«Он же ни слова не понимает по-русски!».
«Он млел не от слов, а от исполнения. Говорит, будто сначала намерен был нас просто охранять, но постепенно так увлекся, что потерял счет времени».
«От кого охранять?» — насторожилась Габи, вспомнив мертвое лицо Зары на первой странице газеты.
Чуткая Инна уловила нотки беспокойства в голосе Габи:
«Чего ты так всполошилась? Просто охранять — все-таки ночь и место пустынное».
«И когда мы выступаем перед сливками общества?», — уточнила Габи, ловко меняя тему. Она ведь не посвятила Инну в драматическую историю своей встречи с таинственной невестой из башни, — слишком многое пришлось бы объяснять. А о недосказанном Инна, пожалуй, могла бы и догадаться — недаром они дружили с детства и знали друг о друге всю подноготную.
«Через месяц. Так что подумай о наряде и приходи ко мне репетировать. Там нельзя ударить в грязь лицом, Мики мне этого не простит».
Ничего не поделаешь, пришлось заняться приведением в порядок слегка потрепанного концертного платья и, что всего хуже, несколько раз съездить к Инне, чтобы освежить в памяти репертуар романсов. Времени на это не было совершенно, но, как известно, ради денег девушка готова на все. Кроме того, необходимо было преодолеть упрямое сопротивление Дунского, ни за что не желавшего отпускать ее на субботний вечер в какое-то непонятное место, про которое нельзя прочесть ни в одной газете.
Габи пришлось пуститься на хитрость: она приняла все условия прижимистого Мики, но поставила ему одно свое — она не может поехать в этот таинственный клуб без мужа. Мики смирился и добыл приглашение для Дунского, утверждая, что верблюду легче пролезть в игольное ушко, чем непосвященному проникнуть в этот элитарный клуб.
«Форма одежды — парадная», — злорадно объявил он, уверенный, что парадной формы у занюханного безработного мужа Габи нет и быть не может. Но он жестоко ошибся — Габи расстаралась и выудила из школьной костюмерной слегка помятый, но шикарный смокинг, который сидел на Дунском, как влитой. Она отутюжила смокинг на гладильной доске по всем правилам портновской науки и приспособила под него крахмальную манишку с галстуком-бабочкой. Разомлевший от такой неслыханной заботы Дунский повел ее, наконец, в свою заветную парикмахерскую, откуда они вышли рекламной парой фирмы «Крема».
Увидев их в полном облачении, Инна демонстративно прикрыла глаза рукой, чтобы не ослепнуть, как она объяснила, от такой чрезмерной красоты. Подъехал Мики на джипе и объявил, что в машине есть место только для солисток и арфы, а «твоему мужу» — определил он в третьем лице — придется добираться общественным транспортом. Но не успела Габи запротестовать, как Мики вгляделся в элегантный силуэт этого нежеланного мужа и сменил гнев на милость. Он отпустил шофера, сам сел за руль и в награду за красоту посадил Дунского рядом с собой, при условии, что тот вместе с ним потащит на сцену арфу.
Габи с Инной и с арфой устроились на заднем сиденье, и тут черт дернул Габи за язык:
«Мики, ты знаешь, что Зару убили?» — брякнула она, не успев подумать.
Спина Мики напряглась так резко, что лопатки обозначились крылышками под солидным слоем жира:
«Какую Зару?»
«Нашу невесту из башни — разве ты не знал, кто она?».
«Какую невесту? — нервно завопила Инна. — Почему убили? За что?».
Мики слегка оправился и выбрал атаку как лучший способ защиты:
«Что ты мелешь? Откуда ты это взяла?!»
«Ее портреты были во всех газетах, они называют ее звездой ночных клубов».
«А ты тут при чем?».
«Представляешь, никто и словом не обмолвился о нашей свадьбе при свечах. Значит, мы знаем то, чего не знает никто».
«Да с чего ты взяла, что невеста — это Зара? По портретам в газетах, что ли?».
«Я была на ее выступлении!»
«Ну, была, и что с того?».
«А то, что она меня узнала! И глядела на меня так, будто умоляла ее не выдавать».
«Кому ты об этом рассказывала?» — спросил Мики сипло.
«Никому», — пролепетала Габи, пугаясь, хоть она и вправду никому об этом не рассказывала. Эрни был не в счет, об Эрни она тоже никому не рассказывала.
Мики повернулся к ней всем корпусом, на миг позабыв, что он ведет машину по одной из самых людных улиц Тель-Авива. Ночь уже спустилась на Средиземное море, и лицо Мики то зловеще вспыхивало, то затенялось в свете пробегающих мимо фар:
«Вот и забудь об этом навеки, если не хочешь, чтобы тебя тоже убили! Ясно?».
Джип резко качнуло вправо, и Габи стало так ясно, что даже в глазах потемнело. Дунский, не оборачиваясь, молча сидел рядом с Мики, на затылке его светилась невидимая для других крупная надпись: «А ведь я предупреждал!».
«О чем вы говорите? — взволновалась Инна. — О чем надо забыть?»
«Тебе ничего не надо забывать, тебе лучше всего ничего не знать!», — рявкнул Мики и резко затормозил. У Габи сердце закатилось вниз, к желудку, но оказалось, что ничего страшного — просто они уже приехали.
Секретный элитарный клуб внешне выглядел совершенно непрезентабельно — небольшое скромное здание с затененными окнами. Парадный вход находился там, где у других домов находится задний — не со стороны улицы, а за углом. Его скрывали высокие кусты, густо усыпанные ярко-желтыми цветами.
Зато сразу за высокой двустворчатой дверью открывался неожиданный, неправдоподобно праздничный мир. Слава Богу, не было никакого сходства с экзотической полутьмой тесной турецкой башни — напротив, это было царство света и неоглядного простора. Перекрытия между этажами были устранены, и стены уставленного мраморными столиками зала уходили высоко под потолок, с которого свисала огромная хрустальная люстра. Зал завершался полукруглой сценой, ярко озаренной светом множества отраженных хрустальными гранями ламп. Вдоль боковых стен тянулись широкие галереи темного дерева, к ним с двух сторон вели пологие лестницы с резными перилами. На галереях тоже стояли столики, но не окруженные стульями, как внизу, а охваченные с тыльной стороны полукруглыми кожаными диванами.
Зал был полон. Посетители клуба в массе напоминали персонажей художественного фильма из жизни аристократов девятнадцатого века — мягко поблескивали обнаженные плечи дам в вечерних туалетах, оттененные черным атласом смокингов и крахмальной белизной манишек их лощеных кавалеров. Среди беспечно улыбающихся лиц промелькнуло несколько знакомых, виденных на экране телевизора. Вратарь столичной футбольной команды небрежно похлопывал по плечу солиста оперного театра, два журналиста-соперника, — рупор крайне правых и рупор крайне левых, — весело смеялись какой-то взаимной шутке, над плечом модной певицы любезно склонялся депутат Кнессета от русской партии.
Инна и Габи поднялись на сцену, Мики с Дунским внесли за ними арфу. Зал на секунду стих и разразился приветственными аплодисментами. За спиной Габи прозвучало несколько приглушенных фортепианных аккордов. Она оглянулась и онемела — за красным роялем в углу сцены, легко перебирая клавиши, сидел Эрни.
Пока она приходила в себя от шока, на сцену взбежал стройный юноша в голубом фраке и, не переводя дыхания, объявил:
«Дамы и господа, мы начинаем вечер русского романса! Принимайте дорогих гостей! Солистка — Габи Дунски, арфа — Инна Гофман, рояль — Исаак Менжинский!».
Инна взяла Габи за правую руку, а в левую сунул свою сухую ладошку Исаак Менжинский. Кланяясь и улыбаясь, Габи краем глаза оглядела аккомпаниатора — в нем не было ничего общего с Эрни кроме каштановых кудрей над длинной шеей, да и то кудри были хороши только сзади, а со лба уже исчезали, уступая место прозрачной, отливающей перламутром, прогалине. Зато рояль был в точности такой, как на вилле Маргарита, он прямо умолял всеми клавишами, как белыми, так и черными, превратить Исаака в Эрни.
Но чуда не произошло, и концерт начался — Инна зажурчала струнами, лысеющий Менжинский зарыдал фортепианными аккордами, а Габи собрала свою душу в тугой комок и запела. И тут чудо произошло — оно просто опоздало на несколько минут — едва Габи услышала свой голос в сопровождении арфы и фортепиано, зажатая в комок душа ее вырвалась на свободу, взмыла под сводчатый потолок и потеряла ощущение реальности.
Она пришла в себя от странных звуков, напоминающих пулеметные очереди из кинофильмов ее детства о гражданской войне, и не сразу осознала, что это буря аплодисментов. Кто-то целовал ей руку, кто-то подносил цветы, Дунский знакомил ее с депутатом Кнессета от русской партии, Менжинский благодарил за чуткое отношение к аккомпаниатору, но ей все это было по барабану. Она прорвалась сквозь кольцо поклонников и нетвердым шагом направилась к роялю. Беглый осмотр инструмента не оставил сомнений — Габи узнала западающую черную клавишу во второй октаве и продольную щербинку на белой клавише в третьей, в тех самых, с которых она каждый день вытирала пыль. Это был рояль из виллы Маргарита!
Как этот рояль мог оказаться в клубе?
С утра она первым делом позвонила по знакомому телефону. Автоматический голос сообщил безучастно, что телефон отключен.
«Что значит — отключен? — завопила Габи в трубку. — С какой стати?».
Это необходимо было срочно выяснить, но времени не было, нужно было сломя голову мчаться в киношколу — она опаздывала на репетицию выпускного спектакля. Несколько недель подряд Габи в перерывах между репетициями пыталась дозвониться до виллы Маргарита, и неизменно получала все тот же ответ — телефон отключен.
В день генеральной репетиции, как и положено, все пошло вкривь и вкось — платье главной героини лопнуло по шву в середине первого акта, освещение отказало в конце второго, и в довершение всего безнадежно испортился магнитофон. Эту ситуацию было необходимо использовать.
Оставив режиссера и электрика наводить порядок без ее участия, Габи воспользовалась передышкой и решила съездить посмотреть, что случилось на вилле. Она выскочила из школы и помчалась к автобусной остановке. Автобус бесконечно долго петлял по лабиринту рамат-ганских улиц и, наконец, остановился у подножия знакомого холма.