Она продолжала меня уламывать, а я к вечеру начал чувствовать себя дерьмово, и подумал, что это может быть грипп. К нам в крыло перевели какого-то укурка; мне казалось, что всюду воняет травой. Возможно, так оно и было. Я позвонил менеджеру и сказал, что заболел. Он не обрадовался этой новости, как и девушка, которая ушла тусоваться в Новый год одна. Я не мог уснуть, ворочался с боку на бок, трясся, как уличный пес. Из носа текло, как из крана, глаза слезились, я чувствовал себя просто ужасно. Я сказался больным и вернулся на работу через два или три дня.
Перенесемся в крыло К в 2007 год. К нам заехал парень, которого я хорошо знал, немного нахальный тип – я не видел его с Форест-Бэнка. Мы разговорились, и вдруг он усмехнулся: «Помнишь, в канун Нового года вы устроили жесть?»
Я вообще не помнил этого, но оказалось, я сбил его с ног и швырнул в заднюю часть камеры, придавил предплечьем и слегка придушил.
– Я еще все просил вас тогда: «Мистер С., мистер С., отпустите меня…»
– Что же ты такого сделал тогда?
– Это не я сделал, а та женщина, с которой вы работали!
Он был мошенником – и поэтому вряд ли был самым надежным свидетелем, но как только он объяснил, в чем дело, все стало понятно. Он сказал, что видел, как офицерша подсыпала какую-то наркоту в мой чай, вероятно, чтобы немного взбодрить меня – ну, чтобы я пошел с ней на эту гребаную вечеринку. Я был просто вне себя. Но как человек, изучавший всякие восточные практики, я знал все о карме и находил небольшое утешение в том, что она уже получила заслуженное наказание во многих отношениях…
Вскоре после того Нового года в 2003-м, когда я еще был в Форест-Бэнке, ко мне подошел уборщик. Он попросил меня проверить прачечную. Он хорошо делал свою работу, брал у заключенных белье в стирку и приносил все обратно выглаженным, высушенным и аккуратно сложенным. Он был злой ублюдок, конечно, и сидел за какое-то ужасное преступление, но стал потрясающим уборщиком.
– Не, там нет ничего, – сказал я.
– Нет-нет, мистер С. Проверьте прачечную.
Я пошел туда и обнаружил, что дверь приоткрыта на несколько сантиметров. Я толкнул ее и заглянул внутрь. Угадайте, кто был там? Та самая офицерша сидит на стиральной машине, и ее долбит зэк, пожизненный заключенный. Сиськи наружу, голова запрокинута, оба в экстазе.
«Какого хрена…» – подумал я, попятился и закрыл дверь на замок снаружи.
Но она уже заметила меня, оттолкнула его и начала стучать в дверь с той стороны.
– Эй, что ты делаешь? Я в ловушке! Помоги!
Я позвонил менеджеру службы безопасности, которому доверял. «У нас чертова проблема».
Заключенный, когда дверь отперли, ничего не сказал, просто скрылся. Ему предстояло мотать долгий срок, так что он увидел шанс и воспользовался им. Можно было бы подумать, что заключенным нравится офицер, который делает одолжение, трахаясь с ними, или принося одежду, или наркотики, или что-то еще в этом роде, но, как ни странно, у некоторых есть кодекс чести. Они считают продажных офицеров слабаками. К концу дня эту девушку перевели за много километров отсюда.
– Собирай свои вещи, сдай ключи, – сказал ей управляющий. – И больше не попадайся мне на глаза. – И ее повели к воротам.
По понятным причинам сексуальные отношения между заключенными и персоналом строго запрещены.
Гребаное лицемерие – ее называли шлюхой, в то время как они просто делали самую естественную вещь на свете, – но суть в том, что этого делать нельзя. Для офицеров это тоже очевидно, так что в тот раз никто не обвинял меня в стукачестве. Тюремное начальство могло бы вызвать полицию, но в подобных случаях людям часто предоставляется возможность уволиться по собственному желанию, так как это избавляет всех от неловкости и лишних проблем.
Более широкий вопрос – это стандарты, которых мы должны ожидать от тюремных работников. Они просто люди, государственные служащие, и им не очень-то много платят. Но у них есть работа – и не самая обычная работа, и, если они делают что-то не так здесь, последствия могут оказаться чрезвычайно серьезными.
9. Черно-белый город
Что совершенно неприемлемо в тюремном служащем?
Расизм.
Борьба с расизмом здесь – сложная задача. А с чего бы ей быть простой? Если расизм имеет место во внешнем мире, то, конечно, будет проблемой и в тюрьме. Только подумайте об этом. Офицеры – большинство из них белые – охраняют заключенных всех рас и культур, которых считают лжецами, мошенниками и еще похуже. Преступники – такие люди: если вы дадите им хоть палец, не то что руку откусят, а украдут половину Великого Манчестера. Но подавляющее большинство из них совершенно невиновны или хотят, чтобы вы так думали. Многие из них весьма правдоподобно говорят о своем алиби – возможно, даже сами в это верят, харизматичны, отличные манипуляторы. Если заключенный может прикинуться жертвой – он сделает это, особенно если это сулит ему какие-то выгоды. Тюремные офицеры – удобная мишень, но и возможности злоупотребить своим положением у них огромны. Это потенциальное минное поле.
Всякий раз, когда меня называли расистом – это бывало очень редко, потому что я им не являюсь, – я шел туда, где лежали бланки для сообщений о происшествиях, писал на них свое имя (чтобы они не написали «Сэм» – это неправильно) и говорил: «Ну вот, парень, заполняй». Про себя я знаю точно: мое обращение с заключенными не зависело от расы, религии или цвета кожи и в подавляющем большинстве случаев не отличалось от отношения других тюремщиков. Мы обращаемся с ними как с преступниками, просто и ясно, обращая внимание на то, как ведет себя человек перед нами. Если человек вежлив и все такое, он получает хорошее отношение в ответ. Если кто-то слишком высокомерный или злобный, постоянно строит из себя жертву или воспринимает нас как прислугу, мы используем менее дружелюбный подход. Важно, чтобы они знали, кто здесь главный.
Я познакомился с офицером Раффлсом в первый же день в Стрэнджуэйс, и боже, каким он мог быть безжалостным! Если он проводил обыски с раздеванием – заключенные не выкобенивались, потому что знали, что их накажут, даже самых крутых парней. У него был свой подход к динамической безопасности. Половину своей первой смены я провел на двойках, где в основном и работал потом, а вторую половину – в его блоке. Даже не поздоровавшись, он ткнул мне в грудь блокнотом и велел «вывести рабочих», то есть организовать перевод заключенных, которые отправились на работу. Сам он неторопливо вернулся в кабинет и приготовил себе кофе.
Со временем я познакомился с Раффлсом поближе – у него было тонкое чувство юмора, и он мне начал нравиться, но то, как он разговаривал с людьми, иногда заставляло съеживаться. Он просто раздавал приказы и ни с кем не церемонился. Это могло вызвать определенное беспокойство у офицеров, особенно когда дело касалось расы. Он не был расистом, но и не собирался что-то менять в своем отношении к заключенным. Большинство из них смиряются со своим заключением; они знают, каких офицеров могут послать и как далеко, и не пойдут дальше этого пункта. Меньшинство – склочные ублюдки, и их поведение постоянно ухудшается, а это приводит к конфронтации с тюремными служащими. Заключенный может в любой момент «разыграть карту расы», и вот вам уже сообщают, что кто-то подал жалобу. Могут сказать, чтобы вы были спокойны или прикрывали спину. Однако Раффлс никогда даже и не думал о том, чтобы разрядить ситуацию.
Убежденный в своей правоте, он все равно будет заниматься делом заключенного. Он был похож на собаку с костью – попробуй отбери. Такое поведение запросто может привести к дальнейшим жалобам на расизм, даже если дело было вовсе не в нем. Он бросал вызов руководству и коллегам-офицерам точно так же – был жестким, но последовательным в своих действиях, и я определенно хотел бы иметь такого человека в своей команде.
Я видел множество телевизионных программ и прочел кучу статей, в которых тюремная служба обвиняется в институциональном расизме.
В сентябре 2017 года член лейбористской партии Дэвид Лэмми заявил, что некоторые судебные преследования против чернокожих и представителей этнических меньшинств должны быть прекращены или отложены из-за «предвзятости» британской системы правосудия. Открытая дискриминация должна остаться в прошлом, говорил он. Но с людьми из числа темнокожих, азиатов и этнических меньшинств все еще обращались жестоко и несправедливо. Этот парень сказал, что существует «большая диспропорциональность» в цифрах – 3 % населения страны являются черными, а в тюрьме чернокожих – 12 %.
У меня нет причин сомневаться в его словах, но, повторяю, в подавляющем большинстве случаев со всеми, кого я видел, в тюрьме поступали одинаково – да, иногда несправедливо, но это не имело никакого отношения к цвету кожи. И да, в тюрьме есть офицеры-расисты. Они всего лишь люди, а люди могут быть расистами. Скольких расистов знаете вы? Они есть везде, во всех сферах жизни, посмотрите на социальные сети. Но я могу утверждать, что никогда не видел, чтобы какой-то офицер злоупотреблял своим положением по расовому признаку, и только одна моя знакомая из числа сотрудников тюрьмы использовала расистское оскорбление при исполнении служебных обязанностей. Она была из тех офицеров, которых заключенные не любят: они никогда не прислушивались к ее предупреждениям и не воспринимали ее всерьез. Из-за нее они оказывались на базовом режиме, не понимая почему. Иногда, миленькая девочка, она даже ничего не говорила им, а просто добавляла имя в документы.
Один чернокожий заключенный ненавидел меня – белый это, белый то – и угрожал изнасилованием моей семье. Я относился к нему с профессиональным спокойствием, как и ко всем остальным, хотя, признаюсь, это было нелегко…
Как-то раз, в раздаточной, он, должно быть, что-то сказал этой офицерше, потому что, когда он повернулся к ней спиной, она ответила ему оскорблением. Работа в инженерном деле, среди всего того шума, научила меня читать по губам. Я знаю, что она сказала, но не стану говорить об этом здесь. Как бы то ни было, этот парень, замешанный в мелких преступлениях, но намного крупнее меня, очень устрашающий физически, резко развернулся к ней и буквально впал в бешенство. Его тарелка взлетела в воздух. Если бы я не вмешался и не уложил его на пол, он бы