ых.
Помните щедринского героя, поражавшего воображение своего племянника-несмышленыша незамысловатым фокусом с монетой? Герой этот подносил к его носу раскрытую ладонь, затем сжимал пальцы в кулак, произносил волшебное слово «клац», разжимал пальцы и показывал изумленному балбесу чудом возникшую золотую монету. Примерно то же самое делает и Гленн Тарнер. С той только невеликой разницей, что демонстрирует он свой фокус всей Америке, сует под нос миллионам свои руки, сжатые в кулаки и растопыренные ладонями кверху, раскатывает волшебное слово «клац» громом телевизионной рекламы, газетного паблисити, цирковых представлений. И, что самое главное, загребает под этот фокус несметные сокровища…
Подобно тому как планеты нашей галактики вращаются вокруг Солнца, в мире капитала, где господствуют частная собственность и эксплуатация человека человеком, все вращается вокруг золотого тельца — символа наживы. Такова уж социальная природа капиталистического общества.
В Соединенных Штатах Америки страсть к наживе приобрела наибольший размах и наиболее отталкивающие формы. «Поиск счастья», торжественно провозглашенный «отцами-основателями», как по традиции называют создателей Декларации независимости, уже с первых же шагов молодого американского государства обернулся поиском звонкой монеты. Богатство стало синонимом счастья, и уже одно это предопределило невозможность его достижения. Возведение доллара в божество, культивирование страсти наживы во всем ее многообразии— от «респектабельной» и освященной свыше погони гигантских монополий за сверхприбылями до элементарного гангстеризма, от фондовых бирж, страховых компаний и банков до торговли наркотиками, проституции, порнографии — ведет к поляризации общества и к распаду личности.
Богатые становятся богаче, бедные — беднее. Гигантские состояния сколачиваются на разорении так называемого простого налогоплательщика. Его обдирают как липку, причем дважды — государство и корпорации. Но дело этим далеко не ограничивается. Страсть наживы, погоня за долларом, набивая карманы немногих и опустошая карманы большинства, ведут к духовному обнищанию всего общества в целом.
На бирже человеческих ценностей, если можно так выразиться, свирепствует глубокий постоянный кризис. Здесь нет даже конъюнктурных взлетов. Все покупается и продается. Культура — бизнес, любовь — бизнес. Человек человеку волк. Материальное неравенство смыкается с моральным обнищанием — единственным видом «равенства», которое реально существует в мире капитала. В этом, собственно, нет ничего нового, сенсационного. Об этом было написано с убийственно обличительной силой уже в «Манифесте Коммунистической партии» Маркса и Энгельса. Ныне банкротство калитализма, исчерпавшего свою позитивную историческую динамику, стало еще более очевидным, его духовное обнищание — еще более тлетворным. Мефистофелевское «люди гибнут за металл» превратилось из поэтической метафоры в прозаическую констатацию факта…
Щедринский ублюдок навеки занемог от дядюшкиного фокуса. Его манила и отравляла не просто страсть делания денег, а делания денег из ничего и без труда; сжал пальцы — разжал пальцы — вот тебе и монета. Ну еще «клац» проговорил. Философия «позитивного отношения» Гленна Заячьей Губы именно на этом и зиждется.
Подобно тому как он пытался сбывать швейные машинки «зингер» бедствовавшим фермерам-издольщикам, он сбывает сейчас свою философию «позитивного отношения», в основе которой лежит допотопный «клац», тем американцам, которых обнесли чашей на пиру всеобщего благоденствия, равных возможностей и безграничного процветания. А в Америке таких американцев десятки миллионов. И всем им хочется быть богатыми, как Рокфеллер, ибо все равны перед богом и конституцией, ибо традиционный яблочный пирог выпечен для всех, надо только уметь и успеть отхватить причитающийся тебе кусок, а если удастся — отломить кое-что и от соседского.
Но как сделать это? У Рокфеллера и других «парней из высшей лиги» банки и дредноуты, нефть и дипломаты. Им уже принадлежит почти весь американский традиционный яблочный пирог. И они никому не собираются отдавать его. Да и оставшиеся крохи тоже не залеживаются на блюде всеобщего благоденствия. Их судорожно запихивают в рот и заглатывают хищники, что помельче. Здесь есть от чего впасть в отчаяние, выброситься из окна или броситься с моста.
Но в тот самый момент, когда ты заносишь ногу над пропастью, на твои плечи ложится рука Тарнера. Он показывает тебе фокус с монетой, шепчет на ухо неотразимое «клац», и ты, как утопающий за соломинку, хватаешься за фалды тарнеровского пиджака цвета спелого граната или желтой груши и начинаешь орать на всю американскую «главную улицу»[7]: «MMMMOOONNEY!»
Правда, деньги от этого у тебя не заводятся. Наоборот, ты отдаешь Тарнеру свои последние, сберегавшиеся на «приличные похороны». Но зато у тебя прорезаются зубы мудрости, замешкавшиеся в деснах равных возможностей. И лязгая ими — клац, клац, клац, — ты уже не бросаешься в Ист-Ривер с Бруклинского моста[8], а норовишь столкнуть в нее своего ближнего, или, что приблизительно одно и то же, показать ему в свою очередь фокус с монетой…
Итак, поначалу в двух клетушках, где обосновались тарнеровские инкорпорированные «Косметические межпланетные общины», не пахло ни парфюмерией, ни деньгами. Гленн не мог позволить себе даже роскоши невинной считалки: «В этой маленькой корзинке есть помада и духи…»
Впрочем, он и не собирался торговать ими. Вместо парфюмерии Тарнер выбросил на рынок совершенно иной товар. Именовался он «правом на распространение». Любое лицо, заплатившее Тарнеру пять тысяч долларов (по-видимому, в назначении этой суммы определенную роль сыграл дядюшкин заем), получало право на распространение продукции фирмы «Коскот», а также право на вербовку нового распространителя. Последний обязан был платить вербовщику те же пять тысяч долларов, из которых тот оставлял себе 2650 долларов комиссионных, а остальное отдавал Тарнеру.
Поскольку фирме «Коскот» распространять было нечего, ее новоиспеченные коммивояжеры с межпланетным энтузиазмом «толкали» права на вербовку. То был легчайший и кратчайший путь для возвращения первоначального вступительного взноса — пяти тысяч, уплаченных Тарнеру, и для быстрой наживы.
Первый вербовщик, заполученный Тарнером, — девятнадцатилетний юноша-калека из Мэриона, штат Огайо, буквально с ночи на утро заработал на перепродаже прав восемьдесят тысяч долларов. Для этого ему пришлось «наколоть» тридцать пять искателей быстрой наживы.
Но он был пионером, поднимавшим целину. Чем дальше в лес, тем больше сгущались джунгли геометрической прогрессии. Ведь для того, чтобы заработать те же восемьдесят тысяч, каждому из тридцати пяти обращенных надо было в свою очередь завербовать тридцать пять новых любителей быстрой наживы. Если читатель знаком с правилами умножения и помнит количество населения земного шара, то он, наверное, затруднится ответить на вопрос: где найдут последние 51 296 875 вербовщиков «Коскота» по тридцать пять скальпов на душу? Уж не потому ли Гленн Заячья Губа назвал свое предприятие межпланетным?
Но оставим в покое космос и даже земной шар. Уже пятикратное повторение трюка с перепродажей прав на распространение и вербовку в темпе, заданном юношей-калекой из Мэриона, привело бы к тому, что в каждой американской семье оказалось бы по одному коммивояжеру «Коскота».
Разумеется, дело Тарнера разворачивалось не столь молниеносно. Однако сам Гленн Заячья Губа от заминок не страдал. Свое он получал сполна. Ведь кесарю — кесарево, а богу — богово. Люди, попадавшие в орбиту «Коскота», становились по существу его невольными банкирами, предоставлявшими ему неограниченный кредит и беспроцентные займы.
Уже через восемь месяцев в штаб-квартире Тарнера запахло деньгами, а еще через некоторое время — парфюмерией. На доллары, выколачиваемые вербовщиками из искателей легкой наживы, Тарнер выстроил в Орландо, штат Флорида, и в Сан-Хуане, Пуэрто-Рико, первоклассные косметические предприятия, начавшие выпускать парфюмерные изделия из переработанного норкового жира. (Теперь вам понятна привязанность тарнеровской камарильи к норковым галстукам?)
Вскоре из косметического бизнеса Гленн Заячья Губа перекинулся в другие области деловой активности, и завертелась карусель.
Впрочем, для кого — карусель, а для кого — мельничные жернова. «Империя» Тарнера растет, перемалывая человеческие судьбы. Ослепленные иллюзией мгновенного обогащения, люди попадают в кабалу к Гленну Заячьей Губе, отдают ему свои последние гроши, залезают по уши в долги, срываются с насиженных мест, бросают семьи, а затем, пытаясь стричь купоны, невидимые, как королевские одежды из сказки Андерсена о портняжках-жуликах, превращаются из мелких жертв в еще более мелких хищников, соблазняя и губя по принципу цепной реакции.
Вербовщики-распространители, готовые перегрызть друг другу глотки, не отгороженные друг от друга даже видимостью конвенции, которой придерживались лжепотомки лейтенанта Шмидта, рыщут, словно шакалы, по Америке, оставляя за собой следы преступлений и трагедий. Капканы и мышеловки Тарнера покрыли густой сетью всю страну.
Сеанс массового гипноза
…Это было в августе 1972 года. В Майами-бич проходил предвыборный съезд республиканской партии. Стояла неимоверная жара. Атлантический океан не освежал, и редкие купальщики напоминали выброшенных на берег рыб, хватающих последние глотки ускользающего воздуха. На улицах курортного города не было никого, кроме демонстрантов и полиции. Отдыхающие попрятались под тенты кафе и гостиничных веранд, поглощая в неимоверных количествах мороженое и прохладительные напитки, а делегаты съезда, политические лоббисты и представители прессы предпочитали коротать время в гигантских холлах фешенебельных отелей, где исправно работавшие могучие кондиционеры создавали искусственные оазисы умеренной температуры.