрашиваю Марка, как он стал идейным вдохновителем и гуру движения по защите морских птиц от случайной гибели. Он смеется, а потом, подумав, отвечает:
– Мы никогда не ловили много птиц, но потом, пару лет назад, их стало столько, что каждый день к нам на крючок попадалось по несколько темноспинных альбатросов. Раньше такого не случалось. Время от времени мы вытаскивали глупышей, но, когда нам стали попадаться альбатросы, мы по-настоящему расстроились. Я чувствовал себя преступником. Я очень люблю темноспинных альбатросов. Они так завораживающе красивы в полете; да и все остальные альбатросы тоже. Не знаю, как объяснить… В общем, я чувствовал, что тем самым навлекаю на себя гнев природы. Порчу себе карму. Когда я еще матросом ходил за палтусом на шхуне «Грант», мы буксировали привязанные на веревке буи, если птиц вокруг становилось много. Мы делали это не для того, чтобы оградить их от опасности; нам просто не хотелось, чтобы крючки уходили на дно без наживки. И это вполне объяснимо. Поэтому когда мы оказывались на одном пятачке с птицами, то пробовали разные способы отогнать их. Сначала просто тянули за собой на веревке всякую всячину. А спустя несколько дней нашли сочетание, которое дало отличный результат. С тех пор мы испробовали много разных средств, но вариант со стримерными линиями – изобретением японцев, – которые мы спускаем в воду с навеса над наживочной машиной, работает лучше всего. Наши эксперименты по отпугиванию птиц совпали с обеспокоенностью защитников окружающей среды тем, какую опасность ярусный лов представляет для редких белоспинных альбатросов. У нас здесь тоже регистрировали пару случаев гибели этих птиц, поэтому надо было что-то делать. К тому же другие виды альбатросов сталкиваются с той же проблемой… Поэтому мы нашли подходящее для нас решение, и я опубликовал статью в Alaska Fisherman's Journal.
– С первого яруса чуть больше тонны, да еще двести килограммов палтуса в придачу, – неожиданно объявляет Тим, а потом специально для меня поясняет: – Неплохо, но бывает и лучше.
Весь процесс повторяется снова.
И снова.
Достав из воды многокилометровый ярус, мы наживляем тысячи крючков и отправляем его обратно на дно, а потом тут же принимаемся за следующий.
Случается, что рыба идет к нам одна за другой, а бывает, что долгая череда крючков возвращается пустой. На палубе то и дело раздаются комментарии, что лов идет неоднородно, что до нас тут, должно быть, поработало другое судно. Кажется невероятным, что в огромном океане, где порой неделями не встретишь никого на своем пути, действия одного-единственного корабля могут быть так заметны. Но рыба сосредоточена в определенных местах. Она не обитает повсеместно. Именно поэтому мы потратили 36 часов, чтобы попасть сюда. На просторах океана не так много рыбы и рыбных мест, как может показаться поначалу.
В течение запланированных двух недель в море мы будем работать по 18 часов в сутки без всяких выходных. Короткой шестичасовой ночью мы все спим – в океане настолько безлюдно, что нет смысла оставлять кого-нибудь на вахте, – но плавное покачивание волн и звук движущейся всего в нескольких сантиметрах от нас воды непрерывны. Днем и ночью океан напоминает нам, что мы здесь всего лишь гости. Случается, когда качка усиливается, мы падаем с коек. О комфорте можно только мечтать. Ничем не защищенные, мы скользим сквозь черную подвижную тьму, тянем за собой шлейф морских птиц и смотрим прерывистые сны.
Пока мы стоически сносим все сновидения, там в глубине совершает самоубийство угольная рыба.
В светлое время суток мы либо выметываем, либо выбираем ярус. Обязанности между собой не делим, работу выполняют все, в том числе и капитан. Орудуем багром, снимаем с крючка улов, следим за лебедкой, поднимающимся из воды ярусом и крючками, которые позвякивают о валики подъемника, отрезаем головы, бросаем их в воду, потрошим рыбу, отправляем требуху вслед за головами, сматываем хребтины, наживляем, наживляем, наживляем, снова сматываем, укладываем пойманную рыбу на лед, еще раз наживляем – и так без конца, и через какое-то время чувство новизны уходит. Корабль поднимается и оседает на длинных быстрых волнах. И хотя все действия совершаются методично, в них столько повторений и однообразия, что границы событий размываются и все вокруг начинает восприниматься как одно нескончаемое событие. Дни сливаются воедино.
Вечереет. Идет выборка яруса. Шон Бэйли в очередной раз дежурит у лебедки. Размахнулся, вонзил. Из воды показывается довольно крупная рыба, которая срывается с крючка прежде, чем Шон успевает подцепить ее багром. В воду плюхается товар, который стоит больших денег. Шон делает попытку дотянуться до нее длинным древком багра.
– Хватай ее, Бэйли, – подбадривает Шона Кел.
Шон изо всех сил тянется к ускользающей от него рыбе. Он перегибается через ограждение, нога соскальзывает с палубы, в тот же миг на судно обрушивается волна, и Шон в ботинках и тяжелом костюме оказывается за бортом, в ледяных водах Аляски.
Глупыши осторожничают. Кел перепрыгивает через корзину с рыбой и наклоняется за борт, стараясь дотянуться до Шона.
– Хватайся за меня, Бэйли! – кричит он.
В глазах Шона читается полное понимание того, что это его последний шанс на спасение, и он стискивает руку Кела. Но судно продолжает медленно скользить вперед, в промокшей насквозь одежде Шон слишком тяжел, и их руки размыкаются. Шона начинает сносить к корме: через мгновенье он поравняется с крытой глухим навесом наживочной палубой, и возможности протянуть ему руку не будет до тех пор, пока шхуна не проплывет мимо, а к тому времени тяжелая одежда скорее всего утянет его под воду. Схватившись за самый край ограждения, Марк протягивает ему спасательный круг. Шон цепляется за него согнутой в локте рукой. Объединив усилия, Марк с Келом тащат его обратно на борт. Как только Бэйли оказывается на палубе, он издает гортанный стон, причиной которому сильный испуг и нарушенное дыхание. Дрожа от холода, он судорожно хватает ртом воздух.
Когда все мы немного приходим в себя после случившегося, Шон отправляется на камбуз греться и переодеваться в сухую одежду. Ему нужно какое-то время побыть в тепле. На палубе стоит непривычная тишина. Марк говорит, что за все 12 лет никто еще не падал за борт.