В это время поезд дёрнул, и кудрявая женщина начала кричать:
– Ой, он отстал, он отстал!
А “маленький дядя” заплакал. Мальчику стало жалко “маленького дядю”, и он сказал:
– Ты не плачь, папа догонит поезд на самолёте…
Тогда женщина крикнула:
– Ты, дурак, молчи… Приблудился на нашу шею. – И начала ломать руки.
Но тут появился дядя с полной кошёлкой, которую он прижимал к груди, и кудрявая женщина сразу начала ругать дядю, а он молча выкладывал из кошёлки на столик хлеб, дымящиеся картофелины, огурцы и большую жирную селёдку.
Мальчик повернулся лицом к стенке и закрыл глаза, но всё равно не забыл жирную селёдку с картошкой и огурцами. Он ел бы всё это отдельно, чтоб было больше. Сначала огурцы, откусывая маленькими кусочками, потом селёдку с хлебом, а на закуску картошку. Он даже пошевелил губами, повернулся лицом навстречу вкусному запаху и вдруг увидел прямо перед собой большую тёплую картошку и половинку огурца и хлебную горбушку с довеском мякоти.
– Кушай, мальчик, – сказал дядя, – обедай…
Мальчик съел картошку вместе с кожицей, под кожицей она была мягкая и жёлтая, как масло. Огурец он сначала обкусал со всех сторон, а серединку оставил на закуску. Потом осторожно глянул вниз, не смотрит ли кто, и обрывком жирной газеты, на которой дядя подал ему еду, натёр горбушку и мякоть. Получился хлеб с селёдкой, и мальчик ел его медленно, маленькими кусочками.
После еды мальчику стало тепло, весело, и захотелось сделать для дяди что-нибудь хорошее.
Он вспорол зубами крепкие нитки на узле, вытащил пахнущий нафталином коричневый отрез и сказал:
– Дядя, пошейте себе костюм.
Дядя удивлённо поднял брови, но кудрявая женщина быстро вскочила и протянула руку.
– Это не вам, это дяде, – сказал мальчик и отдал дяде отрез.
К полке подошел старик в пенсне, теперь он был не в рваном пальто, а в короткой женской кофте.
– В такое трагичное время, – сказал он, – трудно быть взрослым человеком… Трудно быть вообще человеком…
“Маленький дядя” посмотрел на старика и заплакал, а кудрявая женщина сказала:
– Проходите, дедушка, вы испугали ребёнка.
Но старик продолжал стоять, покачиваясь, часто моргая красными веками, и тогда дядя вскочил, взял его за воротник кофты и толкнул в глубину прохода.
Мальчик рассмеялся, потому что старик смешно взмахнул руками, а пенсне его слетело и повисло на шнурочке, и подумал: “Хороший дядя, прогнал старика”.
Поезд шёл и шёл, полка скрипела, снизу гудело, сверху постукивало, и вскоре мальчик увидел за окном среди снега чёрные, обгорелые дома. И танк с опущенным стволом. И грузовик кверху колёсами. И ещё один танк, и ещё один грузовик…
Поезд шёл очень быстро, и всё это летело назад, мальчик ничего не мог разглядеть как следует. Потом кто-то опять подошёл и остановился у полки, и мальчику стало страшно, потому что он узнал инвалида с плоским рукавом.
Инвалид держал об руку военного в шинели без погон, ушанке и с гармошкой на плече. Лицо военного было в тёмно-зелёных пятнышках, а на глазах чёрные очки.
И дяде тоже стало страшно, мальчик увидел, как дядя поперхнулся селёдочным хвостом – хвост теперь торчал у дяди изо рта.
Дядя кашлял, а инвалид с военным молча стояли и смотрели.
Наконец дядя засунул пальцы в рот, вытащил селёдочный хвост и сказал инвалиду:
– Здравствуйте, – как будто инвалид никогда не давал дяде дули и никогда не плевал ему в лицо.
– Здравствуйте, – вежливо ответил инвалид, – мы где-то с вами виделись.
– Конечно, конечно, – сказал дядя, – может, вы перекусить хотите, так присаживайтесь.
– Спасибо, – ответил инвалид, – у нас своё есть. – И выложил на столик алюминиевую флягу и завёрнутый в газету пакет.
– Кисонька, – сказал дядя кудрявой женщине, – погуляй с ребёнком, пока люди пообедают.
Кудрявая женщина сердито посмотрела на дядю, взяла на руки “маленького дядю” и вышла в коридор, а дядя торопливо порылся в корзине и выставил на столик два покрытых никелем железных стаканчика.
Инвалид отвинтил крышку фляги и налил в стаканчики, а военный начал шарить пальцами по столику, натыкаясь то на флягу, то на пакет, пока не опрокинул один стаканчик.
– Эх, – сказал инвалид, – ведь чистый спирт. – Он снова налил и вложил стаканчик военному в руку.
Дядя быстро достал тряпку и начал вытирать лужицу на столике.
– Зачем? – поморщившись, сказал инвалид.
– Как же, как же, – сказал дядя, – вот товарищ слепой рукав намочит.
Инвалид и военный выпили, крякнули, и инвалид начал разворачивать одной рукой пакет. В пакете был точно такой пирог, какой ел мальчик утром. Только не кусочек, а громадный кусок, мальчику его б хватило на целый день, а может, и на два дня.
– Закуска – дрянь, – сказал инвалид, – по коммерческим ценам давали…
Он вынул из кармана тяжёлый позолоченный портсигар и раскрыл его. Портсигар был плотно набит кислой капустой. Инвалид взял щепотку капусты, затем схватил руку военного и тоже сунул её в портсигар. Они выпили и сразу же, не переводя дыхания, налили и выпили опять.
В это время поезд застучал по мосту, и инвалид сказал военному:
– Вот она, Волга!
Они выпили снова, и лицо военного стало красным, а щёки инвалида, наоборот, побелели. Головы их мотались низко над столиком, а за головами в окне до самого горизонта стояли припорошенные снегом танки, машины и просто непонятные, бесформенные куски.
– Кладбище, – сказал инвалид, – наломали железа.
Они выпили, и инвалид сказал:
– Давай фронтовую…
Пальцы у военного часто срывались, он бросал мелодию на середине и начинал сначала.
Вскоре у купе собралось много людей. Толстая женщина сказала:
– Браток, а может, ты “Васильки-василёчки” сыграешь?
Но военный продолжал играть одну и ту же мелодию, обрывая её на середине и начиная сначала.
Голову он повернул к окну, и очки его смотрели на заснеженное железное кладбище, где летали вороны, очень чёрные над белым снегом.
Локоть шинели у военного был вымазан повидлом от пирога, и инвалид взял пирог, встал, пошатываясь, и сказал мальчику:
– Кушай, пацан.
Мальчик увидел перед собой плохо выбритое лицо, дышавшее сквозь жёлтые зубы горячим, остро и неприятно пахнущим воздухом, и отодвинулся подальше, в самый угол.
– Если мальчик не хочет, – сказал старик в пенсне, – я могу взять.
– Нет, – сказал инвалид, – пусть пацан съест. – И положил пирог возле мальчика.
Поезд начал стучать реже, зашипел, дёрнул и остановился у какого-то обгорелого дома.
– Твоя, – сказал инвалид военному.
Тот поднялся, и они вместе пошли по проходу.
– Унесло? – спросила кудрявая женщина, заглядывая в купе. – Насвинячили, алкоголики!
– Тише, – сказал дядя, – он ещё вернется…
Поезд вновь двинулся, на этот раз без толчка, и, пока он медленно набирал скорость, мимо окна ползли заснеженные развалины и снежная дорога, по которой среди развалин шли люди.
Поезд грохотал уже на полной скорости, когда инвалид вернулся в купе и сел над недопитым стаканом, опершись головой на руку.
Он сидел так долго и молчал, и дядя сидел и молчал, на самом краешке скамейки, а кудрявая женщина каждый раз заглядывала в купе и уходила опять.
Наконец дядя очень тихо и очень вежливо спросил:
– Вы, может, спать хотите? Может, вас проводить?
Но инвалид продолжал сидеть и потряхивать головой над недопитым стаканом.
Тогда дядя подошёл, осторожно потрогал инвалида за плечо, и тот сказал усталым голосом, не поднимая головы:
– Уйди, тыловая гнида…
Тут появилась кудрявая женщина и закричала:
– Вы не имеете права!.. У нас был такой случай: инвалид обругал мужчину, а мужчина оказался работник органов, и инвалида посадили.
– Гражданин, – сказал дядя уже построже, – освободите место. Здесь едет моя жена и ребёнок.
Инвалид медленно поднялся, посмотрел на дядю и вдруг схватил, сжал пальцами дядин нос.
– Барахло назад отдай пацану, – сказал инвалид, – отдай, что взял…
Дядин нос сначала позеленел, потом побелел, и на дядин полувоенный френч потекла тоненькая красная струйка, через весь френч, на галифе и дальше по сапогу.
Кудрявая женщина громко закричала, а “маленький дядя” заплакал, и мальчик, хоть ему было страшно, тоже крикнул:
– Не трогайте дядю, пустите дядю…
В это время кудрявая женщина наклонилась к чемодану и бросила подаренный дяде отрез прямо мальчику в лицо, а проводник и толстая женщина оторвали инвалида от дяди, и дядя сразу куда-то убежал.
Инвалид устало опёрся рукой о полку, облизал губы и спросил проводника:
– У тебя, папаша, гальюн открыт?.. Мутит меня…
– Нужно оно тебе, – покачал усатым лицом проводник и повёл инвалида, придерживая его за спину рукой.
Появился дядя и начал хватать свои чемоданы. Он сказал кудрявой женщине:
– Собирайся, я договорился в третьем вагоне.
– Дядя, – крикнул мальчик, – подождите!
Но дядя даже не посмотрел в его сторону: он очень торопился.
У мальчика опять начало давить в горле, однако он не сжимал глаза и зубы, чтоб не заплакать, потому что ему хотелось плакать, и слёзы текли у него по щекам, по подбородку, и воротник свитера и пальцы – всё стало мокрым от слёз.
– Он ему в действительности дядя? – спросила толстая женщина.
– Не знаю, – ответил старик в пенсне, – ехали они вместе.
Появился инвалид; лицо, шея и волосы его были мокрыми, и он каждый раз отфыркивался, точно всё ещё находился под краном.
– Граждане, – сказал он, – отцы и матери, надо довезти пацана… Меня пацан, граждане, боится… – Инвалид зубами расстегнул ремешок часов и положил их на столик. – Довезёшь, проводник, папаша? Денег нет… Пропился я, папаша… – Он вытащил из кармана портсигар, вытряхнул прямо на пол остатки капусты и положил портсигар на столик, рядом с часами. – Вещь… Целый литр давали. – Потом вытащил из кармана зажигалку, складной нож, фонарик, потом подумал, расстегнул бушлат и принялся разматывать тёплый, ворсистый шарф.