Большие фрегаты патрулируют колонию с воздуха, то и дело хватая кого-нибудь из малышей, обрывая их коротенькие, несчастные жизни последним молниеносным кошмаром. Для темных крачек фрегаты подобны каре небесной. Но для голодных фрегатов крачки все равно что подарок судьбы.
Фрегат сбрасывает скорость и зависает над краем куста. Взрослая крачка протестует и возбужденно машет крыльями. Опустив голову, фрегат подхватывает птенца, будто упавшую на землю сливу. Малыш целиком исчезает в клюве довольного хищника. Всего один глоток, и родители-крачки остаются в этом году без потомства. Представьте, что у вас над головой парит монстр с десятиметровым размахом крыльев, который отбрасывает вас в сторону, пока вы понапрасну стараетесь спасти свое дитя.
Из небольшой, всего метров тридцать, колонии крачек, за которой я наблюдаю, фрегаты каждые три-четыре минуты поднимают кого-нибудь из птенцов в небесную юдоль печали. По всему острову выводок темных крачек сокращается с пугающей быстротой.
Длинный, узкий, почти что веретенообразный силуэт темных крыльев фрегата, экстравагантный вырез его хвоста вилочкой будто специально созданы для того, чтобы вселять страх своим видом, как пиратский флаг, который вдруг взмывает на мачте быстро приближающегося к вам судна.
Отбросив притворную учтивость профессионалов, фрегаты начинают воровать друг у друга. Когда один из них поднимается в небо с крупным птенцом, которого не получилось быстро заглотить, к нему тут же слетается шайка воришек. Два фрегата вцепляются в птенца и пытаются разорвать его на части прямо в воздухе. Одному из них удается вырвать жертву целиком, но в него тут же врезается другой налетчик. Тот, что с птенцом, не ослабляет хватки, но, зацепившись за противника крылом, падает на землю. Птенец чуть больше, чем на один укус, и фрегат старательно поглощает его на глазах у своих собратьев, которые кружат в небе. Победитель возвращается в строй. В следующем воздушном бою птенец, за которого идет борьба, падает за насыпь в море, третий фрегат замечает это, подлетает, резко пикирует и ловит его.
Еще один хищник хватает птенца, который сопротивляется так яростно, что вырывается и падает с десятиметровой высоты. Он остается цел. Но теперь вдалеке от гнезда этот маленький комочек безвозвратно потерян и обречен на голодную смерть – в лучшем случае он проживет еще несколько дней. Другой фрегат, который видел, как птенец упал, и теперь несется, чтобы схватить его, совершает сейчас акт не столько хищнический, сколько милосердный, спасая малыша от более жестокой участи. Приблизившись, он наклоняет голову, подхватывает птенца и забрасывает себе в глотку. В этом стремительном движении ужас и благодать.
В природе добро и зло часто являются сторонами одной медали. Но кто захочет сравнивать себя с фрегатом, а не с птенцом крачки? Говорят, победителей везде любят, но болеем-то мы всегда за неудачников. А еще мне кажется странным, что мы с готовностью сочувствуем слабым, но при этом готовы высмеивать сильных за их слабости.
Кругом парадоксы. Стоит только птенцам крачек приблизиться к чужим родителям, как на них незамедлительно обрушиваются острые клювы, но одна из птиц внимательно присматривается к растерянному птенчику, потом вытягивает шею и нежно прикасается клювом к его затылку. Под высоким кустом стоит ничем не защищенный выводок, а чуть выше на ветках отдыхают несколько фрегатов, не проявляя к ним ни малейшего интереса. Один из птенцов забрел на середину взлетно-посадочной полосы. Здесь негде укрыться, он на виду нескольких сотен бездельничающих фрегатов. Но его никто не трогает.
Возможно, они слишком сыты и решают пока воздержаться. Несмотря на то что налеты фрегатов производят сильное впечатление, всего небольшая их часть – примерно с десяток птиц из многих сотен – активно охотится на птенцов крачек. И хотя фрегатов здесь столько, что они вполне могли бы съесть всех птенцов, в действительности они уничтожают очень маленькое их количество.
Гораздо больше птенцов погибает от дождя. Погода – более могущественный убийца. Я натыкаюсь на заполненное водой треснувшее яйцо, клювик мертвого птенца виден в дырочку, которою он сам же и проклюнул и через которую внутрь попала погубившая его вода. Жизнь трудна, спасение часто зависит от удачи. Птенцы темных крачек, которые вылупятся сразу после того, как стихнет дождь, едва ли обрадуются своей судьбе.
Вы вновь недоумеваете, как что-то живое вообще может уцелеть посреди этих бесконечных страданий, этой повсеместной враждебности. И в то же самое время понимаете, что грация, утонченность, изысканный облик этих созданий рождаются в беспощадной борьбе.
Ближе к вечеру выходит солнце, и впервые за два дня на землю ложатся тени. Но это продолжается недолго, и очень скоро дождь начинает барабанить вновь. Будто сырое одеяло, на нас опускается ночная мгла.
Оглушительные крики встревоженных чем-то буревестников пробуждают меня посреди ночи от сна, в котором я очутился перед стоящей посреди леса церквушкой, столь любимой мной в детстве и давно уже разрушенной. Но на острове Терн посреди природного изобилия я вновь обрел духовную родину – на этот раз не разрушенную, а оберегаемую и защищаемую. В моем понимании святость места, его связь с чем-то значимым и вечным определяются его способностью в изобилии рождать жизнь. Это вовсе не Эдем. Среди переизбытка жизни переизбыток смерти всегда на виду. Гнезда разваливаются. Птенцы голодают. Взрослые особи исчезают. Конкуренция растет. Повсюду таится жестокость. Все животные охотятся, иногда друг на друга. Хищничество – распространенное ремесло, а птенцы – законная добыча. Каждый раз с восходом солнца начинается борьба за выживание. Но кроме нее – и это главное – тут присутствуют равновесие и условия для развития, которые обеспечивают биологические виды достаточными ресурсами для процветания в течение миллионов лет, даже если в процессе сурового, безжалостного естественного отбора они постоянно оказываются между молотом и наковальней. Конечным результатом, финальным вердиктом, неопровержимым доказательством является торжество жизни, ошеломляющее ее изобилие. Если и есть в мире истина, то она тут, среди бурного скопления живого, выдерживающего испытание временем.
Дождь снова льет целый день. Полевые работы отменяются. На доске объявлений всего одно слово: «Уборка!»
Все берутся за дело. Кухня становится чище и опрятней, чем когда бы то ни было. Гостиную и обеденную зону крест-накрест пересекают бельевые веревки, которых становится все больше по мере того, как мы развешиваем все новые и новые партии давно накопившейся стирки. Скоро уже почти невозможно пройти от кухонной стойки к обеденному столу, не задев головой свисающие отовсюду простыни и нижнее белье.
За окном ни малейшего дуновения. Вообще-то ветер стих еще два дня назад, через сутки после начала дождей. Мы все еще в зоне циклона.
Взрослые альбатросы, которые раньше всегда спешили поскорее улететь, сегодня никуда не торопятся. В какой-то момент я насчитываю шесть черноногих и одного темноспинного альбатроса в радиусе 30 метров – больше, чем их было на всем острове, когда я только вернулся. Они скорее предпочтут дождаться, когда непогода отступит, чем отправятся в полет под проливным дождем и при полном отсутствии ветра. Темноспинный альбатрос, похоже, никак не определится, лететь ему или остаться. Покормив птенца, он еще 17 минут неподвижно стоит у гнезда, а потом направляется к берегу. Несколько раз медленно расправляет и складывает крылья, будто в нерешительности, потом, раскрыв их, делает несколько шагов и снова сворачивает. Подходит к другой взрослой птице, садится и позволяет ей почистить себе перышки на шее. Но быстро теряет терпение и направляется к краю дамбы. Среди темных крачек, через колонию которых он проходит, поднимается гвалт. Будто досадуя на слишком шумные протесты и толчею неприятно перенаселенного чужаками района, альбатрос разбегается с раскрытыми крыльями и после нескольких быстрых взмахов берет курс на север. Он провел на берегу 23 минуты. Через несколько минут его силуэт скрывается за плотной завесой приближающегося к нам дождя.
Я весь съеживаюсь, оттого что футболка на мне промокла насквозь, и звонко шлепаю по лужам. Хотя птенцы альбатросов тоже вымокли, они уже достаточно взрослые, чтобы пережить такое. Они то и дело чистятся клювиками. Дождевая вода стекает по их спинам и крыльям, но нелепо свалявшийся пух на головах и шеях сочится, точно слежавшийся мох.
В казарме биологи покончили со стиркой и уборкой и теперь строчат бесконечные письма домой.
– У меня такое чувство, что я написала всем близким и знакомым без исключения, – признается Шивей после полудня.
Остается только подстричься. Перед ужином продюсер National Geographic Channel Грег Маршалл берется за создание прически своему звукорежиссеру (и жене) Бриджит Бульер.
– Сделай покороче, – просит она.
Она немного ошарашена, когда видит, насколько точно Грег последовал ее указаниям. У Бриджит были длинные, до середины спины волосы. Теперь они едва прикрывают ей уши. Брендона стригут настолько радикально, что теперь в знак приветствия коллеги потирают ему голову.
Музыкальное сопровождение за обедом нам обеспечивают «Джипси Кингз», следом за которыми идет Джими Хендрикс со своей "Manic Depression". Потом альбом Gentle Side Джона Колтрейна с песней "My One and Only Love " в исполнении Джонни Хартмана, бесспорно одной из самых проникновенных за всю историю музыки. Пока я вслушиваюсь в мелодию Колтрейна, Митч и Мелисса готовят «нешуточную пицца-оргию», как назвал ее Грег. Вечер должен выдаться славный. Из щелочки в стене над правым ухом Грега выползает геккончик. Еще парочка таких ящерок ползают по стенам кухни в течение всего ужина.
Бурая кланяющаяся крачка влетает в окно и не находит ничего лучше, чем приземлиться отдохнуть на кухонном столе. Ее живой интерес к процессу приготовления пищи остается почти незамеченным, здесь давно привыкли к птицам. Поведение этой крачки свидетельствует об индивидуальности каждого животного. Думаю, что они не видят, чем один человек отличается от другого, точно так же, как мы не замечаем отличий между дикими животными. «Все эти люди на одно лицо», – должно быть, думают они.