е должен был получить это письмо: деньги должны были идти прямиком в финансовый отдел.
Следом появился еще один парень с очередным почтовым переводом и попросил меня забрать и отдать в финансовый отдел. Потом еще один. И еще. Черт меня побери: они все вскрыли свою почту, не только в моем блоке, но и в других тоже, и в итоге мы получили 220 почтовых переводов, которые должны были уйти в финансовый отдел. Настоящая задница. У некоторых из них было по три перевода, отправленных несколько недель назад, и очень немногие заключенные получили деньги на счет. Остальные ничего не сказали, просто надеялись, что их деньги скоро придут. Что ж, помоги нам Бог.
Я пошел к Берти Бассетту, который, как вы можете себе представить, был не слишком доволен происходящим. Я предложил попросить охрану включить телефоны с нашим ПИН-кодом. Он сказал мне, чтобы я позвонил начальству, что я и сделал. Офицер из отдела оперативной поддержки ответил на мой звонок очень резким тоном.
Я сказал ему, что у нас сложилась неприятная ситуация и что крыло К нуждается в большом кредите. Не могли бы они дать нам его, пожалуйста? Сейчас нам хватало на 25 звонков, а требовалась пара сотен.
– Мы не будем включать чертовы телефоны для крыла К, – сказал сотрудник отдела оперативной поддержки.
Так как были праздники, время доброжелательности и добрых дел, я очень удивился и спросил, в чем дело, но этот придурок бросил трубку. Я перезвонил, и мне ответил другой офицер.
– Это еще кто?
– Это офицер Сэмворт из крыла К. Нам нужны ПИН-коды.
– Но этого не будет, парень. – И он тоже бросил трубку.
Когда я сказал об этом Берти, он просто взбесился – в мультяшном стиле. Волосы встали дыбом, из ушей повалил пар. «Кто это сказал, черт возьми?» Он умчался, а я последовал за ним.
Берти набросился на этого офицера. Тыкал пальцем и оглушительно орал: «Дай мне кредит на 200 фунтов СЕЙЧАС. Сегодня же гребаное Рождество!»
Я обошел всех зэков и сказал им, что у каждого есть две минуты на разговор по телефону. Заключенные могут быть хулиганами или злобными ублюдками, но в основном они уважают персонал, и такие жесты помогают крылу работать слаженно. Они мирно стояли в очереди. За чаем мы устроили им что-то вроде шведского стола, и, уходя в камеры, они поблагодарили нас за это.
Это было хорошее Рождество в тюремной службе, потому что мы сделали доброе дело. Это было правильно, и Берти Бассетт знал это, иначе случился бы рождественский бунт.
Офицер по кличке Две Ручки чуть не устроил нам самое шумное Рождество.
Две Ручки легко раздражался, и, когда это случалось, он сам раздражал всех. Каждый день на этой работе заключенные выводят персонал из себя тысячей различных способов, так что здесь нужна действительно толстая кожа. Его же кожа была похожа на тонкую, как папиросная бумага, ветчину. Он относился к досье, в котором мы писали о заключенных, как к своему личному дневнику. Две Ручки беспрекословно следовал букве закона, безжалостный бюрократ, он вносил туда буквально все – отсюда и прозвище.
Как-то раз один из наших парней разговаривал по телефону и ел яблоко. Заключенные не должны есть или пить в коридоре, хотя лично я бы дал ему закончить разговор, прежде чем сказать об этом, – он никому не мешал.
Две Ручки велел ему избавиться от яблока, но ответа не последовало. Парень не игнорировал его, он, насколько я видел, просто не слышал. Две Ручки повторил свой приказ. После третьего раза он выхватил телефон и наконец получил ответную реакцию. Глаза заключенного вылезли из орбит – эта ситуация легко могла закончиться сдерживанием. Я хорошо знал этого парня – динамическая безопасность, хорошие отношения – и успокоил его, посадив за дверь на двадцать минут.
Еще один заключенный был дрочилой – весьма увлеченным. Ему нужна была медицинская помощь, он дергал свой член перед управляющими и сотрудниками – мужчинами или женщинами, ему было без разницы. Он делал это под одеялом, а не под открытым небом, но был сдержан бог знает сколько раз, таких заключенных все избегают. Он не был жестоким или злым, просто странным: его не хотели брать ни в одно крыло. Вы же не хотите, чтобы люди рядом с вами все время дрочили? Это антисоциально, к тому же простыни придется постоянно стирать.
Этот придурок был в суде прошлым вечером, простой придурок в своей собственной одежде.
– Я не хочу ни шума, ни тревоги, – сказал мне старший офицер, – но вон там валяется одежда Айвора Биггана.
Бордовый комбинезон.
– Скажи ему, пусть наденет его обратно. Если нет, запри его. Разберемся с ним позже.
Стандартная практика. После суда зэки переодеваются.
Как только я вышел из кабинета, Две Ручки выхватил у меня из рук комбинезон и со своей бандой товарищей «поспешил» в камеру к дрочиле, чтобы показать собственный стиль динамической безопасности. Он щелкнул засовом, и все они ввалились внутрь. Это было уже слишком.
– Надень свою чертову одежду! – заорал он.
Это было похоже на наркооблаву в Лос-Анджелесе. Когда они вернулись, Две Ручки сказал мне: «Где наша гребаная поддержка, ты, мягкотелый йоркширский придурок?»
– Где «что»? – спросил я. – Вас было десять на одного заключенного.
Он все время срывался. Если работа влияет на человека до такой степени – самое время бросить ее.
Как бы то ни было, Две Ручки и я выполняли одну работу в раздаточной крыла К, которая состояла в том, чтобы заказать горячую еду для заключенных на следующий день. Если бы сегодня в меню были сосиски, картошка и бобы, на завтра заказывали другой набор. Сто шестьдесят порций того, что вы решили, плюс халяль для заключенных-мусульман – штук тридцать – и, может быть, пятнадцать бутербродов. Некоторые парни предпочитали чипсы, апельсины, йогурт, хлопья или другие снеки, особенно когда работали весь день. Работа в раздаточной может быть напряженной, особенно если не хватает еды, но в Рождество это легче легкого. Думать не требовалось.
Две Ручки дежурил именно в канун Рождества – так что все было проще пареной репы. Любой бы просто заказал полный комплект, да? Порция индейки с рождественским пудингом и заварным кремом. Халяльные блюда и несколько бутербродов на всякий случай. Любой, но только не этот клоун. Он попросил 170 порций рыбного карри. На Рождество! Даже в другое время года его никто не ел – это была какая-то вонючая хрень. Я узнал об этом, только когда позвонил на кухню рождественским утром с собственным заказом на День подарков.
– Очень смешно, Донна. А что он на самом деле заказал?
– Рыбное карри.
У меня был момент ярости в стиле Берти.
– Вы собираетесь послать в самое большое крыло тюрьмы на Рождество 170 порций рыбного карри?
– Теперь уже слишком поздно, – сказала она. – Мне вообще-то тоже это показалось странным…
Я рассказал о случившемся старшему офицеру и просто чуть не вылетел через сраный потолок от негодования.
– Мы не можем с ними так поступить! Крыло сойдет с ума. Будет бунт, как в 1990 году, – только в этот раз с мишурой.
Он сказал мне, чтобы я вернулся к Донне.
– Так, – сказала она. – Что я точно собираюсь сделать – это послать тебе рыбное карри с рисом. А как насчет картошки?
М-м-м, неужели мы к чему-то пришли.
– Отлично, – сказал я. – Ты можешь прислать мне 200 порций картошки?
– Да.
– Есть еще что-нибудь?
– Ну, почти ничего. Я могла бы послать еще дюжины две рождественских обедов, но это все, что осталось.
– Есть что-нибудь еще на основное блюдо?
– У нас есть яичница.
– Яичница?
– Яичница.
Обычно они не получали яиц, эти парни. До этого мы подавали их только один раз, когда не хватало еды. Но это такая жратва, которую любят заключенные. Как тосты. Когда-то они этого не понимали, а теперь им это нравится. Яйцо с картошкой, поверьте мне, стало бы отличным праздничным блюдом.
– Ты можешь прислать мне 200 порций яичницы с картошкой, Донна?
– Да, могу. А еще я пришлю рождественский пудинг, рыбное карри и все, что у меня осталось. Счастливого Рождества.
Было одиннадцать часов рождественского утра. Я послал уборщиков в блок, чтобы они рассказали всем, что отмочил Две Ручки. Я сказал им, что не знаю наверняка, что к нам пришлют, но там определенно будут яйца и картошка, и все, что я получу, они могут съесть.
Обычно еду привозили в крыло на двух тележках, но в этот день кухня заставила нас восхититься. Я никогда не видел столько еды. Поднос за подносом картошки – около 360 порций… рис… больше жареных яиц, чем цыплят на северо-западе Англии, резиновых, конечно, как хрен знает что, но да кого это волнует… рыбное карри, которое оказалось даже не таким уж ужасным, каким обычно бывает рыбное карри… и много бутербродов. Большая дымящаяся куча пудинга с изюмом тоже была там. И заварной крем.
Спускаясь в раздаточную, заключенные жужжали: «О, картошка и яйца, чувак, да! Очень круто». Никто не ушел с пустым желудком, и это была еще одна спокойная ночь, но не благодаря Гринчу, который пытался испортить Рождество.
Канун Нового года тоже мог быть сомнительным праздником, никто внутри никогда не был в настроении. Я не очень-то хотел веселиться, и зэки тоже. Каждый год мы оценивали его, описывали как потенциально взрывоопасный день. Мы были в состоянии повышенной готовности, но ничего так и не произошло. Как и само Рождество – это был период меланхолии. В крыле К это был обычный день. Большинство из них что-то смотрели по телику и курили. Остальные дремали. По мере приближения обратного отсчета до Нового года в крыле становилось все тише. Если бы я дежурил по ночам, то делал бы обход блока в восемь, десять и полночь, когда почти все уже крепко спали – в тюрьме не стоит загадывать слишком далеко на будущее.
В Форест-Бэнке, в 2003 году, одна офицерша, с которой я работал, приставала ко мне, чтобы я пошел с ней на вечеринку в канун Нового года, как только мы всех закроем по камерам. Она уговаривала весь день. Но я работал на Новый год в ночную смену и отшил ее. Я уже знал, что, если в этот день тебе нужно на работу, лучше не тусоваться накануне. А еще ты не захочешь ехать туда в бешенстве.