Моя рука взметнулась вверх. Я остановил его. «Медсестры в курсе, что это тюрьма, – сказал я, – но это больничное отделение тюрьмы, где заключенные – прежде всего пациенты, и я этим доволен».
Он психовал, потому что там называли заключенных по именам, и это правда: как профессионалы, медсестры действительно обеспечивали заключенным лучший уход, какой только могли. Но, поверьте мне, ни одна из этих женщин не была настолько наивна, чтобы вообразить этих парней кем-то невинным, а не опасными преступниками.
Рой Харрис поступил к нам из крыла H. Его переводили три обычных офицера и старший офицер, что сразу же указывало на то, что он вряд ли будет беспроблемным парнем. Однажды во время раздачи обеда офицер решил обойти протокол безопасности, желая закончить побыстрее, как все мы делали, и просунул еду ему прямо в камеру. В знак благодарности Харрис бросился на дверь, повис на руке офицера и сломал ее. Я уже говорил это раньше и повторю еще раз: тюремные служащие – это просто государственные служащие. Ничто в контракте не говорит о том, что вас будут бить, пинать, ломать вам конечности или подвергать иным испытаниям. Ну, вы же находитесь в тюрьме, говорят некоторые: всего этого следовало ожидать. Нет, не следовало. К счастью, тот офицер выздоровел и вернулся к работе. Еще один свидетель инцидента – ушел с ПТСР.
После этой истории Рой Харрис остался в больничном отделении. Я всегда просматривал их досье, чтобы знать, что именно совершил заключенный, и обращался с ним так, как будто он мог начать задираться в любой момент. Харрис никогда больше ни на кого не нападал, редко выходил из камеры, и бо́льшую часть еды ему передавали через люк. Он пробыл у нас восемь месяцев, и я никогда не терял бдительности с ним.
К. К., Брэддерс и Сэнди были старшими медсестрами, и каждая была очень своеобразной. Эти три женщины управляли медицинским отделением и выполняли просто огромную работу. В течение трех – пяти лет мы работали бок о бок; у них, конечно, был начальник, но в целом их оставили в покое, и они управляли своим отделением как больницей, чем, собственно, оно и было. Начальство тюрьмы смирилось с этим. Если в медицинском отделении начинались какие-то проблемы, подтолкнуть наших лидеров к чему-то с помощью кнута было просто невозможно.
Я любил этих троих всем сердцем, создавая дружбу, которую мы все еще поддерживаем. Однако в то время они никогда не получали должной поддержки сверху. Они не хотели вмешательства в свои дела, но важно знать, что, когда разразится беда, тюрьма будет на твоей стороне. То, что они видели и с чем справлялись каждый день, заставляло крепких мужчин падать в обморок. Наши старшие медсестеры были очень чувствительны, а также талантливы и практичны. Когда они хотели плакать, я всегда старался быть рядом и поддержать их. Пожалуй, если бы они и правда заплакали, я бы заплакал тоже. Нормальный человек так и делает, правда? Да, я не могу смотреть «Короля Льва» без слез, но кто может? Этим женщинам часто казалось, что они как будто против тюрьмы.
Медицинское отделение было довольно опасным местом, и они часто смело шли на риск, но были осторожны. Если даже у нас был восьмидесятилетний старик, без ног, умирающий и никому уже не способный причинить зла, они все равно не входили в камеру, не посоветовавшись сначала со мной. «Могу я дать мистеру такому-то лекарства?» Если бы это был обычный заключенный, там всегда был бы сотрудник тюрьмы. И эти козлы еще говорили «Медсестры должны понимать…», черт. Дело было не в конкретных происшествиях, а в общем впечатлении. Видите ли, боссам казалось, что были недостаточно «крутыми». Критика была несправедливой.
К. К. была из тех, кого я называю настоящей медсестрой. Под этим я подразумеваю медсестер общего профиля – тех, кто меняет утки и посыпает задницы тальком в обычном лазарете. Нам с К. К. потребовалось некоторое время, чтобы стать друзьями, но как только мы присмотрелись друг к другу, то действительно подружились. Она очень помогла мне, когда у меня были психологические проблемы, и до сих пор остается моей лучшей подругой.
Наша вторая медсестра, Сэнди, была одной из тех, о ком меня предупреждали: суровая, громогласная и упрямая. Она была настоящей занозой в заднице, говорили они, и она уже очень давно работала в медицинском отделении. На самом деле она была просто сильной духом, а это пугает многих мужчин до смерти. Сэнди говорила то, что думала, и не терпела дураков. Когда кто-то не справлялся, она прямо говорила ему об этом. Я видел, как она ссорилась с начальниками, главными и старшими офицерами – всеми, кто пытался поместить заключенных туда, где, по ее мнению, их не должно быть. Она вступала в бой с кем угодно. Я не был так близок с ней, как с К. К. и Брэддерс, но мы понимали друг друга, и она мне очень нравилась. Взаимное уважение, так это называется, я полагаю. Мы восхищались профессионализмом друг друга. Настолько, что я, как правило, был ее первым связным лицом. Надеюсь, все это потому, что она знала, что я все сделаю правильно, большой дисциплинированный парень с храбрым сердцем.
Я был на лестничной площадке, когда какой-то парень крикнул сверху: «Мистер Сэмворт! К вам идут!»
И действительно, вскоре послышался знакомый стук туфель Сэнди. Я был уверен, что не сделал ничего плохого, поэтому старался не выглядеть виноватым. «Мистер Сэмворт! Не могли бы вы поговорить с мистером Вассом?»
Тут не должно бы быть знака вопроса, потому что на самом деле это был приказ.
Джонатан Васс был поистине ужасен. У него было расстройство личности – нарциссизм.
Типы с расстройствами личности – одни из самых проблемных заключенных, которые у нас были.
Культурист на стероидах, он убил молодую медсестру в Уоррингтоне, свою невесту, с которой у него был ребенок. Она обвиняла его в изнасиловании девять раз, но какой-то судья выпустил его под залог, так что он решил, что если убьет ее, то не будет никаких улик и его не осудят. Это было ужасно: он ждал ее на стоянке, и мало того, что один раз попытался напасть на нее – он ушел, передумал и вернулся, чтобы прикончить ее. Родители женщины, которую он убил, призывали изменить закон, и я всем сердцем сочувствую им. Все это ужасно.
Васс считался особо опасным и на самом деле должен был находиться в изоляторе, но из-за того, что он был печально известен и проходил по протоколу ОУЗКР, этот отвратительный кусок дерьма поселился у нас. Он был крупным парнем, выше меня, и его манера одеваться не производила приятного впечатления. Я нашел его в коридоре, разговаривающим с другим заключенным за пределами офиса, недалеко от его камеры. На нем была клетчатая рубашка, расстегнутая до пупка.
Хотите верьте, хотите нет, но иногда я могу быть очень остроумным. На этот раз я не спросил: «Кем, черт возьми, ты себя возомнил?»
– Чем я могу помочь? – спросил он с насмешливой вежливостью.
– Как ты думаешь, где мы? В гребаном ночном клубе Рокси? – Между прочим, это было реальное место в Шеффилде: волосатые груди, медальоны. – Бегом в свою камеру. Застегни рубашку. Начинай одеваться соответственно.
Если бы ему вздумалось меня ударить, у него бы все получилось. Он был великаном, нарциссом. Это был его шанс бросить на пол тюремного офицера. Как он отреагирует?
С моей стороны это не было пустой бравадой. Мерзавец пробудет с нами какое-то время, и мы не станем позволять ему расхаживать тут, как павлину. Как я и предполагал, этот большой плохой парень, пошатываясь, удалился в свою камеру. Я последовал за ним и в недвусмысленных выражениях сказал, что он пробудет взаперти до тех пор, пока не покинет медицинское отделение, если не начнет следить за своим поведением. После этого он стал тихим, как мышь – или как крыса, что кажется мне более подходящим сравнением.
Сэнди все это время стояла у меня за спиной. Думаю, она предпочла бы, чтобы все было не так. Без сомнения, вежливое обращение было бы ей больше по вкусу. Однако она сказала: «Спасибо, мистер Сэмворт» – и зашагала прочь. Вот так и начались наши отношения.
Брэддерс была чудом. В отличие от К. К., она все еще остается на этой работе и отдает ей все. Более тридцати пяти лет она работала медсестрой в психиатрическом отделении и поэтому многому смогла научить меня и всех остальных. Она часто знала больше, чем психиатры или врачи, которые приходили к нам. Сначала у нас был врач, который был более или менее постоянным, позже медиков просто привозили при необходимости извне. Эти ребята осматривали пациентов в течение пяти – десяти минут – она же жила с их проблемами.
Один из наших подопечных, Джеймс Уайтхед, был психически болен с подросткового возраста. Общее расстройство психики. Такие люди изо всех сил пытаются жить нормальной жизнью, но не могут. Он бросился на нас после того, как повел себя неподобающим образом. Как и делают многие люди, принимающие лекарства, когда он начал чувствовать себя лучше – перестал пить назначенные таблетки. Он был осужден за какие-то мелкие делишки, но в тюрьме ему уже вынесли пять предупреждений, а также он уже успел полежать в психиатрических больницах низкого и среднего уровней безопасности. Возможно, во время обострения психоза Джеймс и мог бы стать жестоким, но он не выходил на свободу и не представлял опасности для общества. Он любил играть в бильярд, этот славный парень. Психически больные люди нуждаются в социальном взаимодействии, иначе становятся замкнутыми и необщительными.
Однажды мы с Брэддерс отвели парня к психиатру, который начал изучать его лекарства.
– Ты пьешь их уже два года, – сказал он. – Пора менять.
Это показалось мне неразумным, но что я понимал в лекарствах? Я только знал, что этот Уайтхед был хорошо воспитан, стабилен и в настоящее время находился под контролем. Он не хотел никаких других препаратов. И все же психиатр настаивал.
Пациенты с психическими проблемами могут потерять связь с реальностью во всех отношениях, но знают свои лекарства. У этого парня была 15-летняя история с разными комбинациями препаратов, всякими штучками, которые больше не прописывают. Мало того, он также хорошо знал, как каждое из лекарств влияет на его настроение. Психиатр не слушал, поэтому парень сказал ему: