[44], парень с крюком. С нами он вел себя как старик, однако из-за его непредсказуемости и способности влиять на других мы держали его под замком. Нельзя позволять таким людям общаться с другими заключенными. Некоторые женщины из числа персонала говорили, что считают его жутким, но он никогда не говорил нам о своих религиозных взглядах.
Гарри Мак был придурком и рецидивистом, не жестоким – просто глупым. Его невозможно было перевоспитать. В Форест-Бэнке он часто оказывался в крыле для уязвимых преступников. Он не был ни сексуальным преступником, ни насильником – просто оказался уязвимым в тюремной суровой обстановке. Он оскорблял людей, которых не должен обижать, был слаб и легко поддавался влиянию. Примерно в 2012 году он перевелся в медицинское отделение в Стрэнджуэйс. Я не видел его сто лет – теперь у него была пышная борода.
– Сменил религию, парень? – спросил я.
– Да, – сказал он. – Сменил.
В этом не было ничего необычного. Заключенный, который теперь живет в 100 метрах от меня, Мэнни, однажды решил, что он мормон. Один из первых вопросов в приемке: «Какова ваша религия?» Но первоначальный ответ можно менять столько раз, сколько захочется. Мэнни сделал это не из-за божественного откровения, посланного свыше, а потому, что теперь он мог получать с кухни 200 грамм шоколада каждое воскресенье. Видите ли, мормонам не разрешен кофеин, так что давайте-ка шоколад вместо него.
Так вот, вернемся к Гарри Маку.
– Дай угадаю, – сказал я. – Ты мусульманин!
Он начал что-то говорить мне.
– Стоп, стоп, стоп! – прокричал я.
Но он продолжал рассказывать о славе Аллаха и обо всем таком. Кто-то явно радикализировал его. Он попал к нам как заключенный, склонный к самоповреждению, из тех, кто, если ему угрожают, будет немного резаться или делать вид, что лезет в петлю. Один – три по шкале Сэмворта.
Его притязания на славу, однако, проявились уже в крыле А. Однажды он нажал на кнопку вызова.
– Мне нужна медсестра, – сказал он офицеру, который спросил, чего ему надо. – Если я вам покажу, вы будете смеяться, – сказал он.
Тюремщик только пожал плечами, типа не хочешь – не надо, поэтому заключенный сбросил одеяло. На его члене была бутылка из-под шампуня, а его залупа была размером с вареное яйцо. Ситуация казалась довольно опасной, потому что его член все еще был наполовину эрегирован.
Зэка отправили в больницу, где врачи попытались снять с него сраную бутылку. Они попробовали щипцы для разрезания колец, используемые для удаления украшений, когда кто-то ломает руку или пальцы, но бутылка не сдвинулась с места. Чувак был в агонии. Ему поставили капельницу и дали какое-то лекарство. Примерно через час эрекция наконец утихла, и только тогда удалось снять эту штуку.
Об этом случае, слава богу, я только слышал, но не присутствовал, зато в другой раз меня вызвали на тренировку в крыло Е, где был задействован один из наших инструкторов из группы контроля и сдерживания. Они сказали мне, что есть парень, который всю ночь дебоширил, и они хотели его убрать. Это будет работа «Торнадо», и, как самый большой там, я получил щит. Наконец-то хоть какая-то движуха! Надо отдать должное инструктору – он здорово потрудился, чтобы нас раззадорить. Адреналин зашкаливал. Мы собирались изуродовать этого придурка, утащить его из крыла и заставить немного поорать – в назидание остальным. Возможно, это покажется чересчур и не следует понимать буквально, но, как мы уже видели, нужно быть готовым ко всему. Когда мы добрались туда, я открыл заслонку, ударил щитом по двери и крикнул ему: «Назад, в камеру!»
Внутри было темно, и я никого не видел. Кто бы там ни был, он мог прятаться, готовый пустить в ход оружие. Тут уж ничего не поделаешь: мы ворвались внутрь и обнаружили, что Гарри Мак сидит на койке и рыдает.
Я остановился. Остальные парни тоже. Он обхватил голову руками и сотрясался от рыданий. Инструктор позади нас кричал: «Валите его!» Но мы просто спросили парня, что случилось, и спокойно отвели его в изолятор. Но там он был не нужен, потому что всех бесил, и его отправили в медицинское отделение. И первое, что я сделал, – конфисковал его шампуни и гели для душа.
– Зачем ты это делаешь? – спросил он.
– У тебя уже был подобный случай, – ответил я.
Однако проблема была не в бутылках с шампунем, а в том, что у него были все эти религиозные идеи, и он не стеснялся ими делиться. Большинство пациентов просто слали его куда подальше.
– Передайте этому придурку, – сказал один из них, насильник и убийца, – что я не хочу, чтобы он говорил со мной об исламе. Я его вздерну, если он будет продолжать.
Я вмешался, и проповеди прекратились.
Во многих отношениях, однако, такие, как Мак, были верхушкой айсберга. Ну да, новообращенные были чересчур пылкими и раздражающими в принципе, но на самом деле радикализация вызывала куда худшие скрытые проблемы. И об этом у меня тоже есть пара историй.
Первая – про Адза, азиатского парня, с которым у меня были общие друзья и коллеги в Шеффилде. Мы не были приятелями, но наши пути иногда пересекались. На самом деле он был членом команды, которая появилась со стрелками в ночном клубе, когда я стоял на пороге – во второй раз, когда мне приставили пистолет к лицу. Я снова столкнулся с ним во время сверхурочной работы в крыле В, где его обвинили в том, что он послал сообщение с угрозой обезглавить кого-то, и отправили в изолятор в качестве наказания. К этому времени мы были «приятелями, а не друзьями», как говорят в тюрьме. Раньше мне нравилось болтать с Адзом, эти беседы помогали взглянуть на мир немного иначе. Это было уж точно интереснее, чем слушать какую-то старую зануду в офисе. Будучи праведным мусульманином, он клялся, что больше не будет совершать злодеяний, тем более что срок его заключения подходил к концу.
– У меня красивая жена, дети и родители, которые говорят, что, если я совершу еще одно преступление, они отрекутся от меня…
Так что же произошло, спросил я, когда мы снова встретились.
– Это просто дурная кровь, – сказал он. – Я знаю, кто за этим стоит, – и он подтвердил мои подозрения, что в учреждении строгого режима и тюрьмах долговременного содержания вербуют исламских фундаменталистов. Новичков всячески поощряли присоединиться. Скажешь «нет», и давление на тебя будет усиливаться. Это была растущая проблема на национальном уровне, говорил он. Адз рассказал мне о двух парнях, которых облили горячим растительным маслом в Уайтмуре, тюрьме строгого режима в Кембриджшире, где около трети заключенных были мусульманами. Это ужасное событие, как ни крути, но оно не попало в заголовки газет. Порыскав в интернете, я прочитал соответствующий репортаж в The Daily Telegraph от 2012 года, где сообщалось, что тюремные офицеры из Уайтмура признали, что у них есть политика «умиротворения» по отношению к «могущественному и растущему контингенту». У них там были общие кухни, где можно было сделать карри и тому подобное, но никто не осмеливался готовить там свинину или бекон. Это звучало пугающе.
Еще один белый парень, которого я знал по Солфорду, настоящий жестокий ублюдок, осел в крыле К после многочисленных переводов из другой тюрьмы строгого режима. Я был на сервере крыла К, работая сверхурочно в медицинском отделении, и, проходя мимо, заметил, что он выбрал халяльную еду. Позже я проверил его религию в компьютере и, конечно же, нашел, что искал.
– А что это за мусульманские штучки? – спросил я.
– Дело не в религии, – сказал он. – Когда я попал сюда, мне сразу начали промывать мозги. Поначалу это было похоже на дружеское подшучивание. Я могу драться, но не могу сражаться с тридцатью людьми.
Им потребовалось три месяца, чтобы сломать его, и все закончилось тем, что он перешел на базовый режим.
– Я больше не могу, меня весь день колотят, – сказал он. – Я слишком стар. Я хожу на молитвы, и видно, что я изучаю Коран. Мне просто нужно отсидеть свой срок до конца. Речь идет о выживании. Там много чего происходит.
Он предсказал, что скоро те, кого показывают в новостях, взрывающие других людей и наезжающие на пешеходов, будут белыми, как он – Джон Смит из Солфорда, Лидса, Рочдейла или откуда-то еще. Люди без семьи – наркоманы, может быть, – которые просто пытаются выжить.
– Они поглощают уязвимых, – сказал он. – Засасывают и поглощают.
В тюрьмах существует определенная угроза, которую нельзя предотвратить, ходя на цыпочках из страха перед исламом.
Похожая история с сексуальными преступлениями, как мы видели с теми бедными девушками в Ротерхэме в прошлом году. Раньше, если прийти в крыло, можно было увидеть, что подавляющее большинство сексуальных преступников – белые. Когда я уходил из «Манчестера», белых и азиатов там было примерно пятьдесят на пятьдесят. Конечно, я не знаю точно, сколько из зэков было радикализировано, но именно так обстоят дела в тюрьме. Если правоохранительные органы хотят противостоять этому, они должны иметь кого-то под прикрытием в каждой тюрьме строгого режима, где большинство заключенных в настоящее время может общаться с кем угодно, без контроля. Может быть, пора строить отдельные тюрьмы для террористов, где такая деятельность может быть изолирована и сдержана.
Исламские радикалы действуют как бандиты, и речь здесь о власти и контроле, а не о религии. У нас в тюрьме работали имамы, и они были хорошими людьми. Но один из них – косвенно – был ответственен за зрелище, мысль о котором до сих пор заставляет меня содрогаться. Макс Хэслэм был всего лишь парнем, оказавшимся не в том месте, ему был двадцать один год, и он стал жертвой бандитского преступления. У него была нормальная жизнь: девушка, маленький ребенок и мать, которая любила его. Приняв его за другого, на него напали бандиты и в результате нападения серьезно повредили ему мозг. Такие люди, как этот парень, не должны сидеть в тюрьме. Он должен был остаться с семьей, пока для него не нашлось бы место в отделении неврологии в больнице.