несмертную одиссею бытия, скитаний, поиска пищи в океане – все сам и все в одно мгновение.
Мы встречаемся в назначенный час и грузим на борт все необходимое: удочки, блесны и приборы для мечения рыбы. Поплывем на катере, который обычно возит туристов на спортивную рыбалку. Капитана зовут Дэйв Вулф. Его единственного подчиненного – Майк Мередит. Майк приехал на Мидуэй всего две недели назад, и ему здесь очень нравится.
– Эта поездка – настоящий подарок судьбы, – говорит он.
Тусклый, неверный свет береговых фонарей остается позади, над нами сияет тонкий серпик луны, и необычайно близко друг к другу мерцают Марс и Юпитер. Путешествие по темным волнам под чернильным покровом ночи таит в себе опасность столкнуться с дрейфующим бревном или каким-нибудь другим предметом, поэтому мы поплывем медленно и в пути успеем не только побеседовать, но и вздремнуть.
Наш катер движется вперед, а Дэвид Итано тем временем рассказывает мне о своей любви к океану. Впервые он увидел Тихий океан в юности, когда вместе с родителями переехал в Сан-Диего.
– Я почувствовал, что попал домой, – вспоминает Дэйв.
Он ловил желтохвостых луцианов, пеламид и фундулюсов в зарослях ламинарии.
Мы сидим на капитанском мостике и пьем прохладительные напитки. Когда я в последний раз видел Нэнси, она мирно посапывала в каюте. Я подумал, что немного отдохнуть ей не помешает. Мы с Дэйвом разговариваем очень громко, пытаясь перекричать шум мотора, и не слышим, как Нэнси барабанит в дверь туалета, в котором она застряла.
Когда Дэйву было 16, они с братом ловили рыбу на продажу: выходили в море у берегов Ла-Холья в Калифорнии на небольшой лодке, легко помещавшейся на крыше автомобиля.
– Недалеко от берега мы обнаружили впадину, где кишмя кишели чудесные крупные киноварные морские окуни. Забрасывали карусель на двадцать крючков и каждый раз доставали ее полной. Нам платили по пятнадцать центов за килограмм. Но так продолжалось недолго. Меньше чем через год мы поймали там последнюю рыбу! Тогда я впервые понял, что выловил часть океана. Теперь каждый раз, приезжая навестить родителей, я беру ту самую лодочку, завожу мотор, плыву на то самое место и закидываю удочку, и хотя с тех пор прошло уже тридцать лет, рыба там так и не восстановилась. Были и другие подобные случаи. Так что все это стало для меня уроком.
Я пропустил целый семестр в колледже, отправившись на промысел дандженесского краба в районе Калифорнийского течения. Тогда цена на него упала до минимума. И это был еще один урок: ажиотаж разрушителен. А третий урок был таков: в начале 1970-х часть территории вдоль побережья Ла-Холья стала заповедником. Прошло совсем немного времени, и это место стало восстанавливаться. Скоро в пещерах и расселинах уже можно было найти небольших лангустов и сияющих галиотисов. И я сделал интересный вывод: если не вылавливать все без остатка и оставить место на какое-то время в покое, то оно восстановится.
Когда Дэйв учился в колледже, вдоль Западного побережья еще в достатке водился лосось.
– Для многих добыча лосося тогда была семейным делом. Они вели промысел очень чисто. Исключительно лески да крючки. Очень избирательно. Превосходное качество. Особенно огромная чавыча – вся хороша, как на подбор. А в августе мы отправлялись далеко в океан в погоню за альбакором. Мы странствовали вдоль всего побережья, от Калифорнии до Вашингтона. Я так любил рыбачить. А потом, – продолжает он, – я вернулся из колледжа и с ужасом обнаружил, что лосося почти не осталось и что многие из тех чудесных рек, где я бывал, находятся в плачевном состоянии.
Он ненадолго замолкает, а потом вдруг говорит:
– Не так давно я ездил на денек к друзьям в гавань Кевало, в Гонолулу, мы сидели и делились друг с другом воспоминаниями. Обнаружилось, что почти все в молодости рыбачили на Западном побережье, мы ловили там лосося в одни и те же годы и в одних и тех же местах: каждому из нас случалось закидывать снасти у рифа Юматилла и в Ла-Пуш, на банке Хекета близ Ньюпорта и в Пойнт-Арина, в Форт-Брагг и много где еще. Тогда мы посмеялись, что ведем себя как те, кого обычно называют старыми хрычами. Но, признаться честно, смеялись мы сквозь слезы. То время ушло безвозвратно, и ничего подобного наши дети уже не увидят и не почувствуют. Те яркие, окутанные прозрачной дымкой теплые дни – я и забыл, сколько всего мне довелось испытать. Иногда я уже толком не уверен, так ли все было на самом деле. А однажды я вдруг вспомнил, как когда-то рыбаки постарше рассказывали нам о себе, о том, чего мы не застали, и как я сидел и согласно кивал.
Дэйв замолкает.
Не нарушаю тишины и я.
Закончив колледж, Дэйв избороздил всю западную часть Тихого океана, добывая тунца с одного из первых крупных рыболовецких судов.
– Семидесятиметровый суперсейнер весом сто двадцать тонн – и, кроме всего прочего, с вертолетом. Гигантский корабль по сравнению с двенадцатиметровым троллером, на котором я ходил за лососем.
На судне был установлен кошельковый невод – огромный сетчатый занавес, которым сначала окружают косяк рыбы, а потом стягивают его внизу тросом. Промысел вели недалеко от Самоа, Новой Зеландии, Новой Гвинеи, Микронезии и других стран.
– Нашим уловам можно было позавидовать. Временами нам попадались необъятные косяки рыбы. Как-то раз мы преследовали стаю океанских бонито, такую большую, что окружить их сетью не получалось, и вдруг она разделились на две группы. А потом та половина, за которой мы поплыли, распалась еще на три. Мы заметали невод вокруг одной из них – другими словами, вокруг шестой части от первоначального косяка – и в один присест выловили двести восемьдесят тонн рыбы. С рыбой тогда особо не церемонились: забрасывали невод, даже если места в трюмах на всю не хватало. Случалось, мы вылавливали за раз по девяносто тонн бонито ради того, чтобы заполнить трюмы под завязку, а оставшиеся две трети выбросить за борт. Я занимался рыболовством всю свою жизнь, пока наконец не понял, что собственными руками создаю проблему, – резюмирует Дэйв.
Тогда Дэйв подумал, что исправить положение дел могла бы аквакультура – разведение рыб в искусственных условиях.
– Но когда я познакомился с отраслью поближе, то понял, что в основном там выращивают деликатесы для элитного сегмента рынка и продовольственного вопроса она никак не решает. В процессе всех моих исканий я пришел к выводу, что регулируемый промысел дикой рыбы – самый лучший способ справиться с проблемой.
Дэйв проработал на тунцелове три года, женился на американке-учительнице, с которой познакомился в Самоа, пять лет служил специалистом по рыбному хозяйству при правительстве Сенегала и стал отцом двух дочерей.
– Я жил там очень счастливо. Замечательные люди. И детей растить легко. Если ребенок вдруг исчез, значит, какая-нибудь пышнотелая самоанская дама потчует его тем, что вы обычно ему запрещаете.
Потом Дэйву предложили поучаствовать в крупном проекте по мечению тунцов в Новой Каледонии. Команда пометила бирками с индивидуальными номерами около 200 000 особей тунца, при этом работали они в территориальных водах 23 островных государств, расположенных на необъятных просторах Тихого океана.
– Проект по мечению рыбы показал, что ресурсы тунца огромны, намного больше, чем ожидалось. Правда, на тот момент современные сейнеры с кошельковыми неводами еще не успели добраться до тех мест.
После этого Дэйв переехал на Гавайи и работал в местном университете над масштабным исследованием особенностей размножения и миграции тунца. Вскрыв более 10 000 особей желтоперого тунца, он выяснил, что они мечут до 11 000 икринок за раз. И делают это с завидной регулярностью. Но, несмотря на триллионы триллионов икринок, переизбытка желтоперых тунцов в океане не наблюдается, а все потому, что шансы малька дожить до взрослого возраста ничтожно малы. За первый год текущего проекта Дэйв пометил 12 000 особей желтоперого и большеглазого тунца. А еще он обнаружил, что последние остаются в районе подводных гор гораздо дольше. Примерно 9 % рыбы, которую он снабдил ярлыками, уже выловили как здесь, на Гавайях, так и в других районах к северу или востоку отсюда, что свидетельствует о серьезной промысловой нагрузке даже в таком, казалось бы, безбрежном океане.
Сегодня утром мы с Нэнси тоже примем участие в его проекте. У нас с Дэйвом еще есть время немного вздремнуть, прежде чем мы доберемся до места назначения. Но, решив прилечь, мы обнаруживаем, что Нэнси нигде нет: ни в каюте, ни на мостике, ни на палубе. Мы тут же начинаем волноваться, не упала ли она за борт, в бездонное темное море. Поэтому все вздыхаем с явным облегчением, когда слышим наконец отчаянный стук в дверь гальюна и обнаруживаем, что Нэнси провела взаперти почти все долгое ночное плавание. Справедливости ради надо сказать, что замок в туалете и правда сломан и для того, чтобы открыть дверь, требуются совместные усилия, недюжинная смекалка двух мужчин, отвертка, стамеска и, конечно же, помощь самой Нэнси, которая выходит к нам, испытывая противоречивые чувства облегчения, раздражения и усталости.
Как только рассветает, мы оказываемся в совершенно ином мире: только вода и полный круг горизонта. В воздухе проносятся темные крачки, которых мы слышали еще ночью по прибытии на место, несколько темноспинных и черноногих альбатросов пристально изучают поверхность океана. Способность птиц безошибочно находить на его просторах определенное место и возвращаться туда снова и снова никогда не перестает удивлять.
След, оставленный самолетом в небе, – единственное доказательство того, что где-то на Земле по-прежнему живут люди. На палубе тесно от термоконтейнеров, рыболовных снастей и синих пластиковых бочек. Еще в начале пути мы обнаружили на корме безбилетного пассажира – бонинского тайфунника, который спрятался среди рабочего оборудования. Мы не смогли до него дотянуться, а теперь он куда-то исчез. Рабочий стол завален приманками. Вообще-то на настоящих рыб они похожи только отдаленно, зато когда оказываются в воде, то двигаются, как живые. Они производят на Нэнси впечатление своей пестротой – хромированными головками и яркими пластмассовыми юбочками.