Пока он бежал, что-то мокрое и холодное несколько раз прикасалось из темноты к его лицу, а когда автобус остановился у больницы, вдоль дороги были уже белые полосы и мимо фонарей летел снег.
Мальчик быстро поднялся по заснеженным ступенькам, пошёл в знакомый коридор, а оттуда в слабо освещенную палату.
– Мама, – сказал он, – я дал телеграмму деду…
– Тише, – появилась откуда-то сердитая медсестра со шприцем в руках, – мать твоя спит, не видишь?..
Мать лежала на боку, рот её был полуоткрыт, и мальчику вдруг показалось, что она не дышит.
– Она живая? – тихо спросил он сестру.
– Живая, живая, – ответила сестра, – ей спать надо… А тебя куда девать? Ночевать у тебя есть где?
– Я здесь посижу, – сказал мальчик.
– Здесь не положено, – сказала сестра. – Опять прямо в пальто в палату! – И взяла его за воротник пальто.
Тогда мальчик дёрнулся и вырвался, но сестра переложила шприц из правой руки в левую и снова, уже покрепче, взяла его за воротник.
– Я милиционера позову, – сказала она.
Потом кто-то взял мальчика за руку и повернул к себе.
И мальчик увидел халат весь в жёлтых пятнах, перед самыми глазами мальчика было пятно, похожее на жука, а чуть левее, у костяных пуговиц, пятно, похожее на черепаху с длинной шеей.
– Это сын той, с эшелона, – сказала сестра халату.
– Ну-ка, расстегни пальто, – сказал халат и приложил ко лбу мальчика твёрдую ладонь, при этом жук дёрнулся, пополз, а черепаха зашевелила шеей.
Мальчик хотел вырваться, но сестра крепко держала его сзади.
– Ну-ка, – повторил халат и взял мальчика за кисть своей второй рукой. Вторая рука была мягкая, с коротко остриженными ногтями и тёмными волосиками на пальцах, и мальчик немного успокоился.
– Раздевайся, – сказал халат.
– Мне можно остаться? – спросил мальчик.
– Да… Мы вас вместе вылечим, и поедете дальше.
– А разве я тоже больной? – спросил мальчик.
– Да, – нетерпеливо ответил халат: его звали в другую палату. – Сестра, положите его на эту койку. – Он показал на свободную койку в другом конце палаты и ушёл…
– Пойдём, – позвала сестра и вышла в коридор.
Она привела его в каморку без окон и щёлкнула выключателем, но в каморке по-прежнему было темно, видно, перегорела лампочка. Тогда сестра зажгла свечу, и при свете этой свечи мальчика почему-то стало знобить.
Он разделся, сбрасывая всё на пол, а сестра, ворча, подбирала одежду и заталкивала её в мешок. Потом он натянул штанину серых, больничных кальсон и лёг отдохнуть.
Сестра подняла его, натянула вторую штанину, надела рубаху и повела в палату, держа за плечи.
Ткнувшись о постель, мальчик прижался головой к подушке, но сестра снова растормошила его и дала половинку какой-то таблетки.
– Глотай, – сказала сестра, – набери слюны в рот и глотай.
Во рту у мальчика было сухо, и горькая таблетка растаяла по языку…
– Дайте пить, – сказал мальчик. – А кушать когда у вас дают?
– Вот ты зачем сюда пришёл, – сердито сказала сестра. – Ужин уже кончился…
Она ушла в глубину палаты и принесла стакан холодного чая и несколько галет.
– Бери… Мать не ела…
Мальчик выпил чай, съел галеты и лёг. Между ним и матерью было три койки, и, чтоб видеть мать, он должен был опираться на локти, потому что её заслоняла голова то ли старика, то ли старухи с острым носом и острым подбородком.
Мать лежала теперь навзничь, одеяло на её груди часто приподнималось и опускалось.
Мальчик ненадолго заснул, и ему ничего не снилось, а когда проснулся, по-прежнему была ночь и мать по-прежнему лежала навзничь. Он поднялся на локтях, потом сел, чувствуя дрожь во всём теле, подошёл босиком по холодному полу к её кровати и долго стоял так и ждал, пока мать пошевелится. И она пошевелилась, подняла колени и вздохнула глубоко и спокойно.
Тогда он вернулся к себе на койку и, глядя в темноту под потолком, подумал, как они приедут домой, в свой город, и будут вспоминать всё это. Старик рядом начал ворочаться и стонать, и, чтобы стоны эти не мешали думать, мальчик укрылся с головой одеялом. За ночь он ещё несколько раз вставал, подходил к матери и ждал, пока она пошевелится. А потом ложился и то засыпал, то просыпался. Когда он проснулся в последний раз, потолок уже был серый и в окна виден был падающий снег. И он обрадовался, потому что ночь кончилась. Он опёрся на локти, посмотрел на мать и опять обрадовался, потому что она шевелилась, даже приподнималась и что-то говорила.
Мальчик улыбнулся, и ему захотелось рассказать матери про телеграмму и про то, как он ночью боялся, когда она лежала неподвижно.
Но вдруг старик рядом крикнул:
– Сестра, женщина умирает!
Мальчик встал с койки и увидел, что мать хрипит и шея её выгибается, а голова глубоко погружена в подушку.
Подошла сестра, взяла мать пальцами за подбородок, а потом привычным движением натянула одеяло ей на лицо. Одеяло приподнялось, и мальчик на мгновение увидел жёлтую ногу и голый живот.
Он смотрел на неподвижный теперь бугор, укрытый одеялом, и странное безразличие, какое-то странное спокойствие овладело им. Он подумал: “Вот и всё”, – и пошёл из палаты в коридор.
Его догнала сестра.
– Ты ложись, – сказала она, – ты больной.
– Где моя одежда? – спросил мальчик. – Я должен сейчас ехать дальше.
Сестра что-то говорила ему, но он не слышал, что она говорит.
В коридоре были какие-то женщины с сумками, наверно, просто прохожие; как они туда попали, неизвестно. Они смотрели на мальчика, и кто-то спросил:
– В чём дело?
И кто-то сказал:
– Вот у мальчика мать умерла.
И кто-то приложил платок к глазам. А мальчик сидел на деревянной скамье в коридоре, дрожа от холода, и не смотрел на всех этих людей. Он вдруг подумал, что, когда он приедет в свой город, мать встретит его на вокзале.
Он был уже не маленький и понимал, что мать его умерла, и всё-таки он так подумал.
– Я хочу уехать домой, – сказал он доктору.
– Ты не глупи, – сказал доктор, – вылечишься, поедешь.
– Я уже здоров, – сказал мальчик. – Где моя одежда?
В это время с улицы кого-то внесли на носилках. Сзади шёл здоровенный мужчина и громко плакал, сморкаясь. Доктор махнул рукой и ушёл следом за носилками. А сестра сказала мальчику:
– Жди здесь. – И тоже ушла.
Она вернулась минут через двадцать и повела мальчика в кладовую.
Она вынула из мешка его мятую одежду, и он начал одеваться. Потом она вынула из другого мешка пальто, пуховый берет и туфли матери и скатала всё это в узел. Она долго писала что-то на бумажке с лиловой печатью и спрашивала мальчика его имя и куда он едет.
– А в платье мы её похороним, – сказала она. – Распишись за вещи и деньги пересчитай.
Он не стал пересчитывать, расписался и пошёл к дверям. Сестра окликнула его и сунула в карман бумажку с лиловой печатью.
Ночью навалило снегу, труба теперь стояла не на кирпичном фундаменте, а на громадном сугробе. Мальчик прошёл мимо и вспомнил, как вчера отдыхал здесь и держался рукой за проволоку. Потом он заметил, что идёт по снегу, рядом с протоптанной тропинкой, и, наверно, поэтому так устал. Спина и шея у него были мокрыми от пота, а правая рука, которой он прижимал к себе узел, совсем окоченела.
Он вышел на площадь у вокзала; она была совсем незнакомой, тихой и белой. Дом с башенкой был другой, низенький, и очередь другая, и старуха больше не торговала рыбой.
Он вошёл в вокзал, и его начали толкать со всех сторон. Людей было много, и они все лезли к кассам; мальчик сразу понял, что ему ни за что не пробиться к кассам. В толпе его прижали лицом к какому-то кожаному пальто, и, пока их мотало вместе, мальчик успел привыкнуть к этому желтому пальто, а запах кожи он всегда любил.
– Дядя, – сказал он, когда их вытолкнули на свободное место, – закомпостируйте мне билет.
Дядя ничего не ответил, лишь мельком взглянул на мальчика, морщась, потирая ушибленный об угол локоть.
– Я уплачу, – сказал мальчик.
– Сопли утри, богач, – сказал дядя.
Он опять кинулся в толпу, а мальчик вспомнил, что вещи остались у женщины в железнодорожной шинели, и пошёл её искать.
Он долго ходил по перрону, замёрз и пошёл греться в зал ожидания. Все скамьи были заняты, он сел на подоконник и увидел дядю в кожаном пальто. Тот возился у громадного чемодана, прижимал его коленом и затягивал ремень, а рядом, на скамейке, спали женщина в точно таком же кожаном пальто и толстячок, удивительно похожий на дядю; мальчик сразу обозвал его про себя “маленький дядя”.
Дядя, наверно, почувствовал, что на него смотрят, и обернулся.
– Вот я тебе! – сказал он. – Чего надо?
– Я тоже жду поезда, – сказал мальчик и показал билет. Вместе с билетом мальчик вытащил ещё несколько бумажек, и две из них упали на пол.
Одну подобрал мальчик, другую дядя.
– Что за филькина грамота? – спросил дядя, близоруко щурясь.
– Это справка из больницы, – сказал мальчик.
Дядя надел очки, прочитал и сразу заторопился.
– Ну-ка, пойдём, – сказал дядя, толкнул спящую женщину и положил около неё узелок мальчика, а самого мальчика взял за плечо.
Он провёл его через зал ожидания в коридор, где у двери толпилось много людей, но дядя показал справку, и их пропустили. В комнате за дверью было тоже много людей, и какой-то сидевший за столом железнодорожник начал кричать, но дядя показал справку, и железнодорожник перестал кричать.
– А где хлопец? – спросил он, и дядя быстро вытащил мальчика из-за чьих-то спин.
– Это вас вчера сняли с эшелона? – спросил железнодорожник.
– Нас, – ответил мальчик.
– Зайдёшь в камеру хранения, заберёшь вещи. – И что-то написал на бумажке.
– Земляки, – сказал дядя. – Довезу, как родного сына.
– Ладно, – сказал железнодорожник и что-то написал на другой бумажке.
– Только у меня семья, – сказал дядя, прочитав бумажку, – жена и сын… Будет два сына.