Как только мы вышли на улицу, враждебность вокруг вспыхнула снова. Ветровое стекло фургона было оплеванным, и водитель выглядел не слишком веселым. Люди пинали машину, плевались и осыпали нас бранью. Это были самые долгие 20 минут в его жизни, сказал он. Когда мы втроем оказались в фургоне, раздалось: «Дамы и господа, запускайте двигатели!» И мы отправились в путь в стиле 500 миль Индианаполиса[40], – без промедления.
Вторая моя похоронная вылазка прошла в компании парня по имени Дэвид Каплан. Он сидел со своим другом по имени Бобби Темплтон, который ступил на преступный путь в шестнадцать. На самом деле они были всего лишь двумя из полудюжины очень умных вооруженных грабителей, хотя, если подумать – наверное, эти ребята были не слишком смекалистыми, раз их поймали. Они нападали на супермаркеты в отдаленных районах, где можно награбить столько же денег, сколько в банке, но с гораздо меньшим риском.
Темплтон попал в тюрьму уже во второй раз – он начал участвовать в вооруженных ограблениях в тринадцать лет. Когда он попал к нам, ему было восемнадцать, и его первый срок было не очень большим. За те полтора года под стражей эти двое ребят заработали огромный авторитет среди местных. Парни, осужденные за мелкие правонарушения, такие как драки или угон автомобиля, начали следовать некоему образцу поведения этой маленькой банды с фотографиями последних дорогих кроссовок и других модных вещей на стенах.
Еще один парень из их компании, Толстяк, весил 130 кг, а выглядел лет на тридцать, хотя ему было всего восемнадцать, и ездил на Porsche Carrera 4. У них было богатство, престиж, телки, байки… все. Они вскружили головы окружающим, и у них появились подражатели – и многие из этих подростков позже стали опасными преступниками. В ближайшие годы они поступят в Стрэнджуэйс как заключенные категории А.
Отец Дэвида Каплана, известный бандит, умер, и семья спросила, могут ли офицеры отвезти парня на похороны. Его старший брат, отбывавший наказание в тюрьме «Манчестер», тоже собирался поехать. Мы подобрали его – и еще одного офицера – по дороге.
Итак, я снова был в Солфорде. И в этот раз я был прикован наручниками к заключенному. Когда мы прибыли на место, нас тут же окружили около сорока молодых людей, и ситуация снова стала пугающей. Один из них открыл дверцу фургона, и несколько человек забрались внутрь, чтобы пожать руки братьям.
– Здорово, пацаны, как дела? Отлично… – типичные манчестерские гопники, ведущие себя так, словно нас тут нет. Мы были бессильны, и они нам это демонстрировали.
К тому же у меня было дурное предчувстие. Мы вышли из фургона, и мимо как раз проехала черная карета, запряженная двумя кобылами, с гробом внутри. Потом мы познакомились с остальными членами семьи.
Хотя, как я понимаю, родители Дэвида давно разошлись, его мама была там, рыдая, как и подруга Каплана, как и все кузены, тети, дяди и прочие родственники, стоявшие в очереди, чтобы обнять наших заключенных. Когда они прижимали Дэвида к себе, то оказывались прямо у меня перед носом – меня обдавало духами, лосьоном после бритья и слезами. Это было чертовски некомфортно. Сам Дэвид был расстроен, его брат тоже. Да, они были преступниками, но такое открытое горе все равно заставляет вас сочувствовать.
Служба проходила в часовне на кладбище. Мы сели впереди, сразу за матерью. Брат Дэвида и его офицер сидели рядом с нами. Остальные офицеры стояли сзади, мы их не видели. Служба закончилась, и я уже подумал, что мы можем ехать, но нет. Часовня опустела, и старший офицер сказал, что мы идем к могиле. «Черт возьми, – подумал я, – я не хочу быть там». Но мы все же вышли через черный ход. В траурной процессии было около 200 человек, все одеты в черное, и нам пришлось пробираться сквозь толпу. Там было несколько очень больших парней в черных пальто, темных очках, с бородами и всяким таким. Это было похоже на проводы Тони Сопрано[41]. Мы были не только в меньшинстве, но и окружены.
Гроб опустили в могилу, бросили цветы, и я стал оглядываться. Разум шалит в таких страшных ситуациях, но я был убежден, что оружие выставлено на всеобщее обозрение, и уверен, что видел револьвер, засунутый в брюки. Кажется, я видел болторезы, хотя, пожалуй, мне могло просто это почудиться. Мне казалось очевидным, что эти двое планировали смыться. Повсюду валялись трупы, фургона уже не было видно. Я спросил Дэвида, что происходит.
– Ничего, С., – заверил тот меня. Он всегда называл меня просто С.
Он посмотрел на брата, и я тоже. Тот был готов к побегу, это было мне совершенно ясно. Офицер, прикованный к нему наручниками, тот, что из Стрэнджуэйс, выглядел напряженным, и, смею сказать, я тоже побелел. Я никогда не испытывал такого напряжения. Люди ждали сигнала. Тягостное ожидание длиной в несколько минут.
Дэвид снова посмотрел на брата. Парень кивнул, но Дэвид покачал головой. Я как будто покинул собственное тело.
– Пойдем, С., – сказал он.
Когда он обнял свою маму, напряжение частично развеялось. Я взглянул на его брата, который выглядел очень разочарованным, но один не собирался бежать без другого. Мы вернулись к фургону, где другие офицеры читали газету и жевали шоколад – как будто ждали, чтобы забрать нас после игры в бинго.
Похороны номер три были очень печальными. К тому времени я уже работал в медицинском отделении в Стрэнджуэйс, и на этот раз проблема была не в тех, кто нас там ждал, а в сопровождающих офицерах, и главным виновником был несносный придурок из рядов отдела оперативной поддержки в фургоне. И наша маленькая вылазка не увенчалась оглушительным успехом.
– Ох уж этот чертов придурок, – сказал Мистер Эмпатия, офицер, работавший в крыле, когда я подошел к камере. – Он уже два дня колотит в дверь, брыкается и грозится покончить с собой.
Когда я нашел мальчика, он был в часовне с Генри, тюремным капелланом. Ростом около 190 см, кроткий мужчина в очках и с седыми волосами, Генри походил на капитана Бёрдси[42], только не такой обветренный. В тюрьме многие сотрудники сомневаются в пользе от присутствия различных церковных работников, которые – все без исключения – не думают плохо о людях и просто пытаются что-то сделать для них. В крыле К мы видели, что Генри и остальные его коллеги слуг божьих, возможно, мешали окружающим. Но в медицинском отделении он открылся мне с совершенно другой стороны. Генри был фантастическим, настоящим сокровищем, ответственным и добросовестным, и он действительно помогал нам. Сестра Мария, монахиня, сделала то же самое, что и имамы.
В общем, Генри рассказал мне, что произошло. Этот парень сидел в тюрьме уже неделю и должен был отсидеть еще одну. Это был его первый раз в тюрьме, двухнедельный срок, очевидно, это был не такой уж плохой человек. Два дня назад умерла его маленькая дочь, которой было всего шесть месяцев.
Почему его просто не отпустили на похороны – ведь ему оставалось сидеть всего четыре дня?
Когда Генри услышал об этом, он пошел к нему и сказал, что ему нужно еще раз поговорить с начальством. Он так и сделал, но Мистер Эмпатия велел ему отвалить, поэтому заключенный бросил в него стул, за что его и заперли, пока капеллан не узнал. Генри привел его в часовню, чтобы немного успокоить.
Когда я встретил этого парня, то удивился: такой скромный, вежливый и уважительный. Но он был буквально раздавлен. Затем пришел недоумок номер два, еще один офицер, который плохо относился к заключенным. Он сказал, что будет командовать, пока я прикован к заключенному. У нас уже был шофер и еще третий офицер – не знаю, зачем было нужно работать вчетвером. Вряд ли тот парень был Йоркширским потрошителем.
Водитель предупредил нас, что мы попадем в пробку и можем опоздать.
– Плевать, – сказал тот засранец, вообще не способный к сочувствию. – Если мы опоздаем, значит, опоздаем. Это не мои похороны.
Как вообще можно было такое сказать? Парень всхлипывал. К счастью, мы прибыли вовремя, и этот придурок в фургоне.
Нас встретил священник, представился, и мы пошли к могиле. Там была девушка, подруга заключенного. Думаю, они на самом деле были влюблены. Ужасно грустно: пришло меньше десятка человек, включая нас. Прозвучало что-то вроде проповеди. Гроб вызвал у меня слезы. Такой крошечный, очень печальное зрелище. Краем уха я слышал, как этот недоумок в фургоне покуривает и смеется невыносимо громко. Гроб опустили в землю, никаких объятий между парнем и девушкой, очень торжественное дело. Мы ехали обратно молча, и только Мистер Трепло постоянно нарушал тишину.
Когда мы вернулись, уже было время ужина, и старший офицер в приемке сказал мне, что парню нужно вернуться в крыло на перекличку.
– Послушай, – сказал я, – он только что похоронил свою шестимесячную дочь. Давай посадим его в камеру, напоим чаем и дадим ему еще немного времени здесь.
Мы так и сделали.
К моменту четвертых похорон я уже был, можно сказать, экспертом по подобному сопровождению. Дежурным был тот самый офицер, который передал Квиггерса, коматозника, в госпиталь, а затем отправился на плотный английский завтрак. Парень во время его первого сопровождения был в наручниках, а за рулем сидел Дерганый Боб, водитель. Зэк был жилистым ублюдком, которого я четыре раза сдерживал в Форест-Бэнке и «Манчестере». К пятидесяти годам у этого тупоголового рецидивиста за плечами было тридцать приговоров, он был просто ходячий источник проблем, и Любитель Завтраков хотел, чтобы мои руки были свободны – на всякий случай. Но сегодня заключенный вел себя смирно. Это были похороны его отца.
Мы ехали в тишине. Он просто сидел, нервничая, благодарный, наверное, за то, что мы его отвезли. Ему просто кивнули в знак понимания, и все. Ни веселья, ни болтовни, ничего. Все были не в настроении.
Мы подъехали к большому полукруглому подъезду и остановились между двумя часовнями. Приятное, казалось бы, место: лужайка с розами и деревьями – но я знал, что похороны должны были снимать полицейские в штатском: там будут люди, за которыми они охотятся.