У меня была гордость за хорошую работу. Находились ли вы в Стрэнджуэйс двадцать лет или двадцать минут, ее атмосфера проникает в душу, и приходится по-настоящему сражаться за то, чтобы остаться самим собой. Мне хотелось бы думать, что у меня получилось. Я горжусь тем, как я себя вел.
Эпоха Берти Бассетта была фантастической: управление и командная работа были на высоте; все мы чувствовали себя частью чего-то большего. Я каждый день приходил, готовый к чему угодно, и знал, что он меня поддерживает. Я горжусь тем, что познакомился с замечательными людьми. К. К., Брэддерс и другие стали для меня друзьями на всю жизнь.
Но говорить о достоинстве бесполезно. Я знаю, как обстоят дела в тюрьме «Манчестер» сегодня, и все плохо, очень плохо: когда офицерам первой линии контроля некуда идти, это слово не имеет никакого значения. Люди приходят на работу в крыльях, которые находятся на грани бунта, напуганные, клокочущие от адреналина, и в итоге сами страдают. Они не хотят быть там, но чувствуют, что у них нет выбора. Это меня угнетает.
Я и сам не ангел. Никак не йоркширский мученик и уж точно не Конфуций. Я провел много времени на самом нижнем уровне иерархии и хорошо вижу проблемы. У нашей тюремной службы их предостаточно.
Реабилитация – это то, что у меня было после травмы плеча: посещение физиотерапевта, упражнения, отдых и все такое. Однако, когда речь заходит о преступном поведении, чаще всего это напрасная трата времени и денег. Дэвиду Каплану, которого вы помните из рассказа о похоронах, дали четыре или пять сроков за ограбления банков, и в общей сложности это лет 35. Он не усвоил урока. В Америке ему дали бы сначала десять лет, потом двадцать и, наконец, тридцать. Еще немного – и он старик. Вот как это должно быть. Наша система не работает – приговор должен соответствовать преступлению. Иначе страдают невинные.
Заключенные давно поняли, что, если пристрелить кого-то, дадут двадцать лет, а если зарезать ножом – пятнадцать. Жертва все еще мертва, так в чем же разница? У нас сидел один парень за убийство конкурента, они оба продавали наркотики. Налетел на него в машине, перевернул пацана, потащил по дороге и сделал из него фарш. Убийца пошел домой, напился и, когда приехала полиция, сказал, что был в бешенстве, потерял контроль. Он получил пятилетний срок и вышел через три года. Все чаще в наши дни людей обливают кислотой. Я думаю, что если кто-то платит кому-то другому за то, чтобы тот нанес человеку физический и моральный урон на всю жизнь – ему нужно давать огромный срок. Это просто жесть. Взгляните правде в глаза: они настоящие преступники.
Мой дедушка, однако, всегда говорил: «Не приходи ко мне с проблемами, Сэм, – приходи с решением». Я попробую, да?
Самое главное – это образование, и я сейчас говорю не о заключенных, а о наших детях. Когда я учился в школе, мы знали правила дорожного движения наизусть.
– Сначала найди безопасное место, чтобы пересечь… – Я все еще могу повторить эту фразу.
Надо воздействовать на людей с детства. Когда подростки вступают в преступную жизнь, уже все потеряно. Некоторые становятся закоренелыми преступниками, и цикл повторяется.
Образование в тюрьме, как только ребята попадают туда, должно быть практичным, иначе оно бесполезно. Многие курсы в тюрьмах преподают те, кто придерживается идеалистических либеральных взглядов. Они просто неподъемны для большинства заключенных, которым наплевать на политику, основанную на этническом, религиозном, языковом разнообразии. Например, в тюрьме есть продвинутый курс логики, который наш уборщик из медицинского отделения должен был пройти в рамках своего «плана заключения». Вскоре нам позвонили и попросили забрать его из класса. Он сказал им, что уже проходил этот курс раньше, и ему ответили, что прекрасно, можно проходить его на каждом сроке. Учитель спросил, чему, по его мнению, он научился. Прежде всего, сказал парень, курс сделал его более продвинутым и искусным преступником.
По моему опыту – в подобных учреждениях очень мало уроков чтения и письма, хотя я слышал, что новая тюрьма Темсайд в Лондоне отличается в этом отношении. Именно такое руководство и требуется. Ведь прежде всего мы хотим, чтобы преступники получили работу и стали полезными обществу. Ну а если они не умеют писать, то не смогут составить резюме, и работу будет труднее получить, правда?
Когда люди выходят из тюрьмы, они нуждаются в деятельности, у которой есть смысл и цель, так что именно эта проблема требует решения. Когда я уходил из «Манчестера», там была швейная мастерская, где шили тюремную одежду. Некоторые люди трудились там, наслаждались временем вне камеры и зарабатывали немного деньжат. Но ведь это не совсем то, что нужно, ведь так? Никто из них, выйдя из тюрьмы, не станет заниматься шитьем. Раньше у нас имелись мастерские с квалифицированными каменщиками и штукатурами, которые показывали, как выполнять разнообразные строительные работы. Это было полезно, и на эти занятия всегда ходило много народу. Один офицер, с которым я работал, как-то захотел сделать к своему дому пристройку. Он был в отпуске, когда строители начали ее возводить, а когда вернулся, увидел, к его изумлению, что двое парней, укладывавших кирпичи, были бывшими заключенными из Стрэнджуэйс. Штукатуры зарабатывают хорошие деньги – ребята вышли из тюрьмы с полезной профессией. Это то, что нужно большинству заключенных.
Я оглядываюсь на молодых преступников, которые привели меня в инженерное дело, когда я окончил школу. Тогда такая работа была в моде. Подобное широкое современное образование – это именно то, что нужно. Каждый парень с моего курса получил работу в конце двух лет обучения.
Если кто-то хочет освободиться на шесть месяцев раньше, он должен был поступить на работу. Частный сектор, похоже, лучше с этим справляется.
В Форест-Бэнке у нас был автомобильный цех, где ребята восстанавливали генераторы переменного тока, а также цех стеклопакетов. Вот в такой работе есть смысл. Бизнесмены обращались в тюрьму и заключали договоры на производство. Еще там были сборочные линии – заключенные собирали мебель, а в какой-то момент даже шезлонги и жалюзи. Заключенные получали приличное жалованье и полезные навыки, и все это помогало тюрьме существовать. Преступники нуждаются в сосредоточенности и чувстве поддержки общества, и в том, чтобы одновременно получать благодарность за свои усилия. Это дает им надежду. Очень немногие будут тратить деньги на что-то антиобщественное – я не выдумываю. По крайней мере, так власти дают им возможность стать порядочными гражданами, а не просто выбрасывают их обратно в джунгли, пока они снова не окажутся в тюрьме.
Теперь поговорим об условно-досрочном освобождении. Допустим, человек получил двухлетний срок. Фактическое время отбывания наказания будет меньше, и после освобождения он будет контролироваться. К примеру, если вы грабитель банка, то раз в неделю приходите в назначенное время, чтобы рассказать своему надзирателю, что вы делали. На самом деле это не полноценное наблюдение, правда?
Когда заключенные выходят из тюрьмы на испытательный срок, их часто селят в общежитии. Но эта система иногда может работать просто сумасшедшим образом! На соседней со мной улице живет парень, которого отправили в общежитие в Бери, а потом сообщили, что в его комнате сломана розетка. Его обвинили в том, что он это сделал, отправили обратно в тюрьму, и ему пришлось досиживать свой срок. Но даже если бы он это сделал – стоит ли сломанная розетка двух лет? Такой срок может учитель получить за вхождение в доверие к ребенку с целью склонения его к совершению развратных действий и вовлечению в занятия проституцией. Часто у людей, которых отправляют в эти общежития, на самом деле есть семья, готовая принять их – супруги, бабушки, дедушки, тетушки, – что, на мой взгляд, является куда лучшим шансом исправиться. Следите за ними, если это необходимо.
На мой взгляд, электронные браслеты используются недостаточно широко. Были возражения, когда система стала частной. Теперь она неизменно вызывала смех и всякие дурацкие заголовки в новостях. Одному парню браслет нацепили на протез: когда у этого чувака появились дела, он просто оставил его дома. Но прошло время, и электронные браслеты стали использовать должным образом: если собака потеряется в Корнуолле, по чипу можно найти имя и адрес владельца и вернуть питомца хозяину. Если вы знаете, что браслет покажет, что вы были на месте преступления, это причина не нарушать закон, правда? А спутниковая слежка может обеспечить соблюдение комендантского часа.
Одно из условий досрочного освобождения наркомана из тюрьмы: если он снова станет употреблять, находясь на свободе, то сразу вернется.
Наркоманы получают пособие по инвалидности, и оно может составлять от 1500 до 2000 фунтов (примерно 150–200 тысяч рублей) в месяц – столько же, сколько зарабатывает тюремный офицер. Это буквально заставляет их сорваться! Что наркоманам нужно больше, так это управление жизнью. В крыле I в Стрэнджуэйс, детоксикационном блоке, были установлены новые двери за большие деньги. У них большие люки, которые, как оказалось, служат для того, чтобы медсестры могли проталкивать бутерброды и горячий шоколад ночью, не открывая саму дверь. Такие вещи легко выводят из себя, и я сам взбесился, когда впервые увидел их: почему власти тратят кучу бабок на это? Но когда вы понимаете, для чего они предназначены на самом деле – чтобы убедиться, что люди при ломке получают достаточно пищи и откармливаются, – это действительно имеет смысл. К тому времени, как я ушел, и, кажется, даже сейчас, они никогда не использовались. Боссы скорее прикажут дать наркоманам метадон со всеми вытекающими отсюда проблемами.
Поэтому, когда наркоманы выходят из тюрьмы – просто дайте им достаточно денег на аренду квартиры и еду, не больше, и свяжите их обязательствами, такими как обучение чтению и письму. Опять же – это может дать им чувство собственного достоинства и цель, возможность начать с чистого листа. За ними будут следить, помогут распределить ресурсы. Что, чувак, не готов подписаться на это? Доматывай срок.