А затем у нас последовали беспокойные дни по переоборудованию всего и вся. Гоблины-рабы копали в холмах пещеры и ходы между ними, закапываясь поглубже — ближе к живительному теплу земли. Они оборудовали склады для вещей и продовольствия, а потом копали и укрепляли загон для скота, потому как к нам повадились ходить хищники, таскающие из стада то одну козу, то другую, то сразу несколько.
Как относиться к владению рабами, я решил давным-давно. Просто — как к данности. Я не мог отпустить гоблинов на свободу — это жестокое и проказливое племя не оценило бы такую мою доброту и принялось бы мне всячески вредить. И с другой стороны — ну с чего бы мне их отпускать? Они проиграли в своей борьбе по выживанию в пустошах, успев, как я видел на их мясных складах сожрать немало представителей разумного вида и с удовольствием схрумкали бы и меня. И сейчас, под присмотром, они могли помочь выжить мне, пусть и ценой своих жизней. Ни капли жалости к ним я не испытывал. Это не значит, что я при необходимости не стал бы их защищать. Нет, они теперь принадлежат мне, и раз приносят пользу, то надо в меру заботиться и следить за тем, чтобы их становилось больше, и среди них не заводились “паршивые овцы”.
Мы ещё раз вернулись в покинутое поселение гоблинов — Нарак (как узнал), но всё, что можно было сожрать, было уже сожрано. Многих годных вещей тоже не было, а по следам можно было проследить следы нескольких десятков крысолюдов. Соседи проявили себя.
У Скронка выяснил, что маленький клан Костегрызов обитал примерно к северо-востоку от Нарака, километрах в тридцати, и у них периодически с гоблинами происходили стычки, так как они являлись прямыми конкурентами, хоть и затрагивали территории друг-друга на самом краю контролируемых территорий. Воровство товаров с караванов, изредка проходящих на север, плантации дикорастущих съедобных трав, грибов и ягод, стада травоядных, на которые обе стороны устраивали ловушки. Необъявленная война длилась годами, сокращая поголовье обеих сторон, у которых проблем и с другими сторонами было немало, не считая забредавших порой “гостей”.
Утащили всё, вплоть до остовов жилищ и запасов сухого навоза — аргала, которым гоблины отапливали свои жилища. Тут, в пустошах, всё шло в дело.
Зима оказалась трудной. Бураны катились по степи, поднимая снег. Порой с всполохами на небе усиливались Ветра Магии и над пустошью гудели безобразные духи-страшилища — кулчины (гобл.)
Если захваченные запасы и помогли, то на какое-то время. Стало больше ртов и надо было кормить всех — и рабов, и крыс с крысятами. Две трети — двадцать два вола забили на мясо, всё равно добыть столько еды мы не смогли. А вот коз старались беречь — шерсть и молоко, которые они давали, уже здорово пригождались и почти в любую погоду я выгонял рабов на выкапывание из-под снега оставшейся травы. Самки-гоблов, которых было гораздо больше в уничтоженном селении, чем мужчин, тихо бормотали проклятия, со страхом смотря на двоих гоблов- Скама и Торкоса, которых я освободил из плена, и которые для них оказались худшими надзирателями, не прощавшими им ничего.
Эти двое оказались из залётной банды с севера, перешедшими год назад перевалы Арнагшоса в поисках лучшей доли и свободных земель, но почти полностью уничтоженных и сожранных местными зверьми и сородичами. Гоблины вообще очень своеобразно относились к друг-другу. Они в любой момент могли ожидать предательства и поглумиться даже над товарищем по несчастью было для них делом немалого удовольствия.
На месяц второй случилась беда — в поселение забрались голодные волки и сумели проникнуть через лаз (Не завалили вход? Тупые гоблы…)в одну из малых комнат к самкам гоблов, сожрав десяток из них, пока я с командой Скронка не подпёр щитами и в жестокой схватке на острие атаки не вырезали их. Зато с тех пор все более серьёзно относились к своей безопасности по ночам.
Крысята росли, набирали вес, учились говорить. Особо умиляло, когда они видели гоблинов и дружно пищали одно из первых выученных слов:
— Гоблинятина!!!
У них была гораздо большая пещерка, а рядом, через узкий ход — моя. Если бы и захотел присесть, то негде. Здесь был минимум мебели — стол, и ящик, а везде вонючие, плохо выделанные гоблинами и крысами шкуры. Да я и таким был рад. Спал на мехе, расстеленном на полу, — гораздо лучше, чем ничего. В него же и заворачивался — и ничего уютнее не было.
Поменял и одежду, совсем расползшуюся. Из элементов брони гоблов подобрал некоторые части железа — простую древнюю кирасу со следами долгого ношения и многих стычек, наплечники, пояс, перчатки с крагами, шерстяную поддёвку. В новой броньке я действовал гораздо увереннее. И пусть я её обычно не носил, уходя на охоту и управляя жизнью логова кутаясь в меховой плащ, для будущих битв, которые меня вскоре ожидали, это было уже что-то.
Глава 4
"И все равно мы смертны. Нас оценивают по тому, что мы сделали за свою жизнь и какое наследие оставили, как и вас. Жизнь длиной в тысячелетия ничего не стоит, если все труды оказываются напрасны." © Малекит.
Теплый ветер, пришедший из Саласахской пустыни, слизал снега и на склонах щебнистых сопок заголубели цветы подснежного лютика, а в низинах, прогретых солнцем, прорезалась молодая трава. Среди метелок блестящего чия, обтрепанного зимними буранами, бойко шныряли суслики. Бурундук выползали из своих нор, вытягиваясь на молодой траве, прогревая бока и как будто бы напитываясь энергией солнца. Высоко в небе, чуть пошевеливая крыльями, парили коршуны, сытые, равнодушные к легкой добыче, порой отлетая от редких в этих местах гарпий. Моллюски пустошей просыпались от зимней спячки и раскрывали створки своих раковин, готовясь поймать неосторожных. От временных озер, от озера к озеру по извечным путям тянулись несметные стаи перелетных птиц, и вечерние сумерки гудели от шума крыльев, гогота, кряканья, посвиста. Самцы травоядных стад, зверея от ревности, носились по степи, отгоняя от самок бродячих соперников. Налив кровью глаза, взрывая копытами землю, бодались быки. Звенели первые, редкие еще комары. Кочевые хищные тушканчики, вернувшиеся со своих южных владений, обнюхивали старые норы. Крысята толпой бегали выливать из нор полевых мышей, черпая воду кожаным ковшиком и тут же их проглатывали, жмуря свои глазки от удовольствия. И эти звуки, и запахи ветра великой пустыни беспокойно-томительной радостью входили в души живущих.
Только недавно рассвело. Весеннее небо было ещё серым. От затянутой плёнкой воды долины тянул ветерок, и охотники поёживались от холода. Я, согреваясь, напрягал и расслаблял мышцы и живительный ток крови на время позволял расслабиться и немного подремать.
Условный знак Торкоса, носатого и зубастого раба-гоблина, прервал мою дрёму и медленно текущие мысли о жизни.
С юга нарастал гул крыльев. Я чувствовал, как меня охватывает знакомое каждому настоящему охотнику возбуждение.
Наконец-то наше терпение было вознаграждено. Огромная стая летела прямо на нас с Торкосом, и ещё трём рабам, лежащими поодаль. Шум крыльев нарастал с каждой секундой. Гул был, как у надвигающегося шторма.
Стая летела низко, стелясь над покрытой редкими клочками снега временным озером. Темная плотная полоса действительно скорее походила на стремительно несущуюся штормовую тучу, чем на птичью стаю.
Мы прижались к земле.
У края озера утки были уже так низко, что мы почувствовали ветер, поднятый тысячами крыльев. Взметнулись боласы. Несколько уток, опутанные тонкими бечевками, камнем упали совсем недалеко. Броситься к ним, сунуть в мешок барахтающихся птиц, освободить боласы и кинуть вновь — и всё повторять до тех пор, пока огромная стая не пролетит.
Уток было столько, что боласы можно было бросать с закрытыми глазами!
У логова было оживленно. Между холмов пылали костры на аргале, и сизые дымы вздымались к ясному небу. В воздухе плыли перья и пух — гоблинши щипали уток, кипели котлы и валил вкусный пар, возбуждая аппетит у бродящих вокруг крыс и рабов.
Моя задача на данном этапе — не мешать. Всё отработано годами. О традиционной для этих мест охоте мне рассказали освобожденные крысы, интересуясь, как мы пойдём и какими парами мы будем действовать. Я, конечно же был не в курсе, и мы чуть не упустили сытное начало тёплого сезона.
Кривоногая гоблинша, непрестанно кланяясь, поднесла большое деревянное блюдо, заполненное утиным мясом, и поставила на маленький столик. Поодаль расселись пара свободных крыс, не стоящие в патруле и не присматривающие за рабами, а также первая смена рабов (совсем подальше — чтобы одновременно указать их положение, но при этом подчеркнуть, что я не брезгую сидеть за одним столом). Это не жесткое мясо лопоса (волосатого обезьяна, съеденного зимой), поэтому все ели хватая и разрывая вареное птичье мясо — свежее легко поддается зубам.
Насытившись, отодвинул от себя блюдо и стал заливать в пасть отвар степных трав и ягод, из которых я чувствовал разве что душицу и чабрец.
Внешне я был спокоен, но в уголке сознания не проходила мысль, что наше внешнее временное благополучие является слишком временным. За зимнее время и начало зимы я много узнал о том месте, где находился и мне пришлось менять свои планы.
Во-первых, идти в Империю я пока передумал. Обросший хозяйством, я уже не был так мобилен, как раньше. А бросать всё нажитое за зиму и добытое потом и кровью не позволяло моё внутреннее “я”. Чувствовать себя владыкой пусть и крохотного, но своего хозяйства было приятно. Поэтому требовалось всё нажитое не просто сохранить, но защитить и приумножить.
Исходя из этого появлялось “во-вторых”. Я много узнал, бродя на охоте и от освобождённых из плена крыс Костегрызов, так и от гоблинов о том, что вообще живёт в пустошах и какие интересные места имеются. Развалины, бродячие чудища, племена нелюдей и людей — тут всего хватало. И когда они все узнают о том, что Нарак разгромлен, они попытаются войти в контакт со мной, и способ этого контакта в пустошах был прост — попробовать на зуб, а вдруг да расколюсь. А с наличными силами отбиваться от всех будет ой как непросто, даже если вооружу всех рабов и погоню их перед собой, обещая свободу в случае победы.