В тюрьме действует система поощрительных привилегий – IEP (incentive earned privileges). Все начинается со стандартного режима: новичков сажают в камеру, дают телевизор и уходят.
Если они за три месяца не получают предупреждений, то могут подать заявление на повышение статуса, и это позволяет им каждую неделю тратить чуть больше на тюремную столовую, то есть на продукты, например, на сухое молоко, чай, шоколад и печенье. Они сами платят за них со счетов, пополняемых их семьями, или из денег, заработанных на работе. Девять смен приносят около 6,50 фунтов (примерно 650 рублей). Вообще-то каждый заключенный после оглашения приговора обязан работать. Но на самом деле в Стрэнджуэйс не хватало рабочих мест, и заключенные, которым переводили деньги их семьи, не особо стремились подавать заявления на работу. У нас было около 300 мест в мастерских и небольшое количество уборщиков в каждом крыле – тех, кто занимался уборкой или обслуживал раздаточную. Было также около 80–100 мест для тех, кто хочет учиться.
Еще существовала надбавка, которую получал каждый заключенный, независимо от того, работал он или нет, – раньше она составляла около 2,50 фунтов (примерно 250 рублей) в неделю. В Стрэнджуэйс парни, ожидающие суда, то есть те, кто по закону еще как бы не был ни в чем виновен, могли тратить 40 фунтов (примерно 4000 рублей), а уже приговоренные – 24 (примерно 2400 рублей). У тех, кто хорошо себя вел, было, может быть, на пятерку больше. И дополнительные визиты. «Стандартный» заключенный получал около четырех посещений в месяц, образцовый – еще пару сверху – большое дело. Шесть часов в обществе семьи вместо четырех. У тех, кто еще под следствием – визиты могут быть ежедневными.
Образцовые заключенные также могли подать заявку на то, чтобы им прислали игровые приставки. Ну, это же образцовые заключенные, так что, если бы у каждого заключенного была PlayStation, я был бы доволен: это означало бы, что тюрьма работает как надо. Ни один из них, конечно, не играл бы двадцать четыре часа в сутки – может быть, пару часов в выходные. Это не так уж сложно организовать. Им нужен стимул хорошо вести себя, и это хорошо для сотрудников-госслужащих, вспомните обычных людей.
После стандартного режима идет основной режим: никакого телевизора, ограниченное время вне камеры. В крыле К это были два часа в день, час из которых можно провести на тренировке. Для сравнения – в «стандартном» распорядке это были пара часов утром, днем и вечером, хотя по выходным это число могло немного меняться, и у разных крыльев было разное время. Если заключенный на стандарном режиме получал два предупреждения, его переводили на основной. Берти и Губка Боб были очень добрыми: даже если кого-то заставали за едой или питьем в коридоре, что было запрещено, и разрешалось это делать только в своей камере, они могли закрыть на это глаза. Однако если кто-то дрался, воровал или разбивал что-то, оскорблял персонал, ему тут же делали предупреждение.
Около сорока сотрудников работали со всеми альфа-самцами, запертыми в крыле. Думаю, у нас было тогда двадцать пять очень-очень хороших работников и пятнадцать не очень хороших, но система работала. Мы были сплоченной командой.
Время приема пищи было настоящим зрелищем. Люди приезжали из других тюрем просто посмотреть. Мы раздавали подносы по очереди.
В понедельник мы можем начать с двойки, во вторник – с тройки и так далее. Сто пятьдесят порций сосисок и картошки, сорок карри, двадцать вегетарианских блюд, первый пришел – первый получил, забирай и иди в камеру.
Мы выпускали их по очереди, по половине блока зараз. Заключенные спускались по лестнице в одном конце крыла, забирали еду, затем возвращались по лестнице в другом – круговая система с односторонним движением, к которой мы относились очень строго. Двести зэков кормили за 30–40 минут – мы не страдали херней. Вообще-то раздаточная может стать настоящей горячей точкой. Все получают одинаковые порции. Все честно, но если появляется какой-нибудь устрашающий бандит: «Дайте мне еще картошки…» – ситуация может быстро обостриться. Если он получит больше картошки, сразу появятся еще десять человек, которые тоже захотят добавки, и тогда тебе крышка. У нас были ситуации, когда парней приходилось сдерживать там, но это могло быть даже весело. За ужином можно было поболтать с заключенными и пошутить друг над другом.
Для многих офицеров организованность была очень важна. Не все были рады драме и волнениям. Возьмем, к примеру, моего приятеля Ленни, который перешел из оперативной поддержки тюрьмы много лет назад. Он выглядел на десять лет старше меня, хотя на самом деле был на десять лет младше. Он был одним из тех типов-хамелеонов, о которых я упоминал, рассказывая о Форест-Бэнке, тех, что перенимали поведение того, с кем работали. Рядом с придурком он вел себя как придурок. Если рядом был кто-то хороший, он как бы поднимался до его уровня. Но у него было большое сердце. В ситуацих, когда кто-то из заключенных проявлял агрессию, Ленни был не из тех, кто отдает приказы: но он стоял позади любого, кто брал на себя ответственность, не прячась, а поддерживая. Он пойдет за тобой в бой. С таким персоналом стычки либо прекращались, либо заключенным это сходило с рук, если только рядом не было кого-то, кто мог бы взять на себя роль лидера.
Зал свиданий в тюрьме строго контролируется. Ряды неподвижных столов с пятнадцатисантиметровыми «разделителями» между ними – Берлинская стена, как окрестил ее один шутник. В Стрэнджуэйс в этом зале помещались 200 посетителей и заключенных. Посетители – родственники, друзья или адвокат, если парень находится под стражей в ожидании суда, – проходят через охрану, а затем ждут в коридоре, пока офицер их не вызовет. Если приходят партнеры или дети, они могут обниматься с заключенным в начале визита, быстро целоваться и делать это снова, когда время свидания подходит к концу.
Напитки продаются в чашках с крышками, так что ничего не передается через рот; вы не сможете положить что-то запрещенное в кофе, который заключенный проглотит, чтобы вытащить этот предмет позже.
Все снимается на камеру. Офицеры ходят взад и вперед, наблюдая за происходящим. Охрана очень строгая.
Однажды я привел заключенного в зал свиданий как раз во время дежурства Ленни. Я заметил там еще знакомого заключенного. Тип из числа молодых преступников в Форест-Бэнке: большой парень, почти два метра, массивные руки, он много тренировался.
– Сэмворт, что ты здесь делаешь? Лучше уходи, а то я тебя прикончу. – Он шутил, но вид у него был тот еще.
– Не задавайся перед семьей, – сказал я, – а то потом я с тобой разберусь.
Ленни посмотрел на меня. Он явно нервничал.
– Тот парень себе вставил, – сказал он.
Это означало – он засунул какой-то пакет себе в зад.
Теперь должно было произойти – и произошло бы, будь в у нас достаточное количество персонала – следующее: пока кто-то нажимал на кнопку тревоги, другие должны были подойти к этому парню, сказать ему, что свидание окончено, и, если бы он поднял шум, задержать ублюдка.
– Почему никто не нажал на звонок, Ленни?
– Мы не хотели создавать проблем.
– Как давно это было?
– Пятнадцать минут назад.
К тому времени все, что он получил – наркотики, телефон, деньги, – было уже засунуто ему прямо в задницу. Я мог бы сам нажать на тревожную кнопку и забрать его, но ничего не добился бы. Офицеры замялись и спросили меня, не сделаю ли я обыск с раздеванием, когда его визит закончится. Если бы он сопротивлялся, его бы утащили в изолятор.
Как бы то ни было, парень согласился спуститься вниз и присесть на корточки, пока я буду осматривать его зад. Вокруг этой процедуры много споров, права человека и все такое, но как еще это сделать? Опять же, вместо того, чтобы проводить его под конвоем в маленькую комнату, которую мы использовали для обыска с раздеванием, ему позволили спуститься туда самостоятельно. Он действительно сам пришел и постучал в эту чертову дверь. Обычно оставаться наедине с заключенным в подобной ситуации довольно рискованно. Если бы парень захотел, он мог бы заявить, что я пощупал его член или схватил за задницу или что-то в этом роде, и тогда я был бы по уши в дерьме, потому что мое слово против его. Но я знал, что молодая женщина-офицер, которая уже была там, внизу, предпочла бы этого не видеть, поэтому спросил, не хочет ли она подождать снаружи, и она согласилась. Опять же, это кое-что говорило о тех мужчинах средних лет наверху, которые должны бы были вести себя как тюремные офицеры, да ведь?
Но этот зэк знал, что я ничего не найду, – к тому времени передачка уже продвинулась так высоко, что щекотала ему гланды. Поэтому он просто поднял яйца, наклонился и показал свой зад.
– Все в порядке, мистер С.?
Обычно, когда мы знали, что заключенный засунул себе в зад что-то запрещенное, но вынуть это не получалось, его помещали в специальную камеру, где вместо унитаза стоял бак.
Что бы он ни высрал – персонал это найдет. Но в тот день эта камера была уже занята, поэтому он просто вернулся в крыло. Да, все сошло ему с рук. Не только ему, но и его посетителям. Этим как бы поступком он заявил всем, что любой может выйти сухим из воды, передавая ему вещи. Вообще-то ему полагалось бы еще два года тюрьмы, а посетителей нужно было бы арестовывать по обвинению в распространении незаконных товаров. Тюремные офицеры без сильных убеждений – это проблема.
Через пару месяцев там же Ленни кивнул головой в сторону другого парня. Я подошел, и этот бугай поднялся на ноги.
– Он взял передачку, – сказал Ленни, возможно усвоив урок.
– Ладно, – сказал я. – Свидание окончено.
Он сжал кулак.
– Отвали, я не пойду.
– Что у тебя в руке, парень?
– Ничего.
Бам! Я потянулся к нему, и вот мы уже дрались. Он был настоящей скалой, и нам потребовалось добрых тридцать секунд, чтобы повалить его на пол, пока кто-то не нажал сигнал тревоги. У него была посылка – телефон и наркотики, двойное наказание, – и он не успел запихнуть ее в задницу и знал, что если мы доберемся до этой штуки, то, скорее всего, ему выдвинут новые обвинения и продлят срок и его посетителю тоже хана. Поэтому он боролся как сумасшедший, пытаясь засунуть руку в штаны и пропихнуть передачку в жопу. На этот раз, поскольку я был типа главным, Ленни был за моей спиной, не вмешиваясь, хотя в конце концов потребовалось восемь человек, чтобы утихомирить ублюдка.