Кажется, он не удивился, услышав имя Брента. Начальника Брента вызвали в кабинет, и я еще раз все повторила. К счастью, все они выглядели шокированными и обеспокоенными. Я уже привыкла, что от меня отмахиваются, когда я пытаюсь поднять важный вопрос, – например, о моей физической безопасности.
После того как я вернулась с курса по антропологии, меня вызвал мистер Франко, начальник мистера Бина. Ого! Я уже не знала, не попала ли сама в неприятности; меня не было в офисе целую неделю. В нормальных условиях, когда приходишь в кабинет большого начальника, он сидит за своим большим дубовым столом, а тебе указывает на шаткий стульчик с другой стороны. Но не в этот раз. Мистер Франко поднялся и поприветствовал меня, пожал мне руку и сел со мной рядом.
Наверняка где-нибудь на странице 101 в правилах обращения с персоналом, которые он держал под рукой, рассказывалось, как демонстрировать подчиненным дружелюбие. Особенно тем подчиненным, которые могут тебя засудить.
– Расскажите мне все.
Когда я закончила говорить, то заметила, что у него на щеках так и ходят желваки. Да, с таким человеком шутить не стоит. Он заверил меня, что разберется и Брент больше не будет никого запугивать и досаждать другим сотрудникам.
Мне так и хотелось сказать моему начальству «я же вас предупреждала», но, какое бы наказание Брент ни понес, его оказалось недостаточно, чтобы положить конец его вспышкам.
Кроме того противостояния с Брентом, все остальное в реорганизации меня только порадовало. Наглядные доказательства и документирование мест преступлений остались за графическим отделом, а дизайн и лицевые аппроксимации отошли к отделу фотографии. Количество черепов, поступавших в лабораторию, росло по экспоненте. Раньше в год мы делали две-три аппроксимации, но теперь у нас с Уэйдом хотели узнать, справимся ли мы с десятью-пятнадцатью. «Вас это устроит?» – спросили они. Да вы шутите! Мы были в восторге.
Я приложила много усилий, чтобы завоевать себе репутацию специалиста в сфере лицевой аппроксимации, прежде чем Уэйд пришел в наш отдел. Он был хорошо известен в среде судебных художников и считался экспертом. Но если кто-то ожидал соперничества между нами, он просчитался. Мы стали единомышленниками, а не противниками. Теперь у меня был коллега, столь же увлеченный черепами и лицевой аппроксимацией, как я. Я могла вбежать в его загородку и воскликнуть:
– О боже, Уэйд, ты только посмотри на шиловидный отросток у этого парня!
Уэйд, в свою очередь, сразу сообщал мне, когда к нам поступал новый череп с каким-нибудь редким отклонением вроде лишнего зуба или незакрытого черепного шва.
Мы в отделе стали лучше ладить между собой, потому что рассадка изменилась: мы работали в общем помещении и имели возможность ближе узнать друг друга. Теперь мы обменивались шутками за работой, обсуждали новости или голливудские сплетни и вместе обедали в кафетерии академии. Я начала ощущать тот же дух товарищества, что царил в Хопкинсе.
Начальник, руководящий группой старших художников с выдающимися послужными списками, может спокойно почивать на лаврах. Просто передаешь работу своим подчиненным и ни о чем не беспокоишься. Именно так Гэри и поступал, и когда он ушел, мы ожидали, что все останется по-прежнему. Обычно такие позиции заполняются кем-то из своих, и мы рассчитывали, что один из художников займет его место.
Мы сильно удивились, когда на должность назначили ГАРРИ ДАННА, но в целом ничего не имели против. Он знал нас всех много лет, мы вместе работали и вместе ездили в командировки, так что он прекрасно знал, на что каждый из нас способен.
Мы с Гарри раньше неоднократно выезжали на места преступлений и всегда находили общий язык. Один случай запомнился мне особо: мужчина проник к женщине в дом и долго дожидался ее там, собираясь изнасиловать. Шокирующим тут было то, чем все закончилось.
У нее была винтовка, и она, видимо, услышала снаружи шум; в двери, ведущей из спальни в коридор, остались отверстия от пуль. Я сразу представила себе, как нападавший схватил винтовку за дуло. Очевидно, он вырвал оружие у нее, и женщина осталась беззащитной. Судя по фотографиям, она отбивалась изо всех сил, но он загнал ее в ловушку в собственном доме.
Мы сидели за ланчем и обсуждали это дело с агентом, когда он сказал:
– Сигнализация могла бы спасти ей жизнь.
Это было невероятно грустно. У нее не было причин думать, что ей нужна сигнализация. Она жила в уютном районе, знала всех соседей, и они всегда присматривали друг за другом. Район был безопасным, и преступления там случались крайне редко. Многие даже оставляли свои дома незапертыми.
Но ведь никогда не знаешь, кто ходит по улице. В данном случае это оказался человек, освобожденный по УДО, который остановился у брата, жившего по соседству. У него имелась история преступлений на сексуальной почве, включая попытку убийства, и всего через неделю после выхода из тюрьмы он напал на новую жертву. Он изнасиловал ту женщину, перерезал ей глотку, а потом испражнился на ковер возле ее тела.
То дело по-настоящему меня потрясло. Мы с Гарри остановились в маленьком отеле, который мне не нравился, потому что двери открывались на улицу. Я была в расстройстве после того, как зарисовала место преступления, и, хотя говорила себе, что это смешно, на всякий случай подперла дверь своего номера стулом. Я не собиралась рассказывать об этом никому на работе, потому что меня наверняка начали бы дразнить за такую тревожность, и Гарри тоже не хотела говорить. Но на следующее утро за завтраком он сказал мне, что сам так сделал.
Рэндалл был единственной ложкой дегтя в бочке меда. Когда он вернулся из своей отлучки – где бы он ни был, – его перевели к нам в отдел фотографии. Ему это понравилось не больше, чем нам, и через несколько месяцев он сумел договориться о переводе обратно в графику. Никто из нас не собирался с этим спорить.
Годами я слышала, как про Рэндалла говорили, что он вроде тефлона – никакие прегрешения к нему не цепляются. Когда мы с коллегой увидели, как Рэндалл расцеловывается с начальницей из главного офиса и обнимает ее, мы, мягко говоря, удивились. А когда нас вызвали на ковер и жестко приказали «забыть, что мы видели», нас это напугало. Господи боже! Мы предпочли бы не видеть вообще ничего.
За несколько лет до реорганизации Гэри вызвал меня к себе в кабинет поговорить о тренинге по отображению лиц. Я была руководительницей программы, что в переводе означало – я отвечаю за составление методичек и учебных материалов, поиски помещения, сотрудничество с отделом обучения, отбор заявлений от потенциальных студентов и тысячу других вещей, которые необходимо организовать, чтобы четырнадцать учащихся из разных стран приехали к нам на трехнедельный курс.
– Мы собираемся реорганизовать программу, – сказал Гэри. – Убираем лицевую аппроксимацию и посмертные изображения. Надо больше сосредоточиться на фотороботах и добавить технику ведения собеседования со свидетелем и дачу показаний в суде. Еще я хочу привлекать больше сотрудников ФБР. Я уже говорил кое с кем в академии, и она с радостью согласилась. Можешь скоординировать свое расписание с ее планами и подыскать других инструкторов для следующего тренинга?
До него оставалось лишь несколько месяцев, но я не колеблясь ответила: «Да». Мы уже обсуждали эту тему, и я видела, что Гэри настроен решительно.
Лицевая аппроксимация всегда была интересной составляющей курса, но с течением времени мы начали понимать, что тренинг приносит больше вреда, чем пользы. Правильно говорят, что «недостаток учебы – опасная штука», потому что требуется куда больше недели, чтобы получить достаточные навыки в такой непростой области, как лицевая аппроксимация.
Студенты тоже оставались недовольны: их знакомили с очень любопытной техникой, но они знали, что в реальности вряд ли ее когда-нибудь применят. Большинство тех, кто приезжал к нам учиться, работали одновременно в государственных и местных правоохранительных органах и большую часть рабочего времени занимались составными портретами. Каждый судебный художник мечтает когда-нибудь подержать в руках череп, но могут пройти годы, прежде чем это действительно произойдет.
Деньги тоже имели значение. Приглашенные инструкторы брали дорого, и ставки каждый год повышались. Может, у ФБР и много денег, но к моменту, когда они доходят непосредственно в отделы, от них остаются сущие крохи.
Переформатированный класс по изображению лиц имел огромный успех. Мы вернулись к корням: готовили художников к работе, которую они делают ежедневно, а кроме того, добавили больше занятий по техникам интервьюирования и по даче показаний в суде. Начальство было довольно сокращением расходов, а мы могли больше использовать наших внутренних экспертов.
Техники проведения интервью преподавал психолог из поведенческого отдела ФБР – того самого, который показывают в «Молчании ягнят». И да, этот отдел действительно находится в подвале под кафетерием. Первое, что приветствует вас при входе, – манекен Энтони Хопкинса в оранжевом тюремном комбинезоне и кожаной маске, сидящий в клетке. У него при себе банка венецианской фасоли – не помню точно, держит он ее в руке или она стоит на полу. В любом случае это очень забавно. Один из агентов сказал мне, что это был подарок Академии от группы студентов.
В обучении мы используем весь арсенал ФБР – в нем участвуют даже статисты из программы подготовки агентов, изображающие свидетелей на занятиях по ведению интервью. Если студент в ходе собеседования ведет себя резковато, статист действует как реальная жертва: может отвернуться, замкнуться, даже заплакать. Если студент поправится, актер отреагирует соответственно, возьмет себя в руки и закончит описание.
Мне удалось выбить для нас те же допросные, которые используют агенты, и студенты проводили собеседования под видеокамерой. Потом они могли пересмотреть записи и вместе с психологом обсудить, какие ошибки совершили и как не допускать их в дальнейшем. Мы даже разыгрывали судебный процесс, на котором реальные адвокаты ФБР подвергали студентов перекрестному допросу по поводу портретов, сделанных ими на основании свидетельских показаний.