Для своей диссертации Брэд исследовал механизмы адаптации глубоководных акул, которые иногда обитают в полутора километрах от поверхности.
– Их глаза, как и многие другие органы, адаптируются к специфической глубине и давлению. Я не перестаю восхищаться ими. Мелководные акулы плавают, чтобы не пойти ко дну. Но у жителей глубин нет достаточного количества пищи, чтобы быть в постоянном движении. Поэтому они нашли другой способ держаться на плаву. Дело в том, что внизу вода имеет большую плотность. Поэтому и тело акулы, которая живет глубоко, более плотное, чем у той, что обитает ближе к поверхности. Кроме того, я выяснил, что у всех глубоководных акул нейтральная плавучесть независимо от глубины и давления воды – они не тонут и не всплывают. Акулы достигают этого по-разному. Какие-то из них накапливают в печени большие запасы жира, другие наполняют тем же жиром мышцы, а некоторые буквально впитывают в себя воду. Молодые хищницы достигают нейтральной плавучести не так, как взрослые, а самки делают это иначе, чем самцы. У некоторых видов мужские особи живут глубже, чем женские, а у других глубина зависит от возраста. Их физиология неразрывно связана со средой обитания. И процесс ее формирования удивительно динамичен и сложен.
Вечером перед самым закатом я выхожу на взлетно-посадочную полосу, чтобы немного прогуляться в компании Шивей и Джулии Рочо, специалиста по черепахам. Джулия только что проснулась: она спала весь день, чтобы потом работать всю ночь. На ней неофициальная форма острова Терн: свободная футболка и шорты поверх купальника, а еще серьги в виде объекта ее исследований.
Вновь прибывающие клинохвостые буревестники собираются в две эскадрильи на взлетно-посадочной полосе. Присев, я насчитываю в первой из них 92 птицы. Интересно, откуда сюда прилетели эти маленькие темные странники, символизирующие собой неохватные океанские просторы? Я знаю только, что они провели большую часть года у побережья Центральной Америки, а после отправились вслед за экваториальным течением на запад к островам, чтобы приступить к размножению.
Новички слетаются, уверенно скользя по воздуху со свойственной буревестникам грацией. Несмотря на плавность их полета, они резко останавливаются, едва коснувшись полосы. Кажется, их лапы прилипают к земле сразу после посадки, мгновенно прерывая движение вперед. После этого они немного неестественно, скорее механически, устремляются вперед, наклонив голову и делая по два шажка за раз. Похоже, они испытывают огромное облегчение, когда несколько минут спустя садятся, поджав под себя розовые лапки.
И хотя походка у них скованная и неуклюжая, ухажеры они весьма пылкие. Притом что большинство из них подолгу сидит неподвижно, главные занятия здесь – нежное обоюдное пощипывание перышек и плотские утехи. Неловкость в передвижении вполне компенсируется у них ловкостью в спаривании. Они и передвигаются по земле в основном для того, чтобы добраться друг до друга для совместных ласк или более тесного и энергичного контакта. Клинохвостые буревестники охотно предаются любви с теми, кто рядом. Присмотритесь к этой парочке. После нескольких минут активного «клоакального поцелуя» (пристойный термин, которым ученые обозначают соприкосновение гениталий, что само по себе звучит вполне пристойно), за которым следует пощипывание перышек, их интерес друг к другу ослабевает. Страстный пыл охватывает их лишь ненадолго, и они теряют друг друга из виду, как только вливаются в стаю. Часто к соитию двух птиц присоединяется третья. Только наблюдая за буревестниками неделями и различая отдельных особей по меточным кольцам, можно понять их сложную социальную динамику. Но со стороны может показаться, что они готовы предложить свои ухаживания и ласки всему, что движется. Мы видим, как самцы подлетают к другим птицам, которые, судя по тому, что они пытаются забраться сверху, тоже оказываются самцами. Продвижение по социальной лестнице с подвохом. Мы замечаем, что один из клинохвостых буревестников пощипывает головку рождественскому буревестнику. Это вряд ли свидетельствует о крепких семейных ценностях, но отсутствие в них нетерпимости к чужакам вызывает восхищение. В перерыве между ухаживаниями они подолгу сидят неподвижно, и ветер разносит их низкие, протяжные, меланхоличные стоны. Когда я присаживаюсь и имитирую эти звуки, ко мне короткими перебежками приближаются четыре буревестника. Один из них начинает пощипывать подошву моей сандалии.
Джулия – тот редкий человек, с лица которого не сходит улыбка, – весело замечает:
– Люди часто болезненно реагируют на отказ. Но этих птичек не так уж просто обескуражить. У них есть чему поучиться.
– А я думаю, что у всех трубконосых – тайфунников, буревестников и альбатросов – мускусный запах и что каждый вид пахнет по-своему, – вставляет неожиданное замечание Шивей и тут же продолжает: – Тайфунники Бульвера пахнут особенно сильно, меня их запах успокаивает. Как только я вдыхаю его, у меня поднимается настроение.
Она хихикает немного смущенно.
– Ты что, нюхаешь птенцов? – спрашиваю я.
– Когда мы выходим по ночам окольцовывать молодых альбатросов, я иногда вдыхаю их запах, – отвечает она.
Она не только не стыдится своей привычки нюхать птиц, но и рассказывает о ней с большим воодушевлением.
– У пепельных качурок – малюсеньких птичек, с которыми я работала в Калифорнии, – гораздо более сильный маслянистый запах. Мне очень нравится, как они пахнут, – продолжает она.
Я киваю.
– Не то чтобы я только тем и занималась, что нюхала птиц, – добавляет она.
Нет, нет, ничего подобного.
– Мне нравится нюхать животики пепельных качурок, а у альбатросов лучше всего пахнет голова, – продолжает она. – Но тайфунники Бульвера… я никогда еще не встречала такого аромата. Никогда.
Я стараюсь понять, что стоит за ее словами, но тут Шивей говорит простую вещь, от которой все сказанное обретает ясный смысл:
– Для меня другие птицы пахнут уже не так отчетливо, как трубконосые.
И тут я все понимаю. Для многих млекопитающих запах играет особую роль при образовании пар и является сугубо индивидуальной чертой, да и в отношениях между людьми он не менее важен. Но трубконосые – одни из немногих пернатых, у которых хорошо развито обоняние. При помощи него птицы добывают пищу, ищут свои норы и, возможно, узнают друг друга. Отчетливые запахи, к которым оказалась так чувствительна Шивей, позволяют им находить нужное гнездо, узнавать своих партнеров и птенцов и быть узнанными ими. Интересно, что, по словам Шивей, у альбатросов лучше всего пахнет голова. Должно быть, сами птицы полностью с этим согласны: не зря же они проводят столько времени, пощипывая перья на голове у соседа. Некоторые ученые высказывают предположения, что альбатросы любят зарываться клювом в оперение головы и шеи партнера, потому что так они быстрее запоминают его индивидуальный запах. Урок усвоен: если чьи-то слова вдруг кажутся вам бессмысленными, прислушайтесь повнимательнее и постарайтесь понять, нет ли в них рационального зерна.
Все ночи напролет я прямо из спальни слышу низкое гудение клинохвостых буревестников, которые исполняют басовую линию к неистовому бибопу темных крачек. Временами их хор становится таким громогласным, что будит меня. Геккон сообщает о своем присутствии в комнате периодическим пощелкиванием, похожим на звук пожарной сигнализации, в которой садится батарейка. Он может сводить с ума, а может доставлять удовольствие. Пусть лучше доставляет удовольствие, пусть он смешается с гулом птиц за окном. Мне не хочется засыпать слишком крепко. Лучше буду лежать и смаковать умиротворяющие звуки неугомонной переклички. Но я неминуемо погружаюсь в глубокий приятный сон, полный сновидений о животных.
Морские пути
Амелия перелетает через океан. И если раньше ее со всех сторон окружала вода, то теперь повсюду заснеженные вершины вулканов, которые насколько хватает глаз пронзают небо над лесистыми просторами Камчатки. Она проносится над пустынным побережьем отдаленных рубежей России, минует Командорские острова, где когда-то паслись стеллеровы морские коровы, и в самый длинный день года достигает Берингова моря. Она больше не вспоминает о птенце, которого оставила в 4000 километров отсюда.
А птенец Амелии по-прежнему сидит здесь, недалеко от порога казармы, и с каждым днем становится все старше и красивее. Он превратился в ладного молодого альбатроса с небольшим жабо из пуха на шее. Когда он энергично тренируется махать крыльями, видно, что они вполне смогут выдержать его. Такое впечатление, что ему осталось преодолеть только психологический барьер и понять: он может летать. С каждым днем он все ближе и ближе к тому, чтобы раскрыть секрет полета. Однажды утром он, как обычно, начинает хлопать крыльями и подпрыгивать, затем берет небольшой разбег. И вдруг без видимых усилий отрывается от земли и медленно летит, делая едва заметные взмахи крыльями, полагаясь в основном на ветер. Метров через 20 он спокойно приземляется, будто ничего особенного не произошло. Я никогда раньше не видел, как молодой альбатрос совершает свой первый осознанный полет. Уже сейчас он выглядит грациозно и естественно. Птенец повторяет попытку. На этот раз обходится без прыжков. Он сразу разбегается навстречу ветру и проносится вперед все те же 20 метров. Другие альбатросы продолжают подпрыгивать на месте и падать. Есть определенный секрет в том, как удержаться на лету, под каким углом наклонить крыло, чтобы оно врезалось в воздух. Из всех птенцов, за которыми я наблюдаю, он пока что единственный, кто понял принцип полета. Это все равно что впервые встать на коньки: вы просто шаркаете лезвиями по льду, пока не научитесь как следует отталкиваться.
Птенец Амелии еще нескоро покинет остров. Чувство голода, с одной стороны, побуждает его к действию, а с другой – напоминает, что у него не хватит сил улететь далеко. Мы тоже на некоторое время оказались отрезаны от остального мира на Френч-Фригат-Шолс. Но нас это нисколько не тревожит, потому что даже по меркам небольшого атолла нас ждет очень интересный день. Сегодня у нас в планах отправиться к острову Ист, чтобы попытаться установить передатчик на тигровую акулу и заснять весь процесс на камеру для документального фильма National Geographic Channel, над которым работает Грег Маршалл.