Здание Стрэнджуэйс, сейчас занесенное в список II класса, было одной из первых британских тюрем, где установили постоянную виселицу. Повешения были обычным делом до отмены смертной казни в 1964 году, примерно в тот же период в тюрьме стали содержаться только мужчины. Еще я узнал, что там был установлен рекорд по самому быстрому повешению в мире. Джеймс Инглис, арестованный в 1951 году в возрасте двадцати девяти лет за то, что задушил в Халле пятидесятилетнюю проститутку Элис Морган. Семь секунд – и он мертв.
Стрэнджуэйс издавна имела репутацию пристанища для самых отъявленных преступников этой страны.
На протяжении многих лет там были заперты самые разные скандально известные личности – например, злые ублюдки, вроде Гарольда Шипмана, ожидающего суда, Иэна Брэйди, обвиненного в краже до Убийств на болотах[15], одноглазого убийцы Дейла Крегана и ужасного Марка Бриджера, с которым я столкнулся сам. Другие известные заключенные – суфражистки Кристабель Панкхерст и Эмили Дэвисон (которые подали в суд на тюрьму за то, что на них направили шланг – пожалуйста, не рассказывайте об этом Райли), старый телеведущий Дэвид Дикинсон (мошенничество), футболист Джоуи Бартон (нападение), фронтмен группы Stone Roses Иэн Браун (хулиганское поведение в самолете) и ирландский драматург Брендан Бехан, который был заключен туда в 1947 году за попытку спровоцировать террориста ИРА.
Не так давно Стрэнджуэйс начали критиковать, не в последнюю очередь за более высокий, чем в среднем в тюрьмах, уровень самоубийств, который является национальным черным пятном. Тюрьма также стала печально известна беспорядками, которые начались первого апреля 1990 года, когда 147 сотрудников и 47 заключенных были ранены, один осужденный погиб, а один из офицеров умер от сердечной недостаточности. Именно тогда Стрэнджуэйс провела ребрендинг и стала называться Тюрьмой Ее Величества «Манчестер», а программа ремонта и модернизации обошлась более чем в 80 миллионов фунтов стерлингов. Но, несмотря на все улучшения, это по-прежнему место, посмотрев на которое вы скажете: «Блин, я бы не хотел оказаться там».
Многие заключенные воспринимают память о тех беспорядках как знак почета. Они были самыми длинными в истории Британии – двадцать пять дней. Один офицер, с которым я работал, признался, что первые два дня были ужасными, а потом сотрудники просто начали считать сверхурочные. Два дня – вот сколько времени потребовалось, чтобы разобраться в ситуации, но затем из Лондона пришел приказ для персонала – удалиться к воротам, фактически сдав тюрьму заключенным. В то время на юге вспыхнули беспорядки в связи с налогами, и сторонники теории заговора утверждают, что правительство просто захотело отвлечь внимание СМИ на север. Офицеры убеждены, что в противном случае они получили бы тюрьму обратно в течение первой же недели.
Наряду с осужденными и заключенными под стражу из местных судов, в Стрэнджуэйс содержатся своего рода опаснейшие преступники, которых точно вы не хотели бы увидеть однажды за своим садовым забором. Мобильные устройства связи любого вида запрещены.
Тюремные офицеры и сотрудники оперативной поддержки управляют приемной, причем последние усердно работают за совсем небольшую зарплату, и это несмотря на то, что их часто призывают на помощь в сомнительных ситуациях. Важным местом является электронная диспетчерская, которая посылает радиосообщения и управляет электронными воротами. Она контролируется старшим офицером, а остальная часть персонала там – сотрудники оперативной поддержки. Когда что-то случается, они организуют сопротивление. Никто не следит постоянно за камерами видеонаблюдения – они везде, кроме камер: в коридорах, за тюремными стенами, во дворах, – но все записывается. Когда нужно пересмотреть какую-то запись, это делает служба безопасности. По последним подсчетам, в Стрэнджуэйс – более 1200 заключенных, а тюремных офицеров около 400, и не многим из них нравится быть там. Потому что, когда входишь в Стрэнджуэйс, сердце замирает.
Я хорошо помню свой первый рабочий день там – в апреле 2005 года, отчасти потому, что это было похоже на прогулку по лабиринту. Структурно Стрэнджуэйс разделен надвое. Там есть верхняя тюрьма, называемая так потому, что она находится на холме, – там я и начинал, в крыле К, и нижняя тюрьма с проходами, лестницами и воротами. У меня ушли годы, чтобы разобраться в этих лабиринтах.
В каждой из двух тюрем крылья разбегаются от круглого центра, как лепестки на цветке, высотой в четыре этажа. У каждого есть первый этаж, «единицы», и обычно три этажа сверху, известные как «двойки», «тройки» и «четверки». В нижней тюрьме расположены крылья A, B, C, D и E, каждое из которых является жилым, и крыло F с библиотекой и учебными классами. Нижняя тюрьма – довольно большое здание, эффектное и неприступное. В верхней тюрьме пять крыльев, каждое высотой в четыре этажа: G, H1, H2, I и K. По какой-то причине там нет крыла J – я не знаю почему.
После тех беспорядков кто-то из боссов решил, что кухни должны быть отделены от остального крыла, иначе зэки в следующий раз смогут окопаться там до тех пор, пока не закончатся банки с бобами.
Крыло К, куда меня распределили, было самым большим на Северо-Западе – 200 заключенных на трех этажах. И за каждым этажом наблюдали по два сотрудника. Заключенные не очень послушные ребята, не так ли?
Специфический запах ударил мне в нос, как только я вошел в здание. Тюрьма пахнет совершенно по-особенному. Не то чтобы плохо или неприятно, но такие учреждения имеют свой аромат – так же, как больницы.
Шестьсот подростковых спален пахли бы похоже, и, возможно, еще один ингредиент – общее настроение обреченности. Старое викторианское здание, Стрэнджуэйс к тому же имеет затхлый запах, и там слишком мало естественного света, чтобы как-то скрасить унылую цветовую гамму серого, темно-синего и магнолии. Еще полазив в интернете, я узнал, что архитектором тюрьмы был Альфред Уотерхаус, который также проектировал Манчестерскую ратушу. Должно быть, тюрьмой он занимался в выходной день. Форест-Бэнк был не то чтобы очень веселым, но по крайней мере новым. А единственной современной вещью в Стрэнджуэйс было освещение, делавшее все помещения похожими на один из тех унылых и мрачных подземных переходов в центре города, в которые детей просят не спускаться. Стрэнджуэйс не навевала депрессию, а была ее воплощением.
Конечно, все это не очень-то успокаивало меня тогда, а первый же человек, с которым я столкнулся, оглядел меня с ног до головы, не впечатлившись.
– Я слышал о тебе, Сэмворт. Ты просто хулиган…
После приветствия лучше не стало, отчасти потому, что моим обидчиком был старший офицер. Берти Бассетт, ростом 188 см, на добрые 20 кг тяжелее, чем я, и такой же громкий. Возможно, он был всего на год или два старше меня, и в этом случае ему, должно быть, жилось сложнее. Это был коренастый усатый парень со спокойным лицом и челюстью бульдога. У Берти была прическа как у монаха Тука из рассказов о Робине Гуде, и он уже поседел – во всяком случае, те волосы, что остались на его голове. Он был крупным мужчиной и Личностью с большой буквы. Говорить, что он был громким, было бы преуменьшением. Он говорил не так много, но орал, как армейский старший сержант на плацу. Если он думал, что я придурок, то выпячивал свою бочкообразную грудь и орал, что я придурок. Он орал на заключенных. Он орал на персонал. Он орал на всех. Я не сомневаюсь, что орал бы даже на свою бабушку. И разве мы не любили его за это?
Берти был настолько прямолинеен, насколько это вообще возможно, и мог быть довольно веселым – это все, что нужно от управленца, особенно в тюрьме. Облажайся ты, и на публике он поддержал бы тебя, а потом вызвал бы к себе в кабинет и назвал гребаным идиотом. У нас были привычные ругательства, которые тут же забывались. Если ты поможешь ему, он поможет тебе. Никто не таил обид.
Что касается этой истории с «хулиганом», мне хотелось бы думать, что, как только остальная часть персонала узнает меня, очень немногие сохранят это первоначальное впечатление. Берти скоро все поймет. Я стал Большим Сэмом – так меня называли даже офицеры заметно выше ростом. Ничто не могло поколебать мою трудовую дисциплину. Я всегда вносил свою лепту, и даже немного больше, если было нужно. Я взял за правило приходить пораньше, в половине седьмого утра. Проходил через металлоискатель, забирал ключи, выходил во двор и поднимался по главной дороге к верхней тюрьме. Этот участок – стерильная территория: как и в Форест-Бэнке, заключенных никогда туда не пускают, если только их не заковали перед этим в наручники и везут в охраняемом автомобиле. Благодаря высоким заборам и стене снаружи почти ничего не видно, пока не пройдешь мимо еще одного жуткого сооружения – медицинского отделения.
Со временем тревога отступила, но те первые дни были довольно пугающими. Во-первых, после инцидента в Форест-Бэнке, еще свежего в моей памяти, я был полон решимости произвести впечатление, а это обвинение во время обучения не очень-то помогло. А во-вторых, на меня все же давила удушающая аура этого места.
Как я уже говорил, здесь нет яркого естественного света, и мне постоянно казалось, что я попал во времена Джека Потрошителя, и это было правдой в некотором смысле, только, в отличие от всех этих бандитов и изворотливых ублюдков, я мог пойти домой и выпить чаю.
Я чувствовал, что сила авторитета здесь велика, и был заинтересован в том, чтобы не оступиться. Но некоторые не слишком об этом заботились.
Однажды офицерша, которая, как я подозревал, и начала эту «хулиганскую» заваруху, пришла в наш офис на сверхурочные. Там были только мы с Берти, и, конечно, она бросила на меня свой недовольный взгляд.
– Можешь сказать мне, кто ты? – спросил ее Берти, так как он не видел ее раньше ни на одном из наших этажей.
– Сначала скажи мне, кто ты, – ответила она.