Как-то раз он перерезал себе горло.
К тому времени он уже хотел выбраться из Стрэнджуэйс, мечтал, наверное, побыть в обычной психушке, поэтому врач и медсестры обсуждали его перевод в Рэмптон в Ноттингемшире. Доктор поговорил с Райли, рассказал ему, что там сделают с ним, и сказал, что ему придется лечиться, хочет он того или нет.
– Нет, не буду, – сказал он, отступая.
Заключенным для еды дают пластиковые столовые приборы, в том числе нож, который с достаточной силой может вонзиться кому-нибудь под ребра, но которым с трудом разрежешь буханку хлеба. В общем, у Райли случилась очередная вспышка гнева, руки его мотались, как ветряные мельницы, он швырял вещи по всей камере. И снова я стоял в дверях, когда он начал втыкать себе нож в шею. Меньше чем через минуту кругом был абсолютный хаос. К. К. снова была на месте происшествия, убирая беспорядок. Это было ужасно.
Он каким-то образом умудрился нанести себе такую рану, что можно было увидеть его вены. Однако, как ни странно, порез не сильно кровоточил, и, к счастью, Райли не натер его дерьмом.
На этот раз он позволил К. К. прочистить рану и наложить пластырь. Мог ли он умереть? Определенно. Сантиметр вправо или влево – и все, он бы перерезал себе главную артерию. Мы наконец отправили его в Рэмптон, так что он остался жив.
Возможно, вы помните, что я согласился перевестись в медицинское отделение из-за обещания, что через год смогу перейти в любое место тюрьмы, куда захочу. У меня получилось построить отличные отношения с людьми здесь.
В управлении отделением тогда как раз наступил переходный период. Первоначальная система с восемью не оправдала себя, от нее планировали отказаться, и крыло было в восторге от этого. Нас было меньше, чем в обычном крыле, и мы были гораздо более сплоченной группой сотрудников – пожалуй, это было настоящее чувство товарищества.
Однако я все равно думал свалить отсюда. Особенно когда однажды я увидел, как начальник, давший мне то обещание о переводе, – парень, который каждую неделю докладывал обо мне во время обучения, – спускается по ступенькам в нижнюю тюрьму.
– Привет, шеф, – сказал я.
– С вами все в порядке, мистер Сэмворт? – Он всегда называл меня мистером Сэмвортом.
– Да, я в норме, шеф, – а потом спросил: – Могу я…
Он остановил меня с ухмылкой и блеском в глазах.
– Если вы хотите перевестись куда-нибудь в другое отделение тюрьмы, мистер Сэмворт, просто приходите ко мне.
С тех пор всякий раз, сталкиваясь друг с другом и обмениваясь любезностями, мы разыгрывали тот же самый сценарий.
– Привет, шеф, – кивал я. – Могу я…
– Если вы хотите перевестись куда-нибудь в другое отделение тюрьмы, мистер Сэмворт, просто приходите ко мне.
Смерть – это то, что неразрывно связано со службой в тюрьме, но, когда я пришел в медицинское отделение, меня предупредили не только о трупах. Служащие тюрьмы, как правило, несли что-то вроде вахты у постели умирающих заключенных. Некоторые из смертей того периода будут преследовать меня вечно.
В начале моего пребывания в медицинском отделении я был направлен с коллегой-офицером в больницу Хоуп в Солфорде на дежурство. Заключенный был настолько болен, что за ним нужен был постоянный уход, но у его постели все еще должны были находиться тюремные офицеры.
Ночной персонал нуждался в отдыхе, и, хотя я не был в таком уж восторге, это помогало нам на время выбраться из тюрьмы, так что мы не сильно были против таких поездок. Во время службы в Форест-Бэнке я много раз бывал в больнице.
Когда мы приехали, я спросил двух сотрудников Стрэнджуэйс, не умер ли тот парень, которого они курировали, Квиггерс, уязвимый заключенный из медицинского отделения.
– Нет, ему просто плохо, – сказали они, прежде чем отправиться завтракать. Это была долгая ночь.
Как только они ушли, раздался пронзительный непрерывный писк.
– Что за?..
Конечно же, это у Квиггерса остановилось сердце. Медсестра подтвердила, что он скончался, и реанимировать его даже не пытались. Заключенные могут подписать форму добровольного отказа от реанимации, сказав, что не хотят этого. У Квиггерса был рак, так что он решил, что с него хватит, и умер. Я позвонил в службу безопасности Стрэнджуэйс. Там сказали, что вызовут полицию и те заберут у нас тело.
– Когда они это сделают, – сказал парень на другом конце провода, – они напишут вам расписку.
Я думал, что он шутит, но нет, они действительно так и сделали. Приехали двое полицейских, они выглядели лет на шестнадцать, но возможно, это так и было? Они тоже были застенчивы и так же неуверенно, как и мы, относились к процедуре. Выдали нам расписку, поместили тело в мешок и увезли. Представляете, человеческая жизнь оказалась сведена к клочку бумаги, вроде того, который вам дают за несколько галлонов бензина или за сумму, которую вы еженедельно тратите в магазине.
Алан Тейлор был еще одним из тех, кто попадал к нам в медицинское отделение – целых раза три. Он служил в армии, а после ухода оттуда оказался на улице. Его проступки были пустяковыми: беспорядки в пабах, разбитые окна, кража бутылок водки и все такое. Он не был обычным заключенным и явно не был идиотом, но что-то пошло не так. Детоксикационный блок беспокоился о нем. Парень проходил по протоколу ОУЗКР, а потом попал к нам. Его отца звали Малгрю. Двое его сыновей уже сидели в тюрьме, и Алан Тейлор был еще одним. Малгрю был одним из самых известных педофилов Британии. Он издевался над полудюжиной своих детей и насиловал их. Если бы это происходило в Америке, он получил бы двадцать с лишним лет уже за свои первые преступления – британская система позволяла ему раз за разом совершать новые злодеяния. Программа лечения сексуальных преступников не работает – читайте эзоповскую басню о скорпионе и лягушке.
Алан Тейлор был славным парнем. Приятный, вежливый, но очень тревожный. В какой-то момент он начал переписывать Священное Писание на стену своей камеры. Управляющий отвел меня в его камеру, чтобы я кое-что пояснил ему, пока Тейлор был в комнате отдыха, а его камера пустовала. От пола до потолка были красиво написаны отрывки из Библии, на первый взгляд точные; глава, стих и псалом.
– Почему мы позволили заключенному сделать это? – спросил начальник.
Ну, капеллан заверил нас, что Тейлор стал глубоко религиозным и стихи были написаны без искажений. Мы отобрали у него письменные принадлежности, но он сумел раздобыть другие, и ему потребовалось две недели, чтобы повторить все. Каждый раз, когда мы пытались смыть слова из Писания, он просто писал их снова.
Тюрьма – неподходящее место для таких, как Тейлор. Мы делали для него все, что могли, но само присутствие его здесь было неправильным, и мы оказались не в силах помочь. Это просто глупо – сажать таких людей в тюрьму и ожидать, что они излечатся сами по себе, когда им нужно надлежащее медицинское вмешательство. Трижды он попадал к нам, и трижды мы выпускали его обратно – помните, ему все еще негде было жить. Он постоянно причинял себе вред, дважды пытался повеситься. Незадолго до того, как он вышел в последний раз, один из тюремных надзирателей сделал все возможное, чтобы найти ему жилье, в общежитии или где-нибудь еще. При освобождении заключенные получают пособие – чуть меньше 100 фунтов, и этого не хватит надолго, правда? Ему не было оказано вовсе никакой психологической помощи, а с ней, пожалуй, он мог бы и справиться. Несколько месяцев спустя я узнал, что его нашли мертвым, повешенным на каком-то мосту. Мне до сих пор грустно, когда я думаю об этом парне.
Другой наш подопечный, Том Смит, куда меньше располагал к себе. Хилый, мелкий и склонный к беспорядкам, которые часто выливались в насилие, он обожал дерьмо: безо всякой причины бросал и размазывал экскременты – никаких оправданий, одно отвращение. Телесные жидкости и дерьмо – проклятие медицинского отделения. Это не мешает иметь дело с заключенными, но причиняет заметные неудобства и попросту ужасно неприятно. Том так же отвратительно вел себя с медсестрами, говоря им, что хотел бы сделать с ними – мне не нужно объяснять, что именно, правда? Он плюнул в рот К. К., очень сильно ударил в грудь ее помощницу, как будто этого всего было недостаточно, изуродовал молодую медсестру в манчестерском отделении интенсивной терапии – полоснул ее по лицу лезвием бритвы от уха до подбородка, оставив шрам на всю жизнь. За это он был привлечен к суду, но большого срока не получил, потому что судья видел перед собой старичка и был снисходителен. Но он был злодеем первой степени. Иногда мне очень хотелось, чтобы он был моего размера, чтобы я мог выбить из него всю дурь. Но он был мелким, так что я не мог даже этого.
Когда я впервые увидел его, Смит был относительно здоров и мог ходить. Потом у него случился инсульт, и, хотя ему было около пятидесяти пяти, он выглядел на все семьдесят. Через четыре года после того, как я познакомился с ним, он превратился в овощ. Он умер не в тюрьме, а в больнице. И в течение этого четырехлетнего периода он потерял ногу, потому что был диабетиком на препаратах, а еще алкоголиком.
Смит был с нами совсем недолго, когда устроил первый протест с отказом от личной гигиены. Его дерьмовые выходки были настолько ужасны, что он оказался в изоляторе. Один офицер, работавший по ночам и доведенный им до крайности, поставил Смиту фингал, и, несмотря на ранее незапятнанный послужной список, этот сотрудник не просто потерял работу, но и получил тюремный срок за нападение, что вызвало определенные споры и недовольства среди персонала. В суде было указано, что этот офицер работал в изоляторе в течение пяти лет подряд, хотя верхний рекомендованный предел – три. Его адвокат назвал это «несчастным случаем, который неизбежно произошел бы», и он был прав. Я надеюсь, что когда-нибудь этот парень подаст в суд на тюремную службу за то, как с ним поступили. Просто ужас.
Или как-то раз Смит поступил в медицинское отделение однажды вечер