Когда он вернулся в изолятор, то пошел прямо в свою камеру, заорал и размазал говно по стенам – это называется «протест с отказом от личной гигиены» (или «грязные условия», как теперь говорят).
В течение следующих двух-трех дней зэк угрожал персоналу, плевался и выбрасывал свои продукты крови из центра переливания, что, учитывая, что он был ВИЧ-положительным, не очень здорово.
Иногда в тюрьме заключенные платят кому-то за то, чтобы он совершил от их имени мерзкий и отвратительный поступок. Например, разбрызгивал мочу и кидался дерьмом. Но Кэссиди был счастлив сам мочиться под себя, поэтому мы оградили его камеру ширмой и постелили одеяло на полу перед дверью, чтобы все это не вытекало.
Его пришли навестить две дамы из Совета посетителей[13] (теперь он называется Независимым наблюдательным советом). Честно говоря, поначалу я думал, что Совет – это какие-то бюрократы, и недолюбливал их, но с тех пор мое мнение сильно изменилось. Его представители посещают изолятор, медицинское отделение и так далее, участвуют в системе подачи жалоб. Заключенные просят о встрече с ними. Они, как правило, состоятельны и могут помогать как заключенным, так и персоналу, хотя мало кто из офицеров пользовался их услугами. Но тогда у меня было ощущение, что они смотрят на нас свысока, как на подонков, а о насильниках и педофилах говорят так, словно они святые.
Уильям Кэссиди подал жалобу, поэтому они пришли. Мы проинструктировали этих чопорных английских стариканов, объяснили, в каком он состоянии, и посоветовали им поговорить с ним из-за ширмы, на безопасном расстоянии от двери – ради их собственного благополучия. Даже в новой тюрьме двери камер редко являются идеальной защитой. Но ведь там есть замок, скажете вы. Да, есть, и крепкий. Сидит как влитой. Петли с другой стороны, однако создают щель, через которую можно просунуть кусок хлеба. Заключенные обычно выбрасывают через них игральные карты, покрытые дерьмом. Отсюда и ширма. Однако наших предупреждений оказалось недостаточно для одной из них, которая, видно, воображая себя кем-то вроде мисс Марпл, подошла поближе к краю ширмы, чтобы перекинуться с заключенным парой слов, сказала, что не слышит его на таком расстоянии.
– Не делайте этого, пожалуйста, – попросил я, но она подняла руку, прося меня замолчать, – я не мог ничего сделать.
И действительно, вскоре из щели хлынули золотые брызги. Я смотрел, как струйка мочи стекает с ее клетчатой шерстяной юбки.
– Этель! – воскликнул ее супруг, и они ушли – уже не такие чопорные, правильные и почтенные.
Старший офицер сказал, что нужно выдвинуть Кэссиди обвинение, что я и сделал. На какое-то время он успокоился. Однако я постоянно присматривал за ним и в один момент увидел, как он поджигает камеру. Он уже некоторое время не выходил из камеры, весь в дерьме, моче и крови. Думаю, он дошел до точки, где ему просто некуда было деваться.
Существуют определенные правила обращения с заключенными. И по ним, чтобы просто открыть его дверь, нам пришлось бы одеться: СИЗ, специальные белые костюмы поверх них, белые бахилы поверх ботинок, от которых потом легко избавиться. Дежурный старший офицер, большой, добрый и разумный парень, согласился, что у нас нет времени на всю эту возню. Я схватил шланг, подбежал к камере и пинком отбросил ширму в сторону, разбрызгивая воду по бокам двери, прежде чем открыть замок. Пламя становилось все выше. Стены раскалились докрасна, а дым стелился над полом, как утренний туман.
Перед тем как устроить пожар, заключенный заткнул щели в двери влажным полотенцем, чтобы скрыть, что делает.
Огонь горел всего несколько минут, но Кэссиди лежал лицом вниз на полу, без сознания и весь в пузырящемся дерьме. Мы вытащили его и начали делать сердечно-легочную реанимацию. Сам он не обгорел, к счастью. Вскоре пришли медсестры и занялись им. Большинство из них – молодые женщины; в тюрьме тогда было очень мало медбратьев, может быть, полдюжины в мое время.
Они убедились, что он дышит, и вызвали скорую. В больницу он отправился с повреждением от вдыхания дыма, виновник своего собственного несчастья. Этот его новый двенадцатилетний срок все еще заставляет меня давиться от смеха.
3. Сага о самогоне
Можно подумать, что в тюрьме нет алкоголя, но это ошибка. Все, что нужно, – это сахар, вода и фрукты. Как только смесь заквашивается, можно налетать. Заключенные умны. Еще они используют молочный порошок Ovaltine, потому что в нем есть дрожжи. У этих ребят есть двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, чтобы играть с вами в игры. Если в крыле есть самогон, а заключенные знают, что идут обыски, то могут спрятать его в мусорном баке прямо в коридоре. Никогда не хватает персонала, чтобы обнаружить все.
Однажды я запирал заключенных в Форест-Бэнке в крыле F и учуял характерный сладкий запах. Один парень сказал мне: «Лучше поднимитесь туда, мистер С.».
Чем ближе я подходил, тем сильнее становилась тошнотворная вонь – в основном от гнилых апельсинов. Мало того, я чувствовал еще и запах рвоты. Я заглянул внутрь камеры: их было четверо – отец, сын, дядя и его приятель, все до единого без сознания, и смрад стоял отвратительный. Заключенные разошлись, вызвали медперсонал и скорую. Сын, папаша и дядя совсем отрубились, а друга дяди перевели в медицинское отделение. Даже без сознания их должны были пристегнуть наручниками к офицерам. Один из них умер тогда от алкогольного отравления.
На дознании выяснилось, что они выпили около двадцати трех литров самогона. А тестирование показало уровень спирта в том самодельном бухле между 21 и 23 процентами. Меня спросили: «Как же вы этого не заметили?» Новый парень, с которым я был на смене, в ужасе просидел в офисе весь день. Ему было около девятнадцати, а тюремный надзиратель – это не работа для девятнадцатилетнего.
В частный сектор иногда нанимают бездельников, которые надеются весь день протирать штаны, сидя за столом.
Один парень из изолятора, Джон Дэнд, бывший молодой преступник, отбывал наказание за убийство. Он отправился кому-то отомстить, прихватив пистолет, и застрелил какого-то чувака на вечеринке, даже не того, кого собирался. Ему было около двадцати двух лет, и он уже успел создать себе определенную репутацию в тюрьме. А теперь его нашли во дворе для прогулок, и он был не в себе от выпитого самогона.
Мы отвезли его в изолятор, он отбивался, заблевал все вокруг и потерял сознание. Двери изолятора и медицинского отделения были совсем рядом, поэтому мы отнесли его туда, чтобы за ним понаблюдали врачи. Около пяти часов позвонила старшая медсестра и спросила, сможем ли мы забрать его обратно, когда он придет в себя окончательно.
Итак, мы пошли. Он был там с адским похмельем, и вот ему дали пинка под зад, сказав убираться. Нас было четверо плюс дежурный менеджер тюрьмы, который сказал: «Ладно, ребята, вы можете либо переодеться как положено, либо мы можем считать это спонтанным действием». Экипировка может быть очень заморочной: комбинезоны, перчатки, шлемы, ботинки, бахилы… Поэтому мы решили войти, и я, будучи большим тупым йоркширским придурком, пошел первым и бросил его на пол. Обычно заключенные подчиняются, как только начинается сдерживание. Только не этот ублюдок. Он плевался, ругался… пытался ударить хоть кого-нибудь, но, к счастью, не попадал ни разу. Мы поставили парня на ноги, надели наручники, но все равно пришлось еще несколько раз прижимать зэка к полу, пока мы вытаскивали его из медицинского отделения.
– Черт возьми, Дэнди, – сказал я. – Успокойся. Веди себя прилично.
Он брыкался, пытаясь подставить кому-нибудь подножку, бодался. В очередной раз, когда его положили на пол, дежурный прижал его голову носком ботинка, едва коснувшись. Однако он все еще извивался, так что нам пришлось его тащить. С несговорчивым заключенным это опасно, так как вы либо просто тащите его, либо можете получить травму. Заключенные учат быть осторожными. Я взял его за руку, другой парень обхватил голову, старший офицер держал другую руку, и двое парней схватили ноги Джона. Продолжая бесноваться, зэк плюнул мне прямо в лицо, так что я одной рукой вытерся, а другой закрыл парню рот, чтобы он не пытался повторить. Это был бунт.
Все наше перемещение из медицинского отделения, чуть больше пятидесяти метров, заняло добрых полчаса. Все мы вымотались с ним. Как только мы вернулись в изолятор, поместили Джона в специальную камеру – совершенно пустую. Только под потолком есть пара окошек для наблюдения за заключенным.
Итак, мы перенесли этого хулигана в камеру, и я все еще держал его левую руку. В этот момент ни один другой сотрудник не должен входить. Мы собирались обыскать его как можно тщательнее, чтобы убедиться, что у него нет оружия, которым он мог бы причинить вред себе или кому-то еще, и уйти, оставив ему только одеяло, трусы, носки и, возможно, футболку. Один офицер вышел, и в камере нас осталось четверо, не считая заключенного, который теперь лежал на животе со скованными за спиной руками.
В этот момент старший офицер повернул голову парня в сторону и ударил его прямо по носу. Зачем он это сделал, я не знаю. Дэнд, казалось, немного успокоился, но его носяра теперь был разбит, кровь была повсюду. Остальные непонимающе переглядывались – какого хрена он это сделал? – заключенный приходил в себя, называя нас грязными ублюдками.
Каким-то образом нам удалось выполнить процедуру обыска с раздеванием и покинуть наконец проклятую камеру. Как обычно, подошла старшая медсестра, чтобы проверить, не пострадал ли заключенный, и обработать порезы и ушибы, если они есть. И конечно, она заметила свежую кровь на его лице, которой не было, когда мы втащили его внутрь. Медсестра бросила на нас понимающий взгляд и ушла обратно.
Не прошло и получаса, как старшего офицера отстранили от работы в ожидании расследования, обвинив в том, что он ударил заключенного. Более того, зэк хотел позвонить своему адвокату и пожаловаться на нападение. Дежурный менеджер подошел и вывел парня в коридор, где нас троих, включая старшего офицера, уже ждали.