«Ты и так знаешь, что происходит, потому что сам назначил меня на это дело». Но, конечно, вслух я этого произнести не могла. Я стояла и ждала, что будет дальше и что еще придет ему в голову.
Наконец, решив, что достаточно мне выговорил, Гарри развернулся и ушел. Это была, кажется, пятая двухмерная аппроксимация, которую мы делали с этим художником, и раньше ничего подобного не случалось. Он видел, что я в растерянности, и сочувственно похлопал меня по плечу.
Да что тут происходит?
Гарри позвонили из офиса шерифа: к ним неоднократно обращалась девушка, мать которой пропала много лет назад; девушка настаивала на том, чтобы была выполнена возрастная коррекция. Гарри согласился, хотя делать этого совершенно точно не следовало.
Поймите меня правильно – я вовсе не бессердечная.
При выполнении возрастных коррекций и аппроксимаций начальник собирает необходимую информацию во время первоначального звонка от агента или детектива и на ее основании принимает решение. Он экономит своим сотрудникам время и силы, когда отвечает, что, хотя художники в ФБР – мастера своего дела, чудес мы все-таки не творим. Мы не можем браться за все дела, которые нам предлагают. Бывают ситуации, когда судебный художник ничем не поможет.
В данном случае женщина попала в тюрьму, когда ее дочери было десять лет, но после освобождения домой не вернулась. Сестра встретила ее у ворот тюрьмы, но та настояла, чтобы ее отвезли в мотель, где когда-то арестовали. Прошло несколько дней, она так и не объявилась, и сестра подала заявление о пропаже. Десять лет спустя она по-прежнему числилась пропавшей.
Дочери к тому времени исполнилось уже двадцать, и она настаивала, что с ее матерью что-то случилось, иначе та непременно вернулась бы. Дочь хотела, чтобы была сделана возрастная коррекция – это поможет полиции найти ее мать. Но каким образом? Они ходили в мотель, когда получили заявление о пропаже, но никаких зацепок не нашли.
Все было бы по-другому, если бы ее мать сбежала из тюрьмы, но ее выпустили по отбытии срока. Она отсидела свое и могла отправляться куда пожелает. И если она не желала возвращаться домой, это было ее дело. Может, в этом доме жил ее муж-абьюзер. Может, там таился корень ее проблем и она хотела начать с чистого листа где-нибудь в другом месте. Может, она считала, что дочери будет лучше без нее, или у нее были проблемы с психикой – по тысяче разных причин она могла не хотеть возвращаться домой. Взрослые имеют право сами распоряжаться своей жизнью, и никакая полиция не принудит их вернуться туда, куда они не хотят.
Хотя случай с пропавшей матерью был прискорбным, это не означало, что ФБР следует вмешаться. И полиции тоже. Мы могли сделать возрастную коррекцию, но зачем? У офиса шерифа все равно нет ресурсов, чтобы расследовать дело о пропаже десятилетней давности, особенно если ничто не указывает, что женщине грозит опасность. Мы возвращаемся к тому, с чего начали: взрослые имеют право исчезать.
Я сотворила все, что могла, с единственной имевшейся у нас фотографией матери – сделанной, кстати, при аресте. Будь это дело о побеге, я опиралась бы на наиболее вероятный сценарий: что она скрывается где-нибудь практически без денег – и состарила бы ее соответствующим образом. Но оснований для этого не было, поэтому я предпочла более мягкую и оптимистическую версию. Немного округлила щеки, изменила прическу, добавила чуток косметики и легкую улыбку. Я подумала, что это никому не причинит вреда, так почему не следовать положительному сценарию? В конце концов, это может быть единственное изображение матери, которое получит дочь.
Были летние каникулы, и мне было шестнадцать лет. Я любила старые фильмы и часто пересматривала «Прекрасную купальщицу» 1944 года с Эстер Уильямс и Редом Скелтоном. Это один из смехотворных, но чудесных фильмов эпохи старого Голливуда, где Эстер купается в полном макияже, а Скелтон немыслимым образом появляется в балетном классе в розовой пачке. Скелтон был любимым комиком моего брата Стива, и я, помнится, думала, что ему нравился этот фильм в первую очередь потому, что Стив танцевал в балете, прежде чем пойти в десантники.
В 1970-х быть танцовщиком, особенно когда учишься в старшей школе, считалось позорным. Но никто не посмел бы дразнить Стива. Он не реагировал на подколки, потому что ему всегда было плевать, что другие думают или говорят о нем. В армии он без проблем прошел через учебную часть, посмеиваясь над суровыми методами военной подготовки. «Три месяца на острове Пэрриш были легкотней. Попробовали бы они продержаться хоть денек в балетном классе!»
В дверь постучали. Я открыла и увидела двух десантников и военного капеллана. Я не сразу поняла, что это значит. Скорее я подумала: «Мы же не католики, зачем тут священник? »
– Твои родители дома? – спросил один из них.
Несколько месяцев назад Стив написал нам: «Представляете, вы только что упустили 20 000 долларов страховки! Я едва не свалился со скалы, пока лазал по горам». Вечный искатель приключений, Стив ничего не боялся – даже побывав на волосок от смерти. Он занимался скалолазанием на Гавайях и погиб, когда его нога поскользнулась на мокром склоне.
Гроб был закрытый, и из-за травм мы не увидели тела Стива. Получалось, что в последний раз я видела его, когда он приезжал в увольнение. Он смеялся, начищал до зеркального блеска свои ботинки, поплевав на них, и ел арахисовый M&M’s, оставляя красные напоследок. Вот каким он мне запомнился.
После того как я стала судебной художницей, меня часто спрашивали:
– Почему ты не нарисуешь его портрет, каким бы он сейчас был?
– С какой стати мне это делать? – отвечала я всегда. Мне не хотелось показаться грубой, но эта мысль меня отвращала – и отвращает до сих пор. Мне не нужен Photoshop, чтобы представить моего брата – и в восемнадцать лет, и таким, каким он мог стать к шестидесяти.
Есть целая индустрия художников, которые делают возрастные коррекции покойных, но я не из их числа. Хоть меня и просили бессчетное количество раз.
– Я потеряла ребенка, когда ему было всего девять месяцев.
– Моя дочь умерла в двенадцать лет, не могли бы вы нарисовать ее в свадебном платье?
– У нас с мужем не может быть детей, вы не нарисуете, каким мог быть наш ребенок?
Эти истории разрывают мне сердце, но я ни за что не возьмусь за такой заказ.
Однажды я это сделала и хотя дело не касалось смерти, больше я такого не повторю. Меня спросили, смогу ли я выполнить возрастную коррекцию двух маленьких девочек, сестер. Они были живы и здоровы, но их отец терял зрение и хотел увидеть, как они будут выглядеть, когда вырастут. Я не знала тех людей, но это были друзья друзей, и я чувствовала себя обязанной, хоть и понимала, что ничего им не должна. Я согласилась выполнить заказ в свое свободное время, после работы, абсолютно бесплатно, но действовать надо было как можно скорее, потому что отец быстро слепнул.
Хуже осознания того, что мне следовало отказаться, было то, что произошло после того, как я сказала «да». У моей мамы случился инсульт, из-за чего я несколько недель отсутствовала на работе, спала в больнице на стуле, освобождала мамину квартиру, устраивала ее в дом престарелых, продавала ее жилье и машину… Это был настоящий кошмар. Я предельно вымоталась, морально и физически.
Кроме заботы о маме, мне надо было срочно выполнить тот заказ, прежде чем отец полностью ослепнет. Отступать было поздно: у них не оставалось времени, чтобы найти другого художника. К тому же его услуги стоили бы денег. А еще я дала слово.
Я выполнила заказ вовремя, и жена отправила мне чудесное письмо с благодарностями, но у меня едва не разорвалось сердце, когда я его читала. Я пришла к убеждению, что не должна была вкладывать свои фантазии в голову этого человека. Я всего лишь художник и не имею такого права. Очень надеюсь, он забыл, как выглядели те фото, потому что у него должны были сложиться собственные картинки взрослых дочерей, а не мое видение, выполненное в Photoshop.
Точно так же, как дело о пропавшей матери не должно было попадать в ФБР, не должно было попасть в него и следующее. Гарри поступил звонок – ситуация касалась заложников. Мужчина забаррикадировался в собственном доме и угрожал убить себя, свою семью и всех, кто посмеет к ним приблизиться. Он не называл своего имени, но полицейские полагали, что знают, кто это, – подозреваемый в убийстве, которого разыскивали много лет.
Мне пришел мейл: Гарри приказывал выполнить возрастную коррекцию последней фотографии подозреваемого, сделанной при аресте, чтобы полицейские могли сравнить его с мужчиной, запершимся в доме. О, кстати: на все про все мне давался ровно час. Я дважды перечитала мейл Гарри, чтобы убедиться, что это не галлюцинация, прежде чем пойти к нему в кабинет.
– Гарри, это правда? Они хотят возрастную коррекцию, чтобы опознать этого человека?
– Да. А в чем проблема?
– Это невозможно, и это опасно! Я могу сделать возрастную коррекцию, и она может получиться похожей на того парня в доме, но это не означает, что там правда он. Тот, кто об этом просит, наверное, пересмотрел сериалов и не представляет, как это работает.
– Слушай, я уже им пообещал, поэтому просто сделай.
Я позвонила офицеру и постаралась ему объяснить, что мою обработку НИКАК нельзя использовать в целях опознания. К счастью, это не понадобилось: мужчина сдался сам.
И все равно… подобные вещи были опасны, и они происходили все чаще. Я работала над заданием, которое дал мне Гарри, а потом проходила мимо стола Уэйда и замечала, что он делает то же самое. Мне поручали выполнить презентацию, которая требовалась через несколько часов, а потом я узнавала, что заказчик запросил ее неделю назад.
Однажды Гарри согласился сделать возрастную коррекцию мужчины, который был официально признан погибшим. У меня и без того была куча работы, и я знала, что это бесполезная трата времени и сил – гоняться за трупом.