— Странный?
— Угу.
— По-хорошему странный или по-страшному?
Я подумал.
— И так, и так, — говорю.
Идем дальше. Подошли к Саду Брэддока. Посмотрели издали на дом Дурковатой Мэри. Я намеренно сделал так, чтобы рукой дотронуться до руки Марии. Смотрю в небо. Какое синее. Облака ослепительно-белые. Я закинул голову, сощурился.
— Ты чего делаешь? — спрашивает Мария.
— А ты могла бы себе вообразить, что облака — это ангелы?
Идем дальше. Добрались до древних железных ворот. Ржавые, перекореженные. Замок сто лет как сломали.
Мария сощурилась и тоже смотрит в небо.
— Ты на них только посмотри! — будто ахнула.
21
— Вот, значит, куда ты ходишь с Джорди Крэгсом, — говорит. Рассмеялась. — Это ваше тайное логово.
— А ты откуда знаешь?
Она глаза распахнула и помахала руками:
— А мы с Фрэнсис Мэлоун все знаем! Давай зайдем.
Я ни с места. Я тут не был с того дня, когда Стивен вытащил свой нож. Но теперь у нас перемирие, да и вообще, Мария уже прошла через ворота и дальше. Нырнула в заросли боярышника, запуталась волосами, высвобождает их.
— Давай, Дейви, — зовет.
Залезать сюда с девочкой — совсем другое дело. Тут я учуял, как пахнет гнилью, мочой, ощутил луковый запашок подлеска. Почувствовал жидкую грязь под ногами, увидел колючки на шиповнике, репьи на штанинах. После улицы с прохладным ветерком здесь показалось тепло и влажно, будто время сдвинулось на месяц вперед. В воздухе гудели жирные мухи. На стенах каменоломни столько граффити — плюнуть некуда. Мария сказала, что папа ее раньше приходил сюда за грунтом и луковицами нарциссов. Все папы сюда приходили, говорю. Наверное, говорю, в каждом саду Феллинга есть частичка этого сада.
Вокруг как раз зазеленело. Проклюнулись бутоны. Тут примулы, тут нарциссы доцветают, тут какие-то цветы позамысловатее — видимо, взошли из семян, которые когда-то сеял Брэддок. Мы подошли к глинистому пруду, стоим рядом, осматриваемся, и я понял, что Мария имела в виду, когда сказала, что здесь красиво.
— Я слышала, тут все переделать собираются, — сказала она. — Пройдут по саду бульдозером, снесут последние сараюшки, карьер засыплют и построят жилые дома.
— Я тоже слышал.
— Вот ведь идиоты. Назовут эти новые улицы аллеей Счастья или переулком Всех Благ и так и не сообразят, что уничтожили кусочек рая. — Она посмотрела в небо. — Останови их! — просит.
Мы обошли пруд по кругу. Белесая жижа вспучивалась под ногами. Мария поскользнулась, я ухватил ее за руку, помог удержаться. Костер перед пещерой догорал. Мы подошли к входу, я увидел, что внутри, и у меня перехватило дыхание.
Глиняные фигурки повсюду. Мелкие гоблины сидят на каменных выступах. Свинки, дракончики. К стенам прислонены какие-то культяпки. Черные, перемазанные золой. Мария встала на колени, дотронулась до скособоченного человечка.
— Он их в огне делает, — говорю.
— Кто — он?
— Стивен Роуз.
Пошевелил угли. Под ними оказалось скрюченное глиняное тельце.
— Я видела его апостолов, — говорит Мария. — Очень красивые. Эти все уродцы, а апостолы очень красивые.
Я еще раз осмотрел пещеру. Джорди наверняка будет зол как черт. Череп, Скиннер и Штырь придут и все раздолбают. А потом я увидел знак, нарисованный белым на потолке пещеры. Глупые угрозы, наши и Черепа, были закрашены. Теперь там осталась одна-единственная надпись:
«За все разбитое воспоследует месть. С. Р.»
— Очень странно, — говорит Мария.
— У него вообще была странная жизнь.
— Да минует меня чаша сия, — сказала она (кажется, все в Феллинге так говорят).
И перекрестилась.
Мы сели рядышком на два камня. Я снова взял ее за руку, она не отняла. Каменоломню заполняли звуки — щелчки, гудение, шорох ветра. Еще что-то — видимо, какие-то зверюшки шныряли в траве. Пели птицы. Неподалеку что-то фыркнуло. Подобралось ближе, остановилось, отошло.
— Ты веришь в силу? — спросил я.
— В силу — это как?
— Ну не знаю. В силу. Например, тебе дана сила делать то, чего больше никто не может.
— В смысле, ты волшебник, что ли?
— Да, в таком духе. Вот ты, например, веришь, что можно сделать какую-нибудь штуку, а потом ее оживить?
Она посмотрела в небо. Сощурилась:
— Это любая женщина может. Вылезает из нее младенец, а потом ползает и плачет.
— Ну да, верно, — говорю. — Они из плоти и крови. А если сделать штуку не из плоти и крови? Например, из глины — и ее оживить?
Мы посмотрели в костер. Среди затухающих углей угадывались ступня, угловатый локоть.
— Я слышала, на свете всякое бывает, — сказала Мария. — Чего только не рассказывают.
— Угу.
— Вон про этого младенца, например.
— Какого младенца?
— Ну, который родился в больнице Святой Елизаветы. Весь волосатый. Вместо рук — лапы. Ты что, не слышал?
Я покачал головой.
— Мама Фрэнсис знает одну тетеньку, которая когда-то работала там медсестрой. Так она сама видела. Говорит: полупес-получеловек.
— Полупес?
— Да. Пожил немножко, а потом умер.
— Как же такое могло произойти?
Мы дружно покачали головой.
— Говорят, его одна из Стонигейта родила, — шепотом сказала Мария.
— Не может быть.
— Может. И после этого, говорят, свихнулась. А еще я слышала истории пострашнее. Об этом вообще никто не знает, одни врачи. Про всякие уродства. Про выродков. Вообще непонятно, почему такое происходит. И как может происходить. — Она погладила свои предплечья, плечи, щеки. — Так что еще скажи спасибо, что мы такие, как есть. Да минует…
— А я слышал, что рано или поздно ученые научатся выращивать жизнь в пробирках, — перебил я. — И мы будем создавать живых существ с помощью химии, электричества и ядерной энергии.
— Тут есть одна неприятность, — говорит Мария. — А вдруг мы не сумеем вовремя остановиться?
— И наплодим монстров.
— Угу. А монстры пойдут на нас войной и победят, и все, тут нам конец.
Я посмотрел на фигурку, лежащую среди углей.
— Ты ведь про это у Трёпа и спрашивал, да?
— Угу.
Она подалась вперед, повернулась так, чтобы смотреть мне прямо в глаза.
— Это ты потому, что сам обладаешь особой силой? — спрашивает.
— Я? Очумела?
Мы замолчали. То, что пофыркивало, отодвинулось подальше. Собака, подумал я. Или еж. Мария тоже услышала. Посмотрела на меня.
— Еж, — говорю.
Она кивнула.
В белесой воде сотнями роились головастики. У многих уже отвалился хвост и росли ноги. Мария поболтала палочкой в воде, рассмеялась, когда головастики закружились, замелькали вокруг.
— А там дохлые собаки валяются, — говорит.
— Я тоже слышал. И дохлые кошки.
— И мешки с котятами и щенками.
— А головастики ими и питаются.
— И рыбы тоже. И жуки.
— Мертвечиной, — прошептала.
— Смертью.
Она стала быстрее кружить палочкой, вода вспучилась, плеснула, и прямо у нас на глазах из мутной глубины всплыла лягушка.
— Гляди! — говорит Мария.
— Это мы ее вызвали.
— Здравствуйте, госпожа лягушка, — говорит Мария. И вдруг захихикала. — Посмотри на нее. Вон какая умора. Самая обыкновенная лягушка! Даже самые обыкновенные вещи иногда выглядят очень странно, да?
Я посмотрел, как лягушка подплыла к берегу, устроилась на камне, засверкала в лучах солнца.
— Угу, — говорю. — Странно — аж жуть.
Видно было, как у лягушки надувается и опадает горло, как стучит сердце. Сидит себе совсем спокойно — такая уродливая, такая прекрасная, такая странная…
— Глядите, малыши-головастики! — говорит Мария. — Вон ваша мамочка.
И тут появился уж. Вылетел из темного переплетения трав. Схватил лягушку. Прикусил, стиснул — аж хрустнуло. Лягушка билась, брыкалась, но ничего не могла поделать. Уж начал заглатывать ее с головы. Через несколько минут все было кончено. Уж сомкнул челюсти. Лягушка превратилась во вздутие у него на теле. Некоторое время уж лежал неподвижно, потом лениво скользнул обратно, туда, откуда явился.
— Ой, — выдохнула Мария. — Ой, мамочки.
Оказалось, что мы вцепились в руки друг друга. Уставились друг другу в глаза.
— Это было… — говорю.
— Невероятно.
Мы содрогнулись. Посмотрели на темное переплетение трав, на темный окоем каменоломни, на неподвижные молчаливые изваяния в пещере.
— Пойдем, наверное, — прошептала Мария.
Мы двинулись вдоль пруда. Высоко над нашей головой облака окрасились алым. Я сощурился. Ангелы, которых можно вообразить себе там, наверху, теперь сделались темными, тонкими. Спотыкаясь, мы брели от каменоломни к выходу. Услышали какое-то ворчание за спиной. Оглянулись — ничего. Рассмеялись. Но шагу прибавили. Ворчание раздалось ближе. Казалось, кто-то расталкивает стебли травы, продирается сквозь нее, спешит. Мы еще раз рассмеялись и пустились бегом, не расцепляя рук. Подныривали под ветки боярышника. Шипы цеплялись за волосы, цеплялись за одежду. Мы выскочили через ворота на Уотермил-лейн. Снова оказавшись на людной улице, захихикали. Обернулись. За спиной — ничего.
— Вот мы с тобой глупые, — говорит Мария.
И мы поцеловались. Крепко обхватили друг дружку, прижались губами. Потом разъединились, и она фыркнула:
— Смотри.
Я обернулся и вижу: у двери дома Дурковатой Мэри стоит Стивен и разглядывает нас.
— Да уж, странный, — прошептала Мария.
Стивен подошел.
— Привет, Дейви, — говорит. И смотрит мимо нас в сад. — Что это там за вами гналось? — говорит. И глаза как расширит. — Убирайся обратно! — кричит. — Обратно убирайся, говорю!
Мы посмотрели назад — там, понятное дело, ничего.
— Ничего нет, — сказал Стивен. Улыбнулся. — Вас надули. — Посмотрел на Марию: — А это кто?
— Меня зовут Мария, раз уж тебя это так интересует, — говорит она.
Отвернулась. А он схватил меня за руку, развернул и выдохнул прямо в ухо:
— Я знаю, зачем ты мне нужен. У тебя особое предназначение, Дейви.