– У нас в «Манчестере» еще ни один офицер не травил другого, – сказал он. – Все начальники говорят об этом.
Я спросил, что сделал бы он на моем месте – просто притворился бы, что ничего не заметил?
– Ну, ты же знаешь ответ.
В конце концов на слушании мне не задали вопросов, которые должны были бы задать, так что врать не пришлось. Стал бы я лгать? Я не знаю. Клайд получил предупреждение и был переведен из крыла, подальше от Бонни. Но персонал Стрэнджуэйс тем не менее все еще избегал меня. Нобби Нобблер и его приятель отправились разбираться с этим, обходя тюрьму и разговаривая с людьми.
Если вы тюремный офицер, то можете быть лентяем, грязнулей, постоянно напрашиваться на неприятности, но если не сделаете что-то очень-очень глупое, например, не обидите нескольких человек в социальных сетях, вы не уйдете: это работа на всю жизнь. Мальчик-гонщик был еще одним офицером, с которым было не все в порядке. Он недолго пробыл в Стрэнджуэйс: однажды его заметили в Престоне, когда он пытался произвести впечатление на дам, надев униформу, эполеты и цепочку для ключей, – ну конечно, он был пьян. Мало того, он демонстрировал им технику контроля и сдерживания прямо на полу паба! Он всегда был либо по уши в проблемах, либо на грани.
В августе 2007 года тюрьма «Манчестер» присоединилась к национальному дню протестов по поводу изменения заработной платы и управления. Меня там не было, у меня был выходной, но, когда я утром включил новости, на экране увидел своих друзей. Трактор Хелен и другие ребята из профсоюза поговорили с сотрудниками, и те согласились в массовом порядке присоединиться к своим товарищам, протестующим по всей стране. Многие гражданские сотрудники и некоторые офицеры, которые не были членами Профессионального профсоюза работников тюрем, остались на месте. Когда люди приходили на поздние смены, они видели своих коллег, протестующих на улице у входа. Я был членом профсоюза, и если бы я работал, то был бы с ними. Из того, что мне сказали, я слышал только дружеское подшучивание, ничего слишком неприятного.
Мальчик-гонщик состоял в Профессиональном профсоюзе работников тюрем, но все равно не пошел. Одного офицера позже прозвали Дьяволом за то, что он спросил его почему. Его ответ был примерно таким: «Я не собираюсь терять деньги здесь, с вами, дебилами».
На следующий день я был на смене, и он тоже – изгой.
– Все в порядке, парень? – спросил я.
Ничего. Полный игнор. Он игнорировал и некоторых других ребят. Через пару дней управляющий начал вызывать нас по одному. Все охренели: Мальчик-гонщик составил список. Настала моя очередь.
– Мистер Сэмворт, мы снова встретились. – Кривая улыбка. – Что вы кричали Мальчику-гонщику на пикете?
– Это вы мне скажите, – сказал я, решив немного пошутить.
– Он говорит, что вы назвали его… Давайте посмотрим… «гребаным паршивцем».
– Неужели? Сколько раз?
– Давайте-ка прекратите уже валять дурака, чему вы улыбаетесь?
– Я скажу вам, чему я улыбаюсь, шеф. Я был дома. Я даже не знал, что они были на протестах, пока не увидел их в новостях. У меня был выходной.
Такой была моя первая стычка с Мальчиком-гонщиком. А потом я стал его наставником!
Первая смена. Он отошел в восемь часов, зов природы, так сказал этот парень.
Девять часов – его все еще не было.
– А где он?
Никто не знал.
В десять я вывел своих подопечных на прогулку, остальных запер, все еще в одиночестве. В одиннадцать все мотались туда-сюда, в половине двенадцатого раздавали обед, все как обычно. Наконец он подошел ко мне.
– Где ты был, придурок?
Ну конечно, что он мог еще сказать: «Я не позволю тебе так со мной разговаривать».
Поэтому я пригрозил вытащить его на улицу и отлупить там. Он свалил домой, и вы уже догадываетесь, что было дальше? А вот и нет. На этот раз я решил действовать первым, рассказав начальству, как он ушел посрать на четыре часа.
– Мы проверили все крыло, чтобы убедиться, что его не держат в заложниках, – сказал я.
Мы расспросили коллег. Выяснилось, что он провел приятное утро с друзьями в крыле G. Вскоре после этой истории из крыла K его перевели. Чуть позже он снова заварил кашу – разглагольствовал в социальных сетях после какого-то глобального террористического зверства. Я уверен, что вы можете себе представить, что он там понаписал. Он быстро удалил ту запись, но было поздно; он пошел к начальнику тюрьмы и типа извинился.
Мальчик-гонщик любил водить – он был из тех, кто въезжает на мокрую тюремную стоянку на BMW, выжимает газ, трижды крутится и с ревом мчится на красный свет, как он сделал однажды вечером, когда я был там. Чуть не задел три машины. В другой раз ночью он был снят на видео, мчащийся по А580, Ист-Ланкс-роуд, как ее называют местные. Он утверждал, что думал, что кто-то сидит у него на хвосте и собирается застрелить его. Копы просмотрели записи камер видеонаблюдения – города теперь отлично укомплектованы этими штуками – и проследили около 30 км его пути – и никто ему не угрожал.
Вот что я скажу: в тюрьме нужно постоянно лавировать вокруг таких людей, пытаться успокоить их или держаться от них подальше. И все это ужасно неудобно в среде, где нужно быть жестким, чтобы выжить. Офицеру нужно быть в состоянии выражать свои мысли прямо, а не постоянно беспокоиться о том, что он скажет что-то не то. Иначе это место сожрет вас заживо.
Все эти жалобы на меня вызывали беспокойство. Тюрьмы – это места с определенными собственными законами, и вы получаете определенную репутацию. Есть масса возможностей все испортить. Менеджер, который слышит жалобу, должен выслушать обе стороны, прежде чем принимать какое-то решение, но чаще всего происходит иначе. Кто пожалуется первым, тому и поверят. Если не подсуетишься и не сделаешь этого сам – окажешься в невыгодном положении. Вещи, которые должны бы обсуждаться между коллегами, были официально расследованы без всякого промедления, что приводило к еще большему недовольству и дурному впечатлению.
Из-за этого, когда жалобщики добиваются своего и разыгрывается гендерная или расовая карта, может появиться ощущение, что к некоторым группам относятся немного иначе, независимо от того, правда это или нет. Ни в одной организации нет места расизму или сексизму, но в тюремной среде формальный подход часто бил по здравому смыслу, и это было вопиюще. Это очень глупо. Дерьмовый офицер – это просто дерьмовый офицер.
Расскажу об одном случае. Я отправился в крыло I, в отделение детоксикации, чтобы забрать заключенного. Тюрьма «Манчестер» настолько велика, что иногда просто здороваешься с офицерами, даже не зная их по имени. Из-за работы по сменам можно месяцами не видеть других. Эту офицершу я знал в лицо, перед ней на столе лежал одинокий кусок торта.
– Привет, дорогуша, – сказал я. – Я пришел за таким-то.
– Привет, – сказала она и протянула мне то, что осталось от торта, и я с удовольствием съел это. – Сегодня мой день рождения, – сказала она. Я пожелал ей удачи, поблагодарил за угощение и, забрав заключенного, пошел своей дорогой.
На следующей неделе я вел этого зэка обратно и в шутку спросил, нет ли у нее еще торта.
– Нет, – ответила она и добавила, что я доставил ей неприятности.
– Как это? – спросил я.
– Ты съел последний кусок.
Оказалось, что, когда я ушел, вошел другой офицер и, заметив обертку, спросил, почему она не угостила его.
– Большой Сэм, офицер из крыла К, съел последний кусочек, – сказала девушка.
Через пару дней она предстала перед начальством. Парень утверждал, что эта сотрудница – расистка, потому что она намеренно не сохранила ему кусочек своего праздничного торта. Как бы дико и смешно это ни звучало – и девушка действительно смеялась над этим, – она была искренне расстроена, а еще ее заставили извиниться.
Позвольте мне сказать вам, что, если бы кто-то принес торт в крыло К, где было пятнадцать сотрудников в офисе, и разрезал бы его всего на десять частей, была бы драка.
Если бы кто-то мог заполучить три куска, у него было бы три куска – каждый гребаный кусок для себя, любимого. Если бы я мог запихнуть в себя целый торт, то так бы и сделал. Ничего не осталось, когда вы пришли? Вот незадача.
Еще до того, как расследование дела Бонни и Клайда закончилось, у меня регулярно возникали разногласия с главным офицером Венейблсом. Я считал его назойливым и не очень умным, хотел, чтобы он оставил наконец меня в покое, чтобы я мог делать свою работу.
Я пошел к одному из начальников, который уже работал в тюрьме, когда я только проходил обучение. Он знал, что я порядочный офицер, хотя когда-то считал меня придурком и задирой. Теперь мы хорошо ладили. Он сказал, что думает по этому поводу, и спросил, не хочу ли я поработать в медицинском отделении.
В то время у этого места была ужасная репутация. Мало того, что заключенные буквально на стены лезли, там не хватало персонала – никто не хотел работать в этом месте, – и еще некоторые опасались одного или двух офицеров и медсестер. Те немногие оставшиеся у меня друзья в крыле К, например Нобби Нобблер, сказали, что я сошел с ума.
– Послушай, останься там на двенадцать месяцев, – сказал начальник, – а потом, если захочешь, я дам тебе любую работу в тюрьме, какая тебе нравится.
Предложение показалось мне неплохим, и я пару раз заглянул в медицинское отделение, чтобы разведать обстановку. Все там меня немного тревожило. Не столько сама работа, сколько персонал. С ними было трудно поладить, и для меня этого было достаточно. Пара старших медсестер были просто пугающими, и я начал сомневаться. Но все же постоянно думал об этом предложении, а потом еще один случай окончательно склонил чашу весов в пользу этого перевода.
Очередная жалоба – и даже тюремному руководству было понятно, что дело и выеденного яйца не стоит. Я переводил заключенных из приемки; трое были определены в крыло G. На часах было уже восемь, вокруг было очень шумно, но я позвонил им, чтобы сказать: троица уже в пути. Этим ребятам придется подождать, сказала мне дежурная офицерша на другом конце линии, и мы вступили в ожесточенный спор, хотя, будучи глухим на одно ухо и со всем этим шумом вокруг, я не слышал толком, что там она мне говорила.