Берти велел отвезти меня в клинику. У меня пульсировала челюсть, и к тому же появилось подозрение, что я вывихнул ногу. Тамошний врач не удосужился сделать мне рентген, просто заставил скорчить несколько гримас, и за неделю у меня развился тризм[23]. Позже выяснилось, что я расколол череп этого ублюдка. Это огорчало меня добрых полгода. В итоге этот инцидент так и не вызвал никаких действий. Но я, в общем-то, был не из тех, кто жалуется.
В воскресенье я позвонил Губке Бобу. «Какого хрена ты мне звонишь? – спросил он. – Не геройствуй, перезвони через неделю». И положил трубку. Хорошие были времена.
В тюремной службе люди плохо стареют. Возьмем в пример парня, которого называли Сборщик Шляп, которому оставалось всего ничего до пенсии. Я понятия не имею, сколько ему было лет – где-то от пятидесяти пяти до девяноста. Он был ростом примерно метр шестьдесят и весил килограмм 45 – офицер, который организовывал работу заключенных в Отделе контроля труда, аккуратная работа в закрытом офисе рядом с раздаточной, в безопасности от неприятностей. По поводу его прозвища: в те времена, когда тюремщики носили кепки и куртки, головные уборы летали повсюду во время сдерживаний, и самоназначенная роль нашего старика состояла в том, чтобы собрать их и отнести обратно в офис.
Однажды я носился по верхней тюрьме, переводя заключенных туда и обратно на свидания, и когда я шел по двойке и начал выкрикивать имена, то увидел Сборщика Шляп, который выскочил из камеры на тройках. Должно быть, он работал там сверхурочно. Он заметил меня и замахал мне рукой: «Сюда! Сейчас же!»
Поднявшись наверх, я увидел Берти и еще одного офицера, они сдерживали ловкого на вид парня, который явно был не прочь подраться. Как обычно, это была скорее борьба с захватами, а не кулачный бой, хотя, если ты не слишком умен, тебя могут и ударить. Сдерживания выглядят жестокими, но обычно все под контролем: люди знают, что делают. Итак, я вошел, три на одного – тюремщики не борются честно, – и мы кинули его на пол без лишнего гнева и оттащили в изолятор.
Кто-то пожаловался, что Сборщик Шляп не пришел на помощь, а если бы пришел, то мне не пришлось бы вмешиваться. Но, как я и сказал, он был жокейского веса – и это не имело бы никакого смысла. На самом деле он бы даже помешал. Он правильно сделал, что позвал меня, и не потерял при этом присутствия духа, чтобы открыть дверь и начать бить тревогу. Не все мы бойцы. И я понимаю, почему некоторые остаются в стороне.
Редж Урвин был еще одним старожилом нашей команды, работавшим и после наступления пенсионного возраста. Невысокого роста, лет шестидесяти, он состоял в тюремной службе уже тогда, когда Уинстон Черчилль еще курил сладкие сигареты, а не сигары. В крыле К Редж управлял складом. Если офицеры приходили просить сменные шорты, рубашки, туалетные принадлежности или что-то еще для заключенных, он говорил им, чтобы они пошли и посмотрели слово «склад» в словаре. Склады, по его мнению, предназначались для хранения вещей. Если бы он раздавал все направо и налево, ему нечего было бы хранить, правда? Чтобы получить хоть что-нибудь, нужно было действовать за его спиной.
У нас был один заключенный на основном режиме, парень по кличке Очаровашка, маленький засранец ростом всего 150 см, зато такой же широкий и очень противный.
Он пробыл в крыле К восемь месяцев, и ему оставалось уже совсем немного до выхода на свободу. Ну и хорошо – он угрожал персоналу и все такое, так что мы были рады от него избавиться. Его речь была ужасна, особенно для женщин, это был просто какой-то непрерывный поток вульгарных сексуальных оскорблений.
Однажды его послали на склад за чистыми трусами – такое тоже случалось. Вскоре они с Реджем оказались лицом к лицу.
«Ты старый мудак, – говорил этот парень. – Я тебя к хренам вырублю… Я найду тебя, убью тебя, убью твою жену…» Кто-то нажал на кнопку тревоги, я прибежал на склад с другими сотрудниками, и мы потащили парня наверх в его камеру, кряхтя и матерясь на каждом шагу. Но не то чтобы Реджа все это взволновало – такое он уже слышал, и не раз. На трусы был большой спрос, и Редж не собирался вот так запросто отпускать еще одну пару. Еще Редж был надзирателем за уборщиками – работа, которую я тоже выполнял время от времени. Это важно для такого большого крыла, как наше, требующего постоянной уборки. Это довольно непросто, потому что здесь столько людей. Убирать пустой дом – нефиг делать. А теперь попробуйте вылизать четырехэтажный коттежд с сорока детьми-переростками на каждом этаже.
Но Редж поднял уборку на новый уровень. Он выбирал самых крутых парней, каких только можно себе представить, из тех, с кем не хотелось бы сталкиваться на улице, ублюдков с дрянной репутацией, одевал их в зеленую одежду – брюки, футболку, ботинки, стандартный набор для работы – и делал из них уборщиков. Он заставлял их чистить, красить и – как выяснил Гелл – полировать полы… Работы было много.
Надзиратели за уборщиками обычно управляют и раздаточной. Они отвечают за всех, кто выполняет бытовые задачи. Как я уже сказал, раздаточная может легко стать горячей точкой. Обычно там дежурит надзиратель за уборщиками, старший офицер и, возможно, еще пара человек. В этот день мы с Реджем были в раздаточной, и Очаровашка с важным видом спустился по лестнице. У него оставалось два дня с нами, у этого несносного клопа, а потом он сваливает. Ублюдок взял свой обед и яблоко и запустил им прямо в офицера Урвина. Он явно затаил обиду.
Яблоко сильно ударило Реджа в грудь. Я услышал это – настоящий глухой удар. Попади оно в лицо – и сломало бы старику нос.
Есть в тюрьме такая фишка – заключенные, собираясь затеять драку, смазывают себя маслом, чтобы быть скользкими.
Этот парень был как член жиголо в вазелине. Мы изо всех сил пытались запереть его, даже когда к нам присоединились еще четверо или пятеро. Поэтому я пнул его по ногам. Бах! Он с силой ударился об пол. Я тоже упал, его мерзкое дыхание ударило мне в лицо. Раздался жуткий треск, когда моя голова отскочила от пола. Я почувствовал, как у меня распухает глаз. Зэка снова уволокли, на этот раз в изолятор.
На следующее утро я вошел в офис с огромным фингалом. Редж сидел ко мне спиной, широко раскинув руки, и рассказывал, как врезал этому зэку. Как только Нобби Нобблер увидел меня, он все понял.
– Так ты врезал ему правой или левой? – спросил он.
Маленький засранец пытался вырубить Реджа яблоком – но ему уже шестьдесят лет, и он готов к отставке, так почему бы не рассказать историю о битве? Я подошел к чайнику, повернувшись к нему спиной, а Нобби все еще подзадоривал его. Рассказывая свою историю, Редж все больше и больше возбуждался. Люди уже посмеивались – те, кто увидел мой фингал. Я взял свой напиток и сел, глядя прямо на Реджа своим невредимым глазом. Посреди рассказа он посмотрел по сторонам, и комната взорвалась от смеха.
– Черт, – сказал он, обхватив голову руками.
Редж Урвин извинялся каждый день и через три месяца ушел на пенсию.
Парень, которого я назову здесь Космический Кадет, был одним из тех, кто прошел прямо через крыло G, блок, куда поступают только что прибывшие, так что мы знали, что он будет настоящим наказанием. Я так и не узнал, за что его посадили; он был подследственным, мог вытворять что угодно. Он говорил, что инопланетяне в камере угрожают телепортировать его. Однажды утром он явился к нам на двойки, весь такой летящий, как воздушный змей, судя по виду, под ЛСД. С ним невозможно было разговаривать – он смотрел куда-то в самые дальние уголки Вселенной.
В обед мы обслужили сначала четверки и тройки, настала очередь двоек. Я заглянул в камеру Космического Кадета и увидел, что он режет себя.
Кроме меня в нашем блоке в тот день дежурил Дилан, молодой офицер, с которым мы вместе начинали, бывший морской пехотинец, и мы с ним хорошо ладили. Но, эй, он только что заступил, а у меня заканчивалась утренняя смена, и я хотел поскорее отправиться домой. Этот странный заключенный не умирал – он только пытался, а мне не хотелось возиться с бумагами. Поэтому я шагнул в следующую камеру, и Дилан, не заметив ничего, отпер Космического Кадета. Я не горжусь этим, но в тот момент мне это казалось хорошей идеей. Когда зэк вышел в коридор с окровавленными руками, как только Дилан дотронулся до него, он начал размахивать руками, и мы принялись за дело. Нас учат удерживать заключенных на ногах, но почти при всех сдерживаниях, в которых я участвовал, в итоге заключенных опускали на пол. Потребовалось шесть или семь сотрудников, чтобы утихомирить этого парня. Мы не надели сразу на него наручники, а в нем проснулась та сверхъестественная сила, которую заключенные получают, когда находятся в этом состоянии – одержимось демонами, как сказали бы в Средневековье. Этот парень вообще-то был высокий, но не качок, никакой мускулатуры.
Я изо всех сил старался надеть на Космического Кадета наручники, кто-то держал его голову, кто-то – ноги, но он продолжал брыкаться. В какой-то момент он порвал мою рубашку. Я пошел смыть кровищу с рук и шеи – это могла быть и моя кровь, и чья-то еще.
Когда я вернулся, они еще не закончили, и я снова оказался верхом на парне. Тем временем остальные заключенные все еще хотели есть, поэтому мы отправили его в медицинское отделение. До него было всего сто метров, но нам потребовалось еще двадцать минут, чтобы миновать меньше чем полпути, хотя он уже был в наручниках. Обычно игра заканчивается, когда их руки оказываются за спиной, но не в этот раз.
В конце концов мы поместили его в камеру постоянного наблюдения – с двухстворчатыми дверями, из плексигласа, чтобы можно было смотреть сквозь них. Однако старшая медсестра велела нам не оставлять его одного – он был слишком опасен, – так что нам пришлось тащить его немного дальше к изолятору. В итоге прошло уже полчаса с тех пор, как мы вошли в его камеру сегодня, а шестеро или семеро из нас все еще обливались потом, и мы снова отправились в путь, а этот парень брыкался, как черт. К тому времени всех остальных отправили в их камеры, и заключенные в изоляторе подбадривали его: «Давай, парень, давай!»