ма. Я заглянул внутрь и увидел, что там бушевал огонь.
Пламя было невысоким, но пол уже казался оранжевым. Под ложечкой засосало от страха, я прокричал предупреждение и достал шланг. Дверь была раскалена докрасна, от нее шел пар. Взломав засов, я лег на пол и несколько минут обдавал камеру водой. Кеннеди тоже лежал на полу, его торс тлел. Дым был едким и, кажется, заполнил все. Люди кашляли и задыхались. Кто-то помог мне вытащить преступника в коридор, где, не обращая внимания на сильные ожоги, мы перевернули Майкла, и я начал делать искусственное дыхание, сердечно-легочную реанимацию.
Когда я начал нажимать ему на грудную клетку, изо рта у него повалил дым – вот что я запомнил ярче всего. Дым вырывался из глотки, и я не мог не вдохнуть его тоже. Но я продолжал откачивать его, пока не прибежали медсестры и не воткнули ему в горло трубку. Как только скорая увезла его, кто-то приготовил нам чай. Я все еще кашлял, меня тошнило. Один офицер побелел, чувствуя тошноту, и начальник тюрьмы отпустил его передохнуть. Справедливо. Как Кеннеди устроил все это? Кто знает. Тогда зэки могли курить в своих камерах, но прикуривали для них сигареты мы, потому что зажигалок им иметь не разрешалось.
Некоторые коллеги потом спрашивали меня: зачем я вообще спас этот кусок дерьма? Ну, думаю, его смерть точно не лишила бы меня сна. Кеннеди был жалким подобием человека. Но в то же время я такой, какой есть. Мое сердце подсказывало мне вытащить его и сделать искусственное дыхание, так я и поступил. Мне стало жаль парня, который был покалечен в душе́. Как я выясню в последующие годы, такая работа порой может делать сострадательнее даже самых суровых тюремных офицеров.
Как-то раз у нас в изоляторе случилась целая серия пожаров в камерах, и один из них устроил Патрик Дюрр, парень из Рочдейла. Обычным делом было, что заключенные намеренно клали свои пожитки под кровать, собираясь устроить что-то в камере, потому что так меньше шансов их повредить. Собственность для них важна, потому что требуется время, чтобы накопить ее. Мы упаковали и пометили все его вещи – это стандартная практика после пожара в камере, а затем избавились от них, так как они были испорчены. После чего он подал иск, обвинив нас в том, что мы выбрасываем приличные тряпки. Дело было передано омбудсмену[10], привлекли адвоката, и мы оказались должны заплатить Патрику за его барахло. Это было даже смешно, ведь он сам все и устроил.
Еще одной звездой изолятора стал Гарри Хэммонд, известный в «Манчестере» парень. Алкоголик и наркоман, он был одним из тех заключенных, кого я находил очаровательными, у него было много действительно интересных историй. В то время я был его личным офицером – каждый из нас получал по горстке камер, и их обитатели могли говорить с нами о своих проблемах. У Гарри действительно были проблемы. Над ним надругались в детском доме. Однажды к нему пришел адвокат, который пытался получить компенсацию для воспитанников этого учреждения, но Гарри ничего не хотел. Ему не нужны были деньги, хотя этот адвокат говорил о тысячах фунтов.
– Я наркоман, алкаш… Это разрушило мою жизнь, и я не хочу вспоминать об этом.
Сорокалетний, покрытый шрамами, не раз избитый до полусмерти, всю жизнь просидевший в тюрьме, он был парнем, которому не для чего жить.
Мне сказали, что однажды он пытался отрезать себе лицо ножом. Он признался в этом. Это было не самоповреждение, а отчаяние.
Впрочем, несмотря на то, он не был бы доволен тем, как все вышло у него в жизни, но смирился бы с этим.
В то утро в изоляторе дежурил старший офицер, который любил драться и дубасить всех подряд, только ради этого он и пошел работать в тюрьму. Моя утренняя работа состояла в том, чтобы обходить камеры, подсчитывая зэков и собирая запросы.
Когда я добрался до Гарри, он сказал: «Ну что, мистер С.? Можно мне сегодня сделать зарядку?» Я сказал ему, что да. Он имел право провести час во дворе – в его просьбе не было ничего особенного. Я весь день дежурил, так что позаботился бы об этом – ну, типа, обещал ему, что все будет нормально.
У нас был блокнот, где мы записывали всякие бытовые штуки: хотели ли заключенные принять душ, позвонить по телефону, сделать зарядку…
В общем-то, это и все, что им было разрешено. В изоляторе тех, кто был за что-то наказан, запирали на 23 часа – довольно много. Затем вывешивали расписание на всеобщее обозрение в офисе, примерно одно и то же каждый день. Тюремные надзиратели – люди привычки, как и заключенные, и важно создавать и поддерживать систему. Еще по нашим правилам нельзя было выпускать сразу двух заключенных. Не должно быть никакого общения. Большинство парней в изоляторе чертовски опасны, поэтому их нужно было держать отдельно.
Когда я вернулся после выполнения нескольких других своих обязанностей, то увидел, что старший офицер вычеркнул имя Гарри из списка, и мы немного поссорились из-за этого. Золотое правило: никогда не нарушай обещания, данного заключенному. Права и привилегии важны для поддержания мира, особенно в изоляторе, где люди на самом деле могут сходить с ума. Тем не менее старший офицер был начальником, так что у меня не было другого выбора, кроме как подчиниться. Похоже, Гарри сегодня не повезло.
Я замечал, что люди приходят на службу в тюрьму по самым разным причинам. Некоторые, как, например, я, просто рассчитывают на надежную работу.
Другие искренне верят, что могут что-то изменить, во всяком случае, поначалу. Тюрьмы обычно губят таких идеалистов. И я осмелюсь сказать, что некоторые приходят сюда, чтобы упиваться властью, и это как раз относилось к тому старшему офицерцу, ну или, возможно, служба сделала его таким, не знаю. Тем не менее большинство тюремных офицеров, по крайней мере, стараются быть порядочными людьми, что делает паршивых овец еще более паршивыми.
У нас в изоляторе был молодой офицер, бывший солдат-пехотинец, приличный вроде бы парень, но, как и многие тюремщики, он был «хамелеоном»: перенимал характер общения и отношение тех, с кем работал. Этот парнишка пристрастился обламывать заключенных, а это рискованно, особенно если у них серьезные расстройства личности. Изолятор – не просто тюремный блок. Гарри стоял на своем, желая выйти, поэтому этот герой ушел поговорить с ним и вернулся, выпятив грудь, как Фоггорн Леггорн[11].
– Этот хрен все еще хочет размяться. Я сказал ему, что этого не будет.
Я посмотрел на старшего офицера и сказал, что это ненормально. Тот только пожал плечами. Гарри снова нажал на кнопку вызова, офицер сходил к нему и, вернувшись, объявил:
– Придурок говорит, что подожжет камеру.
Я оторвался от бумаг.
– И что ты ему сказал?
– Чтобы он, на хрен, с этим завязывал.
Отлично. Еще он сказал, что Гарри обмотал себя туалетной бумагой.
– Тебе не кажется, что это что-то значит?
Он уставился на меня, ничего не понимая.
Я встал, нажал на звонок. Теперь уже не имело значения, что думает по этому поводу старший офицер. Я достал шланг, спустился вниз, и конечно же – Гарри уже поджег себя. Я приоткрыл дверь и промочил его насквозь. Ничего страшного не произошло. Огонь только что разгорелся, и зэк не пытался поджечь ничего, кроме себя, хотя и оставил вмятину в двери ботинком. Старший офицер сказал, что Гарри вынесут обвинение, но я был против этого. Если бы дело дошло до судебных разбирательств – мини-судов, в которых представитель Министерства внутренних дел судит заключенных, которые якобы не подчинялись приказам, дрались или хранили наркотики, что-то в этом роде (в общественных тюрьмах такие дела разбирают управляющие), – все было бы так: «Я хотел тренироваться, и мне не разрешили, хотя обещали…»
На этом все не закончилось. Гарри разбил раковину, поэтому прибыла команда контроля и сдерживания. В прежние времена в камеру врывались шестеро здоровенных парней, и парочке из них обычно в итоге ломали челюсть. В наши дни все более организованно. Пока они одевались и составляли план действий, я поговорил с Гарри через дверь и убедил его упаковать свои вещи и мирно переехать в другую камеру. Я предупредил его: «Если я открою эту дверь и ты вырвешься, у меня будут неприятности».
Я смог выпустить Гарри, потому что он не был особо опасным, но вообще-то тюремный протокол диктовал ранг и количество офицеров, которые должны были присутствовать при переводе кого-то типа Майкла Кеннеди, например. В изоляторе всем выделяют двух служащих, это само собой разумеется: никогда не открывайте дверь камеры самостоятельно. Все зависит от того, насколько непостоянен заключенный: кого-то вроде Чарльза Бронсона[12] могут переводить 12 офицеров и старший офицер.
Гарри спокойно пошел и лег на кровать в камере напротив. Я сказал управляющему, стоящему рядом, чтобы он остановил команду контроля и сдерживания.
– Я его перевел. Вы ведь этого хотели, да?
Он криво усмехнулся и обозвал меня придурком.
Еще один пожар в камере изолятора устроил карманник и вооруженный грабитель Уильям Кэссиди, хорошо известный во всей системе, сейчас, кажется, уже покойный. ВИЧ-положительный. Гепатит С. Гепатит В. Торчок… Этим словом когда-то называли нюхателей клея, а теперь оно означает любого наркомана. По причинам, известным только ему самому, он решил обжаловать свой пятилетний приговор. Он уже отсидел шесть месяцев под стражей, так что осталось четыре с половиной года, и он рассчитывал отсидеть вдвое меньше, хотя на самом деле ему стоило бы отсидеть еще два года сверху или, может быть, даже три, за двенадцать или тринадцать краж – он был рецидивистом, этот парень. Процесс апелляции затянулся, и преступник оказался в Высоком суде Лондона. Не знаю как, но ему удалось все засрать. Но, во всяком случае, у него был день славы, и он вернулся с прибавкой – двенадцать лет.