– Мне нужно их перевести, – сказал я. – Здесь какой-то балаган.
Дежурная продолжала что-то говорить, но я не мог разобрать ни слова, поэтому положил трубку и пошел прямиком туда.
Крыло G очень похоже на крыло K: вы входите на первом этаже, но офис находится на двойках. Я поднялся с этой троицей наверх, запер их там в комнате и пошел к двери. Дежурная офицерша сидела за письменным столом.
– Не приводи людей в мое крыло без разрешения и не вешай эту чертову трубку, когда я говорю с тобой, – сказала она.
Я разозлился. К каждому новому заключенному прилагаются документы, и я бросил стопку бумаг на стол и велел ей идти к черту.
– Прошу прощения? – спросила она.
– Ты слышала. – Выходя, я хлопнул дверью, но вскоре успокоился. Ерунда, подумал я.
Через некоторое время, уже в крыле К, ко мне подошел главный офицер Венейблс.
– Ты должен извиниться, – сказал он и зачитал жалобу. – «Вечером такого-то числа ты велел офицеру такой-то пойти к черту».
Я рассмеялся.
– Над чем ты смеешься? Это не смешно. Так ты правда это сказал?
– Да. Я не позволю никому говорить со мной так, как она.
– У тебя будут неприятности. Ты должен извиниться.
– Разве ты не хочешь знать, что она мне сказала?
– Это не имеет значения, ты же знаешь.
– Нет, это имеет значение, – сказал я ему. – Я не стану извиняться, мы с ней поссорились, вот и все. Я выполнял свою работу – переводил заключенных.
Ну да, признаю – я могу быть очень упертым придурком.
Эта последняя ее жалоба ни к чему не привела, конечно, так как стало очевидно, что я не брешу. Впрочем, к тому времени мне уже было все равно. Меня просто тошнило от этого места, и хотелось начать все сначала.
11. Каждый день причиняет боль
Я перевелся в медицинское отделение в ноябре 2008 года, и это был бурный первый год там. В то время у них было аж восемь начальников – просто абсурд для такого маленького крыла, три старших медсестры, три тюремных менеджера и два главных офицера, один из тюрьмы, другой из числа медперсонала. Из-за большого количества лидеров все постоянно спорили и расходились во мнениях.
Шесть офицеров начинали там смену, и потом двое спускались вниз, чтобы организовать перевод заключенных туда и обратно. В тот первый год мы ухаживали за сорока пациентами – это очень много. Части отделения были известны как блоки X, Y и Z.
Медицинское отделение было немного похоже на изолятор – из-за строгого распорядка дня. Поход в душ, часовая зарядка и десятиминутная уборка камеры. Два приема пищи в день плюс завтрак и, возможно, телефонный звонок.
Утром у нас в каждом блоке было по два офицера, которые выводили по два заключенных зараз. Зэки оставались за решеткой до последнего, пока все немного не успокаивалось и когда оставшиеся четыре офицера могли наконец справиться с любыми неприятностями.
В этом месте была своя атмосфера. Изолятор пугает, там странно себя чувствуешь даже в самые спокойные дни, но медицинское отделение пугает еще больше. Заключенные здесь очень часто умственно неполноценны, а у нас просто не было дополнительной подготовки к этому. Многие вели себя очень, очень странно. В крыло приходили посетители – студенты, адвокаты и все в таком роде – и всегда пугались тут. Заключенных тоже нервировало это место. Медицинское отделение вправляло мозги даже самым трудным зэкам; никому не хотелось сюда попадать. Оно было способно разрушить зону комфорта каждого.
От большинства заключенных в изоляторе понятно, чего ожидать. В медицинском отделении может произойти абсолютно все что угодно – и постоянно происходит. Если сюда попадали серьезно больные пациенты, приходили из крыла I для детоксикации, например – алкоголь или наркотики, – они могли окончательно слететь с катушек здесь. Через пару дней они начинали есть мух, выбрасывать дерьмо за дверь, кричать по ночам и галлюцинировать. Никто из сотрудников не мог даже покемарить. Все было намного хуже, чем в изоляторе, обстановка в котором иногда давила на нас, так как у нас не было персонала. Когда я приходил пораньше, чтобы дать ночному персоналу уйти, как я всегда делал, видел, как все, кто сдавал смену, включая медсестер, кривились. Это их так доставало.
Эта работа действительно испытывала нас на прочность. Сорок заключенных – и за всеми манипулятивными ублюдками надо постоянно присматривать.
Многие офицеры не справлялись с этим: уровень стресса зашкаливал, все вокруг угнетало их. Справедливо. Я сам достиг нереального уровня стресса, такого, к которому раньше и близко не подходил. Угроза насилия, трудные люди, ужасная атмосфера, ограничения на работе – список бесконечен. В какой-то момент здесь у нас было только два настоящих тюремных офицера.
А еще там были проблемы со светом. Кроме окон в камерах, здесь не было естественного света – только искусственное освещение, исходящее от флуоресцентных ламп, жужжащих и шипящих. Выходя из камер, все щурились, как шахтные пони[31]. Комната отдыха была чуть лучше в этом плане – довольно просторная, с бильярдным столом, удобными креслами и телевизором, немного похожая на бар, можно было впустить туда одновременно 10–12 человек. Со всех сторон там были зарешеченные окна, поэтому было довольно светло, не так уж плохо.
Шум в медицинском отделении временами мог быть действительно жутковатым. Если находился кто-то буйный, пинающийся и хлопающий дверями, какофония была, как в настоящем сумасшедшем доме. Когда у нас не хватало людей, сотрудники из других крыльев приходили на дополнительные дежурства, некоторые из них были опытными офицерами, но и они просто не хотели находиться там. Это вполне понятно. Иногда мы действительно не понимали, как что делать: обычные методы были бесполезны. Многие вели себя в медицинском отделении так же, как с обычными заключенными в крыле, – и это никогда не срабатывало. Нет смысла кричать на кого-то с неизлечимой болезнью или психическими проблемами, чтобы загнать за дверь. Либо он ничего не поймет, начнет вредить себе, либо придет в бешенство.
И запах. Медицинское отделение было очень чистым, уборщики хорошо работали, но воняло ужасно. Не то чтобы все там блевали повсюду или разбрасывали дерьмо вокруг – хотя это и случалось, – но «аромат» был постоянным. Это был не запах больницы. И не запах дезинфицирующего средства, хотя его лили просто тоннами. Пахло как на ферме, и я не имею в виду свежескошенное сено. Такова природа: у тела нездоровых людей особый запах. Люди, принимающие лекарства, не просто потеют – из них вытекают целые баррели пота. Довольно часто капеллан приносил ароматические палочки; мы зажигали несколько, если кто-то был при смерти.
Пока я был там, мы переделали пару камер и устроили маленькое уютное помещение с ванными комнатами для заключенных, находящихся на последнем издыхании. Официально это место называлось «улучшенная медицинская палата», но мы прозвали ее «камера смерти». Вообще-то, те, кто больше никому не угрожал, вполне могли бы отправиться в хоспис, по-прежнему под присмотром персонала.
Но некоторые заключенные всю жизнь провели в тюрьме и предпочитали там же и умереть. Например, парень по имени Эрик, отбывавший сорок пять лет после первоначального преступления – срок, намного превышающий типичный пожизненный. Заключенные говорили, что он был неплохим парнем, хотя и попал в тюрьму в 1966 году за то, что убил свою подругу. В наши дни за такое получают от десяти до пятнадцати лет, но более ранние длинные приговоры все равно не отменяют. Посмотрите на парней, которые участвовали в Великом ограблении поезда[32]. Только один совершил убийство, но все они получили по 30 лет. Эрик выходил один раз, начал встречаться с женщиной, и она пожаловалась, что он выпил и обругал ее, и вскоре его снова заперли. В какой-то момент он был здесь уборщиком, но потом его состояние ухудшилось. Он всегда курил и в конце концов заболел раком. Он был парализован, и знакомые стены и решетки были его единственным утешением.
Наверху условия содержания были так себе, а внизу в двухэтажном здании находились «амбулаторные кабинеты»: ортопед, дантист, врач и так далее – те, кого можно посетить в Национальной службе здравоохранения Великобритании. Врачи и медсестры нанимаются группой для работы там, а дантисты, окулисты и так далее часто имеют свою собственную практику на выезде. Большинство заключенных признают, что получают нормальное медицинское обсуживание, так что даже не начинайте. Мы стояли возле хирургических кабинетов и следили за ними на случай, если кто-то начинал дурить. Любой заключенный мог обратиться к врачу, если у него была шишка на яйце, скажем, или шатался зуб. Я знаю, что некоторые выходят на свободу с новым набором зубов, за которые не заплатили. Все, что они могут сделать, они сделают.
Там же, в закрытой зоне, располагались два блока, в самом большом из которых обычно находились заключенные. В нем размещалось до тридцати пяти человек. Другой был предназначем для уязвимых заключенных, которых было необходимо держать отдельно. Обычно это была комната без стульев: первым пришел – первым обслужен. На первом этаже было три выхода: один использовался для входа в блок уязвимых заключенных, другой – для обычных людей, а третий находился в отдельном блоке в закрытой стерильной зоне, которая вела прямо в отделение для пациентов. Эти две зоны были строго разделены. Но всякий раз, когда дерьмо попадало в вентилятор наверху, шум был слышен через потолок.
Тюремные офицеры из других крыльев часто относились к медицинскому отделению с презрением.
Большая бесполезная шишка в крыле С, маленького роста, с шеей, похожей на слоновью задницу, однажды произносила заранее подготовленную речь, которую я уже много раз слышал. Стало скучно.
– Дело в том, – сказал он, – что медсестры должны понять, что это тюрьма.