Он отсутствовал в общей сложности шесть месяцев, и часть этого срока совпала с моим больничным, так что мы часто виделись. Пробыв некоторое время дома, я обнаружил, что меня не волнует, что обо мне говорят остальные. Меня могли называть мягкотелым или уклонистом – мне уже было все равно. Но Пит проработал на этой должности двадцать пять лет, и его так уважали не потому, что он был трудолюбив, а потому, что был порядочным человеком. Мысль о том, что теперь его осуждают, глубоко ранила моего друга.
В конце концов он ушел на пенсию в Ночь Гая Фокса[47], 5 ноября 2015 года. Тюремная служба выплатила ему компенсацию за травму, но потом он получил письмо, в котором говорилось, что часть денег хотят забрать обратно. Соль на рану. Он не транжирил бабки на машину и шампанское, а использовал их, чтобы платить за ипотеку.
О размере компенсаций принимает решение начальник тюрьмы, и как-то у нас был неприятный прецедент. Один парень, находясь на больничном, открыл свой собственный интернет-бизнес и из-за этого получил только половину того, что ему полагалось. Пит первоначально получил 100 % компенсации, потому что давно служил в тюрьме и хорошо справлялся со своей работой. Однако он отказался от консультаций с кем бы то ни было – врачом, психиатром, и кто-то сообщил об этом начальству. Когда ему задали вопрос, он сказал, что ему неудобно разговаривать с незнакомцами. Наверху решили, что ему столько денег не нужно, и забрали четверть суммы обратно.
В последний раз мы виделись примерно за неделю до Рождества, когда он пригласил нас с Эми на ужин после того, как я помог ему перевезти вещи из его прежнего жилья в Уэльсе к невестке. Мы говорили только о том, как ему плохо. Я пытался убедить его, что он сделал все, что мог, и теперь должен забыть о работе, но он не мог. Она пробралась ему в мозги.
Как и я, он не любил праздники. Бедный старый Пит умер от обширного инсульта в начале января, Хелен обнаружила его.
Крематорий был битком. Хелен была просто ошеломлена таким количеством народа. Пит был популярным парнем, хотя, как обычно, мало кто из нас додумался сказать ему об этом, пока он был рядом. Я пришел в шортах и футболке для регби, что Питу бы очень понравилось, – это мой обычный прикид, когда я не на работе. Генри, капеллан Стрэнджуэйс, провел прекрасную службу. Даже заключенные были шокированы и расстроены, сказал он. Похороны прошли хорошо – настолько, насколько вообще может хорошо пройти такое мероприятие. После этого мы все отправились в мужской клуб в Сент-Хеленсе, где говорили о том, как досталось нашему другу – как несправедливое обращение с ним разбило ему сердце. Совершенно определенно – прикончила его тюремная служба.
Смерть Пита окончательно опустошила меня. В тот день, когда я узнал об этом, у меня случилась еще одна паническая атака. Я четыре часа был в спортзале, а потом меня опять стошнило на парковке. У меня не было с собой телефона. Когда я наконец вернулся домой, Эми была в бешенстве. В ту ночь я проплакал полтора часа.
Но это была моя последняя паническая атака. Я знал, что должен что-то предпринять, и хотя это все еще казалось мне глупостью, но пришло время для встречи с психотерапевтом.
Я пошел на прием к очаровательной женщине из Восточной Европы. Встреча должна была длиться час, но уже через двадцать минут она сказала мне: «Извините, я не могу вам помочь».
Я смущенно начал подниматься на ноги.
– Нет-нет, мне просто нужно направить вас к другому психологу. Ваши проблемы намного серьезнее того, с чем я привыкла работать.
В марте я пошел к другому специалисту и провел с ней более шестнадцати сеансов за четыре с половиной месяца – до конца июля. За это время мне становилось все хуже и хуже – до такой степени, что я почти слетел с катушек. Но я не сдавался.
Несмотря ни на что, психолог был великолепен. Каждый сеанс длился больше положенного часа, а иногда даже два. В основном она просто сидела и слушала, лишь время от времени вмешиваясь.
Я рассказал ей, что избил того зэка. Я рассказал о смерти Павла Никпона – о его кричащем лице и о том, как его запах преследовал меня. Я ворошил воспоминания, спрятанные глубоко внутри, и передо мной открывалась настоящая комната ужасов.
– Это ужасно, – говорила она.
– Я ничего не выдумываю.
– Я знаю, что нет. Говорю вам, это ужасно само по себе.
И, как будто всего этого было недостаточно, я рассказывал и о других, более приземленных, вещах, например о том, как плохо к офицерам относилось руководство, их коллеги и безликие бюрократы. Кроме того, я был очень самокритичен – привычка, от которой, по ее словам, я должен был избавиться. Как и Питу, мне поставили диагноз ПТСР. «Страдает повторяющимися кошмарами», – говорилось в отчете.
Помню, как-то незадолго до окончания консультаций я общался с бывшим офицером, который настаивал, что посттравматическое расстройство относится только к военным.
Но ПТСР бывает не только у солдат. Один мой знакомый и его жена ехали в машине по шоссе М1, сзади сидели двое их детей, пяти и шести лет. Грузовик перевернулся, произошла чудовищная авария. Машина была разбита вдребезги, жене раздробило голову, и потребовалось больше часа, чтобы вытащить его и детей. Дети все видели: вы хотите сказать, что они не были травмированы? Те, кто оказывает первую помощь, – полицейские, медсестры, пожарные, – все они видят вещи, которые оставляют шрамы в душе. Если кто-то говорит, что у него посттравматическое расстройство, не капайте ему этим на мозги.
Однажды мне позвонил начальник тюрьмы и спросил, когда я вернусь на работу.
– Ого, – воскликнул я. – А кто сказал, что я вообще вернусь? Я в плохом состоянии, шеф, и вы могли бы увидеть, что я разваливаюсь на куски.
Он спросил, не нужна ли мне помощь, и я рассказал ему о психологе.
– О, – сказал он. – Я и сам ходил на консультации.
Разговор всколыхнул неприятные воспоминания, но в каком-то смысле даже помог. В течение трех или четырех часов после этого я был в хорошем настроении, даже в эйфории, но к вечеру опять помрачнел. Я был как будто в каком-то ступоре.
Я никогда не думал о самоубийстве. Психолог спросила меня об этом – еще в самом начале. В принципе мне просто нужно было, чтобы кто-то согласился: «Да, это было нехорошо».
Я решил попросить Эми поделиться некоторыми мыслями о том, что она чувствовала в то время. Вот они.
«Я помню, как в тот раз ты вернулся домой, воняя дерьмом. Мне пришлось раздеть тебя у подножия лестницы и приготовить ванну. Когда я несла твою форму в стиральную машину, меня вырвало.
В другой раз я заварила чай, убралась в доме и приготовила все для спокойного вечера. Но ты был в ужасном настроении и даже видеть меня не хотел. Ты просто переоделся и упал на диван, отказываясь говорить. Это причиняло боль и заставляло меня чувствовать себя одинокой, что я и так ощущала бо́льшую часть времени. Неудачи на работе всегда влияли на семью.
Тюрьма изменила тебя и пробудила все самое худшее. Я никогда не знала, какая версия тебя вернется домой, даже когда ты звонил, чтобы подготовить меня к этому.
Я злилась на людей, с которыми ты работал. Они принимали тебя как должное и вечно просили об одолжениях. А потом, когда ты заболел, никто тебя не прикрывал.
Я чувствовала себя матерью-одиночкой. Не было никакого баланса между работой и личной жизнью. Мы очень скучали по тебе и часто плакали и расстраивались, когда ты уезжал.
Я помню, какое облегчение ты испытал, когда врач открыл первый больничный, ведь ты понял, что какое-то время не придется возвращаться в Стрэнджуэйс. И еще большее облегчение, когда больничный продлили. Я знала, что его продлят не только из-за травмы, но и из-за твоего давления и стресса. Я могла расслабиться, зная, что позабочусь о тебе, верну тебя в прежнее состояние.
Время психотерапии было трудным. Мы ссорились после каждого сеанса, так как они вызывали чувство гнева. Мы с Билли снова оказались словно под обстрелом.
Временами я сомневалась в наших отношениях. Окажемся ли мы достаточно сильны, чтобы пройти через это?
Сейчас я чувствую, что этот опыт сделал нас сильнее. И ты, конечно, знаешь, кто твои настоящие друзья. Это было тяжело, но мы справились и снова можем смеяться, шутить о нашей жизни и окружающих людях.
Как семья, мы несокрушимы. Сэм, в которого я влюбилась, вернулся – любящий муж и замечательный отец».
Я был на больничном уже одиннадцать месяцев, когда принял решение наконец уволиться. Эми не хотела, чтобы я возвращался, и врач очень поддержал меня, согласившись, что ради моего здоровья и психического благополучия мне нужно поскорее валить оттуда. Люди говорят, что им нужно платить ипотеку, но знаете – когда что-то делает вас несчастным, завязывайте с этим. Живите в трейлере в Файли, если хотите. Сегодня в «Манчестере» все еще есть люди, которые уже были там, когда я пришел, и я уверен – условия стали еще хуже. И все же они останутся в этом месте, пока не умрут или не будут убиты им – в зависимости от того, что случится раньше. В конце концов я решил, что не хочу такой судьбы.
2 августа 2016 года я оставил Эми и Билли ждать на парковке и пришел на встречу с новым начальником на десять минут раньше – старые привычки трудно искоренить. Присутствовал и мой куратор, были отчеты от психолога и других врачей. Начальник посочувствовал мне, подтвердил, что будет лучше, если я уйду, и мы пожали друг другу руки. Эми и Билли не могли дождаться, чтобы выбраться из этого места, даже больше, чем я. Это был их первый и последний приезд в Стрэнджуэйс.
23. Не оглядывайся назад во гневе
Горжусь ли я тем, что был тюремным офицером? Я бы сказал, что это уже не так просто. Вы часто слышите это слово, «гордость», о нем так много говорят в наши дни, пишут в социальных сетях: «Действительно горжусь всеми сегодня, командная работа, поддержка #СтрэнджуэйсСемья…» или что-то в этом роде.