– Рассматриваю головы в ведрах. А ты?
Повисла пауза.
– Такое не каждый день услышишь.
Тогда я не могла ему это сказать, но я занималась цифровой ретушью фотографий неудавшихся террористов-камикадзе. Они убили себя, но больше, слава богу, никто не пострадал. Чтобы головы не пересохли и не съежились, коронер хранил их в ведре с физраствором – так в воду для цветов добавляют «7UP», чтобы они дольше простояли. Моя работа на тот день заключалась в том, чтобы отретушировать фото для печати. Личности террористов еще не выяснили; полиция обращалась к общественности в надежде получить наводки.
Если закрепить на себе взрывчатку, с телом может произойти несколько вещей. Если взрывное устройство в момент срабатывания находится на груди, получается эффект как в мультике про Хитрого Койота. Все лицо перемешивается – зубы могут оказаться на месте глаз, а нос завернется вовнутрь. В общем, оно превращается в кашу. Если устройство закреплено на спине, как у этих парней, голова отрывается, утаскивая за собой позвоночник. Она превращается в снаряд, рикошетит от стен, и лицо при этом страдает даже больше, чем от взрыва.
Если мои слова прозвучали бессердечно, я этого не хотела. Просто… я ничего не испытываю к мертвым террористам, а они такими и были. К жертвам я ощущаю безграничное сочувствие. Но к этим троим я осталась полностью равнодушна.
К тому же мне поставили предельно сжатые сроки, так что у меня не было времени на размышления и переживания.
Все агенты знали, что эти террористы хотели взорвать местное кафе в рамках более крупной, разнонаправленной атаки. Но никто не знал, остались ли в живых другие члены организации и будут ли еще взрывы.
– Сможете вернуть их нам через день-два? – спросил агент.
– Конечно, – ответила я.
Обычно это очень мало для посмертной ретуши, но ситуация была далека от обычной. Несколько правоохранительных органов работали над опознанием этих ребят, что привело к некоторому… здоровому соперничеству. Агентам не нужны извинения – ты просто работаешь, чтобы удовлетворить их запрос, пусть у тебя и нет времени, чтобы сделать все идеально.
В тот вечер я хорошо поработала над всеми тремя, на следующее утро пришла пораньше и смогла вернуть их агенту через тридцать шесть часов после получения. Я сказала, что портреты вышли не такими детальными, как могли бы, будь у меня больше времени. Но их не собирались рассматривать сквозь лупу – портреты должны были показывать людям, которые могли их узнать.
Через несколько дней личности террористов были установлены, что очень меня обрадовало. С двумя я была больше довольна своей работой, чем с третьим, но у него практически не осталось черепа, на котором держалась бы плоть. Череп раскололся на мелкие части, и голова походила на мешок с мраморной крошкой. Как я уже говорила, это не был обычный случай опознания останков.
А каков же обычный? Сколько таких случаев происходит в США и скольких людей опознают? Раз существуют продвинутые технологии, опознавать должны всех? Или нет?
Давайте представим: в один прекрасный день вы отправляетесь в магазин, но назад не возвращаетесь. Спустя несколько лет в сотнях миль оттуда дети, играя возле ручья, натыкаются на какой-то странный предмет. Немного потыкав в него палками, они понимают, что это череп. Ваш череп. Приезжает полиция, и участок огораживают, чтобы сохранить и без того уже загрязненное место преступления.
Начинается муторная работа по поиску прочих останков. Часть ваших волос попала в птичье гнездо, может, пара зубов лежит на дне ручья. Все части вашего тела, которые не были съедены или расхищены падальщиками, тщательно документируют.
Теперь судмедэксперту предстоит разобраться, кто вы такой; полицию это тоже интересует, потому что все выглядит как убийство. Пока они не установят вашу личность, они не смогут начать поиски убийцы. Конечно, есть база данных пропавших, но прошло столько лет, и заявлений было подано несколько тысяч.
Ваше частично разложившееся тело лежит на столе в морге, его фотографируют и составляют протокол. Судмедэксперту удалось получить несколько отпечатков пальцев, но совпадений по базе нет – отпечатков у вас никогда не снимали. Забираются пробы костной ткани для анализа ДНК, результаты загружаются в национальную базу данных о пропавших без вести. Совпадений опять нет, потому что никто не заявлял о вашем исчезновении.
Возможно, причина в том, что вы часто переезжали и не стремились поддерживать старые связи. Может, родители выгнали вас из дома или вы сами сбежали, потому что они были алкоголиками и наркоманами. А может, это вы были токсичным членом семьи, так что никто не торопился вас искать. Детективы делают все возможное, чтобы установить вашу личность, но это невозможно, если в базе нет данных, которые можно сравнить с вашими останками.
Год или более спустя детектив может запросить лицевую аппроксимацию, и тогда ваш череп окажется у меня на столе. Когда я закончу, я верну его следователю, и ваш приблизительный портрет будет загружен в NamUS – Национальную систему поиска пропавших и неопознанных лиц. NamUS – это правительственный веб-сайт, содержащий информацию по неопознанным останкам и делам о пропаже людей.
Идея в том, что, если член семьи считает, что вы можете находиться среди неопознанных мертвецов, он просматривает галерею лицевых аппроксимаций на сайте – вдруг там попадетесь вы. И это будет очень хорошо, вот только NamUS работает совсем не так, как предполагается.
Изначально он разрабатывался и финансировался не правительством. Сайт начинался как частная база данных, созданная судмедэкспертами для обмена информацией по неопознанным останкам. Дело было благородное, но судмедэксперты – не программисты и не дизайнеры. Интерфейс у сайта крайне неудобный, а функции поиска настолько причудливы, что ими практически невозможно пользоваться. Кроме того, описания изобилуют медицинским жаргоном.
В 2007 году Национальный институт юстиции перепрограммировал NamUS и потратил в год 5 млн долларов (67 млн долларов на текущий момент) на его поддержание через подрядчиков. Однако интерфейс и дизайн сайта так и не изменились. Он не был переделан, чтобы семьи могли искать там своих родных, вводя известные им данные.
Поля вроде «дата и место обнаружения» имеют смысл для судмедэкспертов, которые ведут поиск по своим делам, но для семей они бесполезны. Если родственники знают, где и когда было найдено ваше тело, они не станут вас искать. Поля «особенности состояния» (скелетированное, мумифицированное, со следами деятельности насекомых) или «обнаруженные фрагменты» (не хватает торса, не найдены ладони и т. п.) также не пригодятся семьям, кроме того, они слишком мрачные. Буквальность данных – еще одна преграда для обнаружения совпадений. Семья знает, что вы весили 75 кг, но они не смогут вас найти, потому что в NamUS указано 9 кг – вес вашего скелета.
Когда вы пошли в магазин 1 января 1990 года, вам было двадцать лет. Ваше тело нашли в 2000-м. Но когда именно вы умерли? Вас убили 2 января 1990-го? Или позднее? Это имеет значение. То, что вы пропали в один день, не означает, что вы были мертвы на следующий. Вы могли прожить еще двадцать лет, изменить цвет волос, набрать пару килограммов и лишиться нескольких зубов. А поскольку NamUS не обладает системой алгоритмов, учитывающих эти переменные, крайне маловероятно, что ваша семья вас найдет, потому что база данных не работает с простейшей математикой и не выдаст совпадений.
Еще одна особенность NamUS, которая приводит меня в полный ужас, – это использование неотретушированных посмертных фото. Пускай семья смирилась с мыслью, что вы можете быть мертвы, вряд ли вы хотите, чтобы они увидели вас после того, как вас избили и задушили, или чтобы они узнали, что вы «обмочились в момент смерти», а ваше тело было найдено «сильно разложившимся и объеденным опарышами» возле реки. С учетом этой возможности вы, думаю, предпочтете, чтобы вас вообще не нашли.
У меня был один такой случай, когда тело выглядело просто кошмарно. Кожа слезала с лица лохмотьями, в распахнутом рту кишели черви, а нос почти полностью объели крысы. Честно говоря, я предпочла бы сделать лицевую аппроксимацию. Так я лучше изучила бы структуру лица и добавила черты, которые видела на фото, – бородку и прическу. Однако судмедэксперт отказался отделить голову от тела и зачистить ее. Детектив просил – но получил решительное «нет». Тем не менее я выполнила рисунок, думая, что будет настоящим чудом, если этого человека опознают.
Долгие годы это дело преследовало меня. Может, мне следовало отказаться? Заявить детективу, что это принесет больше вреда, чем пользы? Выйдя в отставку, я решила вернуться к тому случаю и была поражена, узнав, что мужчину все-таки опознали. Еще больше меня потрясло его фото: сходство было очевидным. Слава богу, я не отказалась тогда, потому что мой рисунок помог и личность человека была установлена. Но меня пугало то, что его семья узнала в конце концов, какой страшной смертью он умер.
Возможно, вы думаете «я буду мертв, и мне будет плевать», но так считают не все. Даже в смерти, или, точнее, особенно в смерти, людям важно сохранять достоинство.
И еще одну, последнюю, проблему я хотела бы упомянуть в связи с NamUS: на мой взгляд, нельзя, чтобы сведения о пропавших без вести находились в публичном доступе на государственном веб-сайте.
Прежде чем вы возмутитесь, позвольте мне объяснить. Вам попадается на сайте NamUS профиль некой Мэри Смит, белой женщины двадцати пяти лет, пропавшей в 2019 году в Мэриленде.
Пару дней спустя вам кажется, что вы видите ее на кассе супермаркета во Флориде. Вы вытаскиваете свой мобильный и сверяетесь с фото на NamUS – очень похожа на Мэри. У нее даже такая же татуировка на руке. И что вам делать дальше? Подойти и сказать: «Здрасьте, вас зовут Мэри Смит и вы из Мэриленда?» Предположим, она ответит «да», и что, вы сообщите ей, что она пропала? Звучит как-то глупо, не находите?