Трудно не принимать подобные вещи близко к сердцу, когда эти заключенные попадают в тюрьму. Особенно когда они притворяются психически больными. Возможно, вы, в свою очередь, предпочли бы задушить его, но должны оставаться спокойными.
Может быть, он думал, что, если будет вести себя как сумасшедший, ему станет легче. Он сидел за своей дверью раскачиваясь, явный притворщик. Он даже разговаривал с птицами, как Птицелов из Алькатраса[43]. Клифф продержался пару месяцев, прежде чем – как это всегда в итоге происходит – выдохся. Если человек не болен психически, то не может изображать это вечно. Он «пришел в себя» и решил немного поучиться.
Женщина, которая пришла рассказать ему об обучении, понятия не имела, почему он оказался в медицинском отделении. Мы отодвинули засов, чтобы дверь не заперли, когда девушка вошла, и ждали снаружи.
– Какой славный молодой человек! – сказала она, выходя, явно впечатленная.
Я промолчал. Потом она начала рассказывать мне о его перспективах и о том, как было бы приятно учить его.
– Даже несмотря на то, что он убил своих детей, – пробормотал я.
К. К. поморщилась и попросила меня выйти из кабинета, но это не помогло. Учительница ушла и больше не вернулась.
А потом появился Марк Бриджер. В начале октября 2012 года мы с Эми смотрели утренние новости дома, собираясь на работу, когда из Махинллета в Уэльсе сообщили, что в городе арестован мужчина за похищение и убийство Эйприл Джонс, пятилетней девочки, которая играла с друзьями неподалеку от своего дома. Он заманил ее в машину, а потом убил. Моя невеста спросила, попадет ли он в Стрэнджуэйс. Думаю, да, сказал я ей. Когда я доберусь туда, он уже наверняка будет в медицинском отделении, предсказал я, и не сильно ошибся. Я приехал в тюрьму через час, Бриджер тоже.
Он пробыл с нами десять месяцев, и я проводил с ним много времени, слишком много. Особо опасные заключенные не были редкостью в медицинском отделении: у нас были убийцы, детоубийцы, подонки всех мастей, с которыми как-то справлялись. Но кроме Павла Никпона, из всех, с кем я когда-либо работал, только один заключенный действительно пролез в мою голову и остался там навсегда.
Бриджер постоянно мелькал в прессе, и было только два места, где его могли разместить: в изоляторе или в медицинском отделении. Такого известного детоубийцу нельзя было отправлять даже в подразделения для уязвимых заключенных, потому что там полно преступников категории А, будь то в крыле А или в крыле Е, потому что зэки в обоих случаях либо перерезали бы ему горло, либо вздернули бы его, а возможно, и то и другое сразу. Я сразу знал, что в изолятор его не возьмут, потому что он проходил по протоколу ОУЗКР и угрожал убить себя, а эти проблемы были им не нужны. Так оно и вышло.
Большая часть ненависти, которую я испытывал к Бриджеру, была вызвана тем, как люди реагировали на такого человека. Первые три дня меня буквально тошнило от всего этого: «С тобой все в порядке, Марк? Как у тебя дела, Марк?»
Матроны из Независимого наблюдательного совета слетелись на него, как мухи на говно. Я не хочу очернять их всех. Две дамы, которых мы обычно видели в нашем отделении, всегда старались найти хорошее в людях и каким-то образом помочь им, в то же время понимая, что некоторые поступки наших заключенных искупить невозможно. Однако притащились еще три представителя Независимого наблюдательного совета, и мне казалось, что они пришли к Бриджеру, потому что им хочется чем-то похвастаться на званом обеде. «О, вы никогда не догадаетесь, кого я сегодня видел!» – захватывающая маленькая история, которую можно подать к французскому луковому супу. «Марк получил письмо от матери и отца, – сказал один из них. – Он очень расстроен, потому что они пишут, что его собака стареет и ее придется усыпить».
Кто-нибудь постоянно пытался поговорить с ним. Был один офицер, который хорошо ладил с бывшими военными в заключении: многие из них страдают ПТСР, уходят из вооруженных сил и обращаются к преступлениям. Единственное, что беспокоило полицию в деле Бриджера, – это слабость доказательств. Правоохранительные органы хотели получить как можно более полную картину его слов и действий, какими бы незначительными ни казались подробности, и нам сказали, что все, что Бриджер расскажет, должно быть задокументировано и использовано в суде. Нам также объяснили, что Бриджер служил в армии, хотя, когда дело дошло до суда, признал, что это была ложь, потому что не хотел, чтобы люди в Махинллете «знали о его прошлых проблемах». Тот офицер-ветеран, который, как и все мы в то время, все еще думал, что Бриджер прошел подготовку в секретном парашютно-десантном спецназе британских спецслужб, посетил его в камере. Уходя, офицер сказал, что должен немедленно поговорить с охраной: потребовал карту, и ему ее выдали. И ему, и всем остальным: ублюдок обдурил полицию, рассказав о пяти разных местах захоронения бедной маленькой Эйприл. Офицер взволнованно ушел со своей картой, но был в итоге разочарован, как и все остальные. Он был настоящим манипулятором, этот Бриджер.
К нему также приходил психолог. Обычно в тюрьме психологической помощи не дождешься. Британские психологи не спешат добавить в свое резюме таких ребят. Это не очень похоже на крутое профессиональное достижение. Из сотен заключенных, с которыми я познакомился в течение многих лет и которые нуждались в такой помощи, Бриджер был единственным, к кому приходил психолог до вынесения приговора. Обычно психологи работали только с отделением специального вмешательства (ОСВ), о котором я расскажу позже, и изолятором, и занимались почти исключительно терроризмом, насильниками и преступниками с расстройствами личности.
В медицинском отделении Бриджер получал гораздо больше, чем получил бы в любом другом месте тюрьмы, так что у него было много взаимодействий, где срабатывало его сраное очарование. Персонал ходил вокруг него с горящими глазами и воспринимал каждое его слово как Евангелие. Мне это казалось отвратительным. Он был подлым, презренным существом. Позже я читал отчеты психологов. Один описывал его как одного из худших убийц прошлого века, что вполне справедливо, если составить хит-парад всех серийных убийц и им подобных.
Что касается внешности, он был примерно того же роста, что и я, и похожего телосложения. Я думаю, он мог бы запугать парней, у которых не хватало силы духа. Если бы он считал кого-то слабым, то непременно воспользовался бы этим, хотя в душе был трусом. Не было таких случаев, чтобы его сдерживали и так далее.
У каждого пациента была медсестра, в том числе у Марка Бриджера. У каждой медсестры – пара пациентов, с которыми она работала один на один как личный офицер.
Мы называли его медсестру Принцессой (в милой, а не саркастической манере). Как-то раз она пришла на работу после нескольких выходных подряд, это было во вторник, и я сидел с К. К.
Как и все остальные здесь, она серьезно относилась к своей работе и сказала нам, что Марк – медсестры всегда называли его по имени – в ее отсутствие причинял себе вред. Мы оба тогда работали, так что это казалось маловероятным.
– Хочешь взглянуть на него? – спросила она, и мы пошли к его камере.
Мы захватили с собой еще пару офицеров. Марка не выпускали из камеры, и К. К. вошла внутрь.
– Что ты делал с собой, Марк? Почему ты нам об этом не сказал? Почему ты ждал до утра вторника? Давай посмотрим, что там.
Он закатал рукав и показал ей эти жалкие царапины, вроде тех, что можно получить, зацепившись за ветку во время работы в саду, только не такие глубокие.
К. К., будучи очень проницательной, повернулась ко мне и едва заметно качнула головой: «Не говорите ни слова, мистер Сэмворт».
Она спросила, зачем он это сделал.
– О, просто я все выходные чувствовал себя подавленным.
Мне хотелось придушить этого гребаного придурка. Вот каким он был – жалким до глубины души.
У одного парня, Билли Торпа, был СПИД, и я рассказываю вам об этом только потому, что он сам всем рассказал. Ему было тяжело тут, и мне было его жалко. Он приходил к нам несколько раз, в основном из-за разговоров в крыле К или где-то еще о том, что у него СПИД. Думаю, вы можете себе представить, как это происходило. Ему не было нужды находиться в медицинском отделении, он мог бы прекрасно отбывать свое наказание в любом другом месте, но открытость делала его уязвимым.
Билли был покладистым парнем и, несмотря на то что был немного слабым и страдал от болезни Альцгеймера, легко общался с кем угодно, включая Марка Бриджера. В тот день он плакал.
– Что случилось, Билли?
– Я не знаю, что делать… Я не могу говорить… Я не… – всхлипывая, он умолк.
– В чем дело?
– Мы можем пройти в кабинет?
Я отвел его в кабинет и позвал К. К. Я умею справляться с плачущими заключенными, но у нее это лучше получалось.
– Что случилось, Билли? Тебя что-то расстроило?
– Марк Бриджер убил ребенка. Это показали по телевизору.
– Неужели? А раньше ты не знал этого?
– Он сказал мне, что сидит за вооруженное ограбление.
Это было очень в стиле Бриджера. Он всем лапшу на уши вешал.
Бриджера выпускали из камеры некоторое время, но затем, когда приблизилась дата суда, я снова посадил его под замок. К тому времени все в медицинском отделении уже знали, что он сделал, и это было ради его собственной защиты. Сначала он был в камере, которая находилась в блоке X, и его окно выходило на крыло K, заключенные которого, выходя, могли заглянуть внутрь. До тех пор, пока мы не перевели его в блок Y, оттуда постоянно раздавались крики вроде «Ты труп, Бриджер!» и что похуже.
В медицинском отделении в те дни, как и всегда, были очень опасные преступники – убийцы и все такое. Так почему же никто здесь не пытался причинить ему вред? Я не знаю. Может быть, им просто нравилось отделение, и они не хотели, чтобы их перевели отсюда, а может, их всех покорило его сраное обаяние.