Zonotrichia atricapilla) и горный вьюрок (Leucosticte tephrocotis). (Последних двух я вижу впервые.) У воробьиных, как и у людей, тот, кто добивается успеха, доживает до самой старости, а не погибает, так и не успев закончить что-то важное. Пчелы с гудением петляют над самой поверхностью земли, выискивая редкие цветочки. На склоне холма я нахожу комочек совиной отрыжки с шерстинками и косточками лемминга.
Когда смотришь вниз на одинокие корпуса консервного завода и причал, которые чем-то напоминают растущие в расщелинах скал кустики, кажется невероятным, что кто-то добрался сюда и построил поселок. Трудно себе представить, чего стоило доставить сюда строительные материалы и технику. Трудно представить, как можно работать в таких условиях. Это поистине сильные духом люди. Над ближайшим склоном проносится сорока.
Спустившись с холма, я рассказываю Келу об увиденном, о том, каким пустынным выглядит это место, но прежде, чем я успеваю поведать ему о своем общении с овсянками, он поправляет меня:
– Оно отрезано от мира, но не пустынно.
Именно это я и хотел сказать.
Метрах в ста от берега на водах залива покачивается зеленая парусная лодка. Молодые мужчина и женщина на удивление проворно ловят крючком тихоокеанскую треску. Треска ценится гораздо ниже, чем угольная рыба, которую мы ловили с борта «Масоник». Но она тоже чего-то стоит, и, чтобы поймать ее, не нужно уплывать далеко от берега на большом судне. Предприимчивая парочка легко управляется с тремя ярусами. Каждый раз, когда они выбирают снасти из воды, на крючке бьются две-три рыбины. Эти молодые люди ловят тихоокеанскую треску тем же способом, каким жители Новой Англии ловили атлантическую треску 300 лет тому назад. В те времена считалось, что невозможно выловить ее всю. Даже когда от рыбы почти ничего не осталось, они продолжали отрицать, что это как-то связано с промыслом, и, хотя за все 500 лет истории рыбной ловли в Новой Англии никогда не было такого дефицита рыбы, как в 1980-х и 1990-х годах, они продолжали винить во всем «природные циклы». Но здесь, похоже, всем хорошо известно, что запасы рыбы не бесконечны. Плохой улов местные рыбаки обычно объясняют тем, что их опередило какое-то другое судно. Их здравый прагматизм и консервативный подход – главные причины, по которым на Аляске все еще много рыбы. Реализм – ключ к благоденствию.
Джон Йоргерсон, управляющий предприятия, проводит для нас экскурсию. Консервный завод «Алитак» был основан в самом начале XX века, пару раз он менял владельцев и вырос настолько, что теперь в пик летнего сезона добычи лосося на нем работает до 200 человек. В морозильной камере при температуре –38 ℃ хранится около 900 тонн рыбы. На заводе установлено автоматическое оборудование для разделки лосося, удаления голов, внутренностей и плавников, а также молок, в которых содержится икра. В кабинете Йоргерсона красуется наклейка со слоганом «Друзья, не позволяйте друзьям есть выращенного на ферме лосося». Но ответить на вопрос, кто что будет есть, не так уж просто, потому что вся поставляемая на завод нерка отправится отсюда прямиком в Японию, равно как и вся угольная рыба. Вся до единой.
– Ну, как вам экскурсия в сопровождении самого президента консервного завода «Алитак»? – с серьезным видом спрашивает Кел, когда мы возвращаемся на корабль.
На электронную почту Марку приходит письмо от Карла Ведо, отчима Шона. Карл мужественно противостоит натиску ураганного ветра, стараясь дотянуть до безопасного места еще примерно 40 километров. Здесь в гавани ветер тоже крепчает, гонит по воздуху снежинки, вздымает белые барашки пены на заливе. Вдруг он налетает с такой силой, что «Масоник» начинает с ритмичным стуком биться о пирс. В открытом море, должно быть, бушует настоящая буря.
А здесь, в надежном оплоте цивилизации, Марк спрашивает у Кела, не отнести ли его вещи в прачечную. Как только Марк покидает камбуз, Кел говорит, обращаясь ко мне: «Вот это начальник!» Он несколько ошарашен тем, что капитан только что понес его одежду в стирку.
Хотя я всегда был убежден, что лучший способ спастись от холода и сырости – это погрузиться в теплую воду, за несколько часов на острове я так и не потрудился найти горячий душ. Похоже, я и вправду стал морским волком. Марк останавливается рядом с вереницей фанерных телефонных будок, примостившихся у выхода на пирс, чтобы позвонить жене и дочерям. Я тоже решаю сделать пару звонков, в том числе маме, потому что в День матери ловил рыбу далеко в море. Я не единственный, кому в голову пришла такая мысль. Матрос с другого судна так громко разговаривает в соседней будке, что я жду, когда он закончит разговор, прежде чем набрать номер. Через тонкую перегородку отчетливо слышно, как он говорит: «Раньше я не понимал, как много времени трачу на женщин, и ни к чему хорошему это, как видишь, не привело… Я звоню, собственно, звоню поздравить тебя с Днем матери… Да, мам… Да-да, я познакомился с девушкой из Джорджии… Нет, у нас с ней пока до этого не дошло… Нет… Боже, мама. Нет, просто поцеловались… Да, я действительно скучаю по женскому вниманию, но… Да, но все же здорово оказаться в непривычной для себя обстановке. Начинаешь по-новому смотреть на многие вещи. С Днем матери тебя еще раз. Я тебя люблю».
Гудок приглашает рыбаков и работников завода на ужин в общую столовую, где к столу подают цыпленка, картофель, рис, стручковую фасоль, мангольд, хлеб, печенье, лимонад и воду. Работники лишь изредка перекидываются друг с другом парой фраз, отчего в зале стоит непривычная тишина – только звякают о посуду приборы. И хотя сигнал к обеду раздался в пять часов и все могут есть без ограничений, уже в 5:20 в столовой остаемся только мы. Остальные возвращаются к работе. Мак поглощает третью порцию риса.
Ночью под яростным натиском штормового ветра судно со скрежетом трется о сваи пирса, не давая нам как следует выспаться даже в порту. Около полуночи Марк получает сообщение от отчима Шона о том, что тот благополучно добрался до безопасного места.
Мы проводим первый день стоянки, загружая в трюмы лед и наживку. Марк надеялся выйти в море уже завтра, но новое штормовое предупреждение не позволит «Масоник» так скоро покинуть гавань. Неизменно плохой прогноз погоды означает, что мы дольше не увидимся с родными и близкими. Команда потихоньку впадает в уныние, а «табачный демон» тем временем празднует рекорды продаж – Марк снова дымит без остановки.
Пока Кел готовит ужин, мы слышим, как к пирсу причаливает судно. Пит Шонберг прорвался на своем «Эквиноксе» сквозь бурю. Он хотел опередить тот самый шторм, от которого бежали и мы, но был в 320 километрах к юго-западу от нас, и, хотя двинулся в сторону порта раньше, непогода настигла его.
На закате он присоединяется к нам за ужином на борту «Масоник», но к еде так и не притрагивается. Он рассказывает, что несколько дней назад далеко отсюда наблюдал удивительную картину: 27 белоспинных альбатросов кружили над «Эквиноксом» – 2 % от мировой популяции собрались в одном месте. И это еще не все.
– К нам в огромных количествах слетелись и другие виды альбатросов. Одних только темноспинных было около двух сотен. Они были такими голодными, что не подпускали ни одного глупыша к головам.
Ненасытные альбатросы распихивали глупышей, несмотря на их количественное превосходство, лишив их права голоса. Они доказывали свое превосходство, давили авторитетом, перестраивали сложившийся порядок.
– Я в жизни не видел, чтобы птицы себя так вели, – продолжает Шонберг. – Их даже птичьи буи не пугали. И действовали они при этом сообща: пока одни приподнимали снасть над водой, другие обдирали с крючков все подчистую. Эти птицы живут долго, – говорит он, – и они всему научились. Они не заглатывали крючок, а пытались сорвать с него наживку. Но трое все-таки зацепились, и мы их погубили. Я так расстроился, – говорит он, всплескивая руками. – Ведь убить альбатроса у моряков всегда считалось плохим знаком. А если учесть, сколько вокруг нас было белоспинных… После случившегося мы стали куда осторожнее. Дежурили на палубе по очереди, чтобы отгонять их. Ничего подобного я раньше не видел. Такое впечатление, что они не ели с тех самых пор, как покинули Гавайи. Невероятная прожорливость. А шуму от них сколько… Говорю же вам: они ничего не боятся. Потом мы решили, что будем выметывать ярусы по ночам. Сейчас это единственный способ не поймать на крючок альбатроса.
Дальше речь заходит о потребительской уверенности в Японии, устойчивости японской экономики и курсе доллара по отношению к йене.
– Хорошая погода сильно сказывается на стоимости палтуса, – говорит Шонберг. – Мы хорошо заработали за предыдущий рейс только потому, что вышли в шторм и других поставщиков, кроме нас, не было. По-моему, надо просить у неба плохой погоды.
– Ну уж нет! – смеется Марк. – Я о плохой погоде просить не стану. Мне больше по душе хорошая.
– Что ж, – говорит Шонберг, собираясь уходить, – я пришел предупредить вас. Когда окажетесь у Алеутских островов, ставьте ярусы по ночам. И что бы вы ни делали, постарайтесь не навредить белоспинным альбатросам. Мы все от этого пострадаем.
Джим уснул еще в самом начале ужина. В полночь Марк наконец встает из-за стола и говорит:
– Ладно, пойду включу холодильник и спать.
Не сразу поняв, о чем он говорит, я переспрашиваю.
– Пойду включу холодильную установку, – повторяет он, и я понимаю, что от усталости с трудом разбираю слова.
Самолет-амфибия касается поплавковыми шасси зыбкой поверхности залива, и пилот выруливает на усыпанный обкатанной черной галькой берег. Марк помогает мне донести сумки. Летчик разворачивает самолет к воде. Я смотрю в иллюминатор на Марка, на Кела в желтом непромокаемом плаще на фоне черных камней, на Тима, который стоит на пирсе в туго завязанной под подбородком шапке и с кружкой чая в руке. Мы все машем, машем, машем. Самолет тяжело, будто переевший альбатрос, отрывается от поверхности воды, вздымая вокруг себя фонтаны брызг, которые стекают по стеклам. Мы оставляем позади соленую бухту с бегущими по ней шапками волн и поднимаемся над пейзажем, над великолепными просторами мерцающей озерами тундры, над крутыми, одетыми снегам