– Работа рыболова сродни тюремному сроку с той лишь разницей, что здесь можно утонуть, – добавляет он.
В мире немало рисковых занятий. Водить автомобиль, например, довольно опасное дело. Но сравните: машина разбивается в считаные секунды, а попавшее в шторм судно тонет после долгих часов отчаянных усилий и ужаса, который подобен дикому зверю, загнанному в клетку ваших ребер.
Вид у Марка усталый, он щелкает выключателем радиоприемника и решительно произносит: «Пора возвращаться». Высунувшись из окна рубки, капитан объявляет, что мы направимся в порт, как только выберем все ярусы. После этого он по электронной почте сообщает своему покупателю на острове Кадьяк, что мы планируем быть в порту завтра днем.
Нам предстоит собрать все снасти. Это означает, что рабочий день, который начался в четыре часа утра, закончится далеко за полночь. Но никто не ропщет. Указания здесь воспринимают без лишних сантиментов. Столкнувшись с необходимостью провести почти сутки на ногах, да еще в тяжелых погодных условиях, Тим бросает:
– Ну и к черту! Мы такое уже не раз проделывали. Справимся.
Теперь очередь Марка работать багром у подъемника – размахнулся, ударил. Время от времени он снимает с крючка нетронутую наживку и швыряет ее терпеливо выжидающим птицам. Одного из глупышей подхватывает сильным порывом ветра и сносит прямо к судну, он зависает в воздухе так близко от Марка, что тот отгоняет птицу багром. Пока мы поднимаем на борт очередной ярус, я наблюдаю за глупышами, которые расхаживают по крыше рубки, и не устаю восхищаться тем, какое влияние голод и суровые условия имеют на все вокруг и как, проверяя жизнь на прочность, они в то же время рождают красоту. Птицы летают, потому что спасаются от хищников и добывают еду. Деревья тянутся к небу, потому что яростно соревнуются друг с другом за свет. Всему живому нужен стимул, чтобы двигаться вперед. Нам всем необходимы испытания, которые закаляют и формируют нас. В блаженной невесомости космоса мышцы космонавтов быстро слабеют, и это еще раз доказывает: без опоры под ногами, без умения подчинять себе те силы, что удерживают нас, мы не сможем расти и развиваться. Рай без тягот и боли, каким мы его себе представляем, – там все дается легко, там нет необходимости за что-то бороться, там не грозит никакая опасность или горечь утраты и наши усилия ничего не меняют, – в таком раю мы никогда не познали бы красоты птицы, стремительного движения дельфина, любви ребенка, свойственных человеку сострадания, ума и изобретательности. Мы едва смогли бы существовать в такой благодати. Наш разум потихоньку слабел бы, а мы сами чахли и увядали бы от ничегонеделания, пока и вовсе не исчезли бы. Да будут благословенны наши враги и противники. Вот он, великий парадокс человеческой природы: нам не выжить без того, что нас убивает. Если бы ничто не угрожало нашему существованию, нас, возможно, и вовсе не было бы.
Угольная рыба, гладкая и блестящая, продолжает поступать к нам на борт, как и много тысяч крючков назад. Самый большой улов мы сняли с предпоследнего яруса. На этот раз рыба попалась крупная. Марк, а вместе с ним и весь экипаж расстроены тем, что из-за погоды не смогут еще раз выметать снасть в этом же месте. Направив шхуну к последнему ярусу, Марк слушает у себя в рубке «Токкату и фугу ре минор» Баха, а завывающие снаружи ветра тем временем дирижируют оркестром окружающего мира.
Быстро бегут часы. Пролетает день. Вечер окутывает нас серыми сумерками, тускнеет и гаснет небо. Но работа не прекращается ни на минуту. Примерно в десять часов вечера, перед самым закатом, мы начинаем выбирать последний ярус. От сильной усталости чувство реальности притупляется. Рыбаки глотают большие дозы жаропонижающих таблеток, игнорируя сигналы собственного тела о том, что они превышают границы своих физических возможностей.
Мне сложно представить, как можно выдержать такую работу. У меня не хватило бы ни сил, ни усердия трудиться в таких условиях. Многие с готовностью ухватятся за возможность заработать 100 000 долларов за четыре месяца. Многие проклянут эту затею на следующий же день или сломаются через неделю. Все это напоминает восхождение на Эверест: вас манят романтика, слава и мечта, а на поверку оказывается, что это самое настоящее испытание на прочность.
– Даже не верится, что раньше мы так и работали, – говорит Кел, которому нет еще и 20.
– Двадцать часов на палубе, потом четыре – на сон, и снова за работу. Не знаю, как мне это удавалось, – признается Шон.
– Ну и ну! По-моему, мы все тут стареем, – смеется Кел.
– Молодым такую работу выполнять особенно тяжело, – говорит мне Тим, старожил судна. – С возрастом, конечно, легче не становится. Но с годами хотя бы учишься не тратить силы впустую.
Эта работа требует самоотдачи. Тим рассказывает, что месяцами не видится с семьей и близкими. Пропускает дни рождения и праздники. На такое не каждый согласится. Его брат, который последние восемь лет плавает на российском краболове, чуть было не опоздал к рождению собственного ребенка.
Команда напоминает вечный двигатель. На палубе со свойственной производственному процессу монотонностью идет нескончаемая работа. Только вот находимся мы не в заводском цеху, а посреди залива Аляска, где все наши действия наполняются неподдельным величием и мощью. Нас подстерегает опасность, ведь все истинное сопряжено с настоящим риском.
Почему этот тяжелый, опасный и однообразный промысел кажется столь романтичным? И есть ли в нем та чистота, которой мы ждем? Если вы не привыкли видеть смерть, то быстро измучаетесь. Но даже если привыкли, шансов погибнуть у вас не меньше. Нас привлекает не столько чистота, сколько неподдельность происходящего. Эта работа предельно понятна. Еще недавно все вокруг было настоящим. Теперь же настоящее кажется нам слишком грубым, потому что поддельное вытеснило из нашей жизни реальные переживания. Оттого-то нас и влечет к себе все естественное, мы высоко ценим его за подлинность, за некий налет романтики. Но все наши переживания опосредованы, потому что мы не готовы взять на себя риски и приложить усилия, чтобы полностью погрузиться в процесс.
Ветер все громче свистит в корабельной оснастке, шхуна сильнее раскачивается на волнах. Марку случалось выходить в море в десятибалльный шторм. Он говорит, что птицы едва ли испытывают неудобства в такую погоду.
– Они спокойно садятся на воду и гребут навстречу приближающейся волне. А когда большая волна грозит обрушиться на них, они перелетают пенный гребень и плюхаются обратно на воду.
Услышав наш разговор о попавших в шторм кораблях, Кел вспоминает о «Финбеке». Когда мы с ним отправляемся на камбуз готовить ужин, он рассказывает историю о том, как его двоюродный брат с приятелями снарядил судно, чтобы отправиться рыбачить из Гонолулу на Аляску. Была середина марта. Примерно две трети пути от Гавайев до Алеутских островов они проделали в тяжелейших погодных условиях: то с одной, то с другой стороны налетали сильные ветры.
«Как-то раз посреди ночи на корабль – примерно такой же, как наш, – с силой обрушилась огромная волна. В щепки разнесла шельтердек. Выбила все стекла в рубке, оборвала все спасательные плоты, поломала антенны – раскромсала все на куски. Криса, моего брата, швырнуло с койки в дальний конец каюты, а сверху на него в кромешной темноте свалился еще кто-то. Тот второй не двигался, и Крис даже не знал, кто это. Сверху на них лилась холодная морская вода. Их стало бить током от электрических приборов. Наконец потоп обесточил судно. Плавающие в машинном отделении доски пережали топливопровод. Без двигателя управлять судном стало невозможно. В непроглядной мгле налетавшие волны и ветер гнали их в неизвестном направлении.
Во внутренних помещениях корабля завывал ветер, плескалась вода. Из всего оборудования на судне работала только трюмная помпа. В темном, заполненном по грудь водой машинном отделении они пытались запустить ее. Наконец она заработала, и вся команда сгрудилась вокруг, распыляя пусковую жидкость на ее мотор, чтобы тот не отказал. Им удалось откачать большую часть воды, а к рассвету они восстановили основной источник питания и запустили двигатель. Канаты и тросы свисали с кормы в опасной близости от гребного винта и при движении могли намотаться на него и заклинить управление. Поэтому на рассвете перед тем, как тронуться в путь, экипаж вышел на палубу и обрубил все концы, чтобы освободить винт.
Когда аварийный радиобуй смыло за борт, он начал посылать сигнал. В Службу береговой охраны поступило сообщение о происшествии. А судно тем временем спокойно уплыло с места. Когда спасателям не удалось ничего обнаружить на месте катастрофы, они свернули поиски и сообщили о случившемся семьям моряков. Они сказали моим дяде и тете, что их сын пропал в море. А несколько дней спустя парни объявились в Гонолулу. Они потратили месяц на то, чтобы восстановить судно, а потом вновь отправились на Аляску и на пять недель опоздали к открытию рыболовного сезона».
В полночь мы с Келом выходим на раскачивающуюся под ногами палубу «Масоник». Волны неутомимо омывают судно, они врываются через шпигаты, прокатываются по дощатому настилу палубы и возвращаются в ночь с противоположной стороны. Во мраке воет ветер. От всего этого становится не по себе.
В свете палубных фонарей мы несем горячие буррито, сэндвичи, свежий яблочный пирог с мороженым, термосы с горячим чаем и кофе и шоколадные батончики. Команда уплетает за обе щеки. Бурное море и холодок благоговейного страха умеряют мой аппетит. Кроме Кела, который спускался вниз приготовить ужин, Мак – единственный из экипажа, кто за последние 24 часа покидал палубу, и то лишь для того, чтобы переодеться в сухое. Ничего похожего на перерыв не было. Около двух часов утра последний крючок звякает о барабан подъемника.
За бортом грозно вздымаются чернильные волны, и мне вдруг кажется, что это гигантская рыба, которая поймала нас. Чайки и глупыши, как и раньше, следуют за нами в ореоле судовых огней, окликая нас время от времени. Но альбатросы отступили в воющую, раскачивающую корабль ночь.