ровал черепа для меня, хотя ему и приходилось отрываться от собственной работы. Мне стало труднее соблюдать сроки, потому что приходилось ждать, пока он выполнит сканирование и для меня, и для себя. Дела по лицевой аппроксимации пылились у меня на столе, если его не было в городе – неважно, уезжал он в командировку или в отпуск. А в конце года Гарри с Фрэнком занижали мне рейтинг, потому что я выполняла не полный объем работы.
Если бы я носила форму с погонами, Гарри, наверное, и их бы у меня отнял. Я потратила десять лет на то, чтобы подняться в ФБР по карьерной лестнице, доказывая, что гожусь для этой работы. Я была опытным судебным художником, а теперь меня отодвигали на задний план, сводя до второстепенного статуса. И я ничего не могла с этим поделать.
Хотя ситуация была нисколько не смешная, Уэйд периодически подшучивал:
– Да уж, Лиза, будь у тебя ключик, с тобой бы так не обращались.
Мне приходилось смеяться.
Спустя год в этом круге ада в отделе стали говорить:
– Если Гарри кричит, значит, у него в кабинете Лиза.
Я не нежный цветок, но мне не нравится, когда на меня орут, особенно без всякой причины. Собственно, это никому не нравится, но я решила сказать об этом особо, потому что в ФБР этого, кажется, не знали.
На меня столько не орали со времен учебной части в армии. Гарри возвышался надо мной, размахивая руками, – при этом из его рта не вылетало практически ничего осмысленного. Вы знаете, что размах рук, если раскинуть их в стороны, равняется вашему росту? Гарри был двухметровый: теперь представьте, что такое два метра размаха рук у вас перед носом. Это было унизительно, неприятно и даже пугающе, а случалось такое все чаще и чаще.
В отделе было двое супервизоров, которые слышали крики Гарри и Фрэнка – стены там не толще бумаги, – и я очень надеялась, что они вмешаются. В ФБР нам всем вдалбливают в головы, что руководство должно придерживаться моральных стандартов и что его обязанность – вмешиваться в случае притеснений. Но они ни разу не вмешались. Они оба были неплохие парни, но на мой случай предпочитали закрывать глаза.
Возможно, вы думаете, что мне следовало сунуть в карман свой iPhone и записать те разговоры. Тогда у меня было бы доказательство, чтобы предъявить мистеру Бину, который не верил, когда я рассказывала ему, как у нас все плохо. Но я не могла этого сделать, потому что использование любых записывающих устройств в здании ФБР запрещено. Запрет был дополнительно усилен после происшествия со служащим несколько лет назад.
Супервизор этого человека постоянно кричал на него и угрожал, а жалобы вышестоящему не помогали. Никто не верил, что поведение супервизора может быть таким отвратительным, и служащий никак не мог убедить начальство в серьезности происходящего. (Это было не в лаборатории, а в другом подразделении, но я усматриваю тут много общих черт.) Так или иначе, этот человек записал один из эпизодов и донес запись до командования, заявив: «Вот доказательство того, что супервизор на меня кричит и угрожает». Наконец командование обратило на него внимание, сразу же было начато расследование и виновника уволили. Догадайтесь, кто это был.
Служащий. Неважно, что запись доказывала факт криков и угроз. Служащего уволили за то, что он в отчаянии воспользовался записывающим устройством, чтобы доказать: супервизор к нему несправедлив.
Больше всего меня потрясло объяснение, которое ФБР дало этому случаю: «Все сотрудники должны действовать в высших интересах… бла-бла-бла, а данный сотрудник нарушил внутренний кодекс ФБР».
Что же насчет супервизора, который кричал и сыпал угрозами? Последнее, что я о нем слышала, – он пошел на повышение.
Помимо того, что Гарри на меня все время кричал, что меня лишили «Блэкберри», ноутбука и ключа, Фрэнк постоянно находил новые способы поставить меня в неловкое положение и унизить.
За несколько недель до перевода в отдел я присутствовала на совещании в его кабинете вместе с супервизорами-мужчинами. Когда он получил ответ на свой вопрос, то махнул в мою сторону рукой и сказал:
– Теперь можешь идти. Скачи, зайчик!
Я невольно вскинула голову, потому что была шокирована и оскорблена. Женщины знают – если попробуешь постоять за себя, тебя объявят стервой, так что на первый раз я не стала реагировать. Пусть все думают, что я – нормальный человек, который не поставит под угрозу федеральное дело из-за глупой шутки. Когда это произошло во второй раз, я встала с каменным лицом и уставилась на Фрэнка. Он усмехнулся, а другие мужчины в комнате заулыбались.
В третий раз я посмотрела Фрэнку в глаза и сказала без тени юмора, добавив руками в воздухе кавычки:
– Я не «зайчик», и я не «скачу».
Я обвела взглядом других супервизоров, давая понять, что не спущу этого просто так. Улыбки исчезли с их лиц, и в кабинете повисло напряжение. Я видела, что Фрэнк в гневе, но была рада, что дала ему отпор. После этого я ушла.
В ФБР всегда напоминают, что ты можешь обратиться к консультанту из Отдела равных возможностей (ОРВ), но в действительности это происходит крайне редко. Об этом могут шепнуть на ушко, пока вы стоите в холле. ОРВ здесь – ругательное слово.
Последнее, чего я хотела, – это обращаться в ОРВ. Я слишком много слышала историй о том, что, хотя обращения должны были рассматриваться в кратчайшие сроки, подобные дела обычно тянулись по много лет. Это означало, что служащему приходится терпеть то же самое поведение, которое привело к обращению; вроде как за него должно было последовать возмездие, но, серьезно, кому вы это говорите?
Ходили слухи, что реорганизацию скоро отменят, и я надеялась, что проблема решится сама собой. Но до этого еще надо было дожить.
9Тупой и еще тупее
Как выглядит сожженное тело? Ну, некоторые его части похожи на ребрышки-гриль, некоторые – на куриные крылышки барбекю. Знаете, когда кожица надувается, пузырится и становится хрустящей – как нам нравится? Тело выглядит примерно так же. Я увидела это своими глазами в служебной части Смитсоновского национального музея естественной истории, стоя над обугленным трупом.
Если лицевая аппроксимация делается по черепу, это автоматически означает «глухарь» – ведь тело нашли в виде скелетных останков. Обычно до момента, пока череп попадает на стол судебного художника, проходит несколько лет, а то и десятилетие, но в данном случае все было по-другому: мне предстояло делать лицевую аппроксимацию по останкам, обнаруженным всего неделю назад.
Проблема заключалась в том, чтобы найти учреждение с необходимым оборудованием, которое примет обгорелые разлагающиеся останки. Больницы на такое не соглашались, – думаю, в интересах пациентов. Компьютерные томографы предназначены для живых, так что большинство моргов ими не оборудовано. Если патологоанатому нужно заглянуть внутрь трупа до вскрытия, он пользуется рентгеном.
Полицейские долго пытались найти томограф и обратились за помощью в ФБР. У нас его тоже не было, но я вспомнила, что в Смитсоновском он есть – его используют для сканирования мумий и артефактов. Если они не против пропускать через томограф труп тысячелетней давности, то, наверное, и свежий их не смутит. КРИС, один из наших антропологов, обладал полезными контактами в Смитсоновском, и после нескольких звонков обо всем было договорено.
Мы с Уэйдом уже планировали поездку в округ Колумбия и оживленно обсуждали, как это будет здорово. Прежде я один раз успела побывать в Смитсоновском с черепом предполагаемого Усамы и видела служебные помещения, не предназначенные для широкой публики, но, конечно, не присутствовала ни при чем подобном. Это был уникальный опыт, и он открывал для нас массу возможностей в будущем.
И тут, конечно, в двери вошел Гарри.
– Что вы делаете?
– Собираем аппаратуру, чтобы ехать в Смитсоновский.
– Это еще зачем?
– На компьютерную томографию. Обгорелое тело в мусорном баке, помнишь?
– Почему никто мне об этом не сообщил?
Мы с Уэйдом переглянулись. Опять начинается!
– Гарри, ты сам меня назначил на эту работу. Я ставила тебя в копию всех мейлов, которыми мы обменивались, пока договаривались о встрече. Мы с Уэйдом едем на машине, Крис встретит нас там. Все уже условлено.
– У меня нет времени читать ваши мейлы. Я ничего об этом не знаю!
Знал бы, читай ты переписку! Вслух я этого сказать не могла, но понимала, что Уэйд подумал то же самое.
– Кто еще, ты сказала, едет с вами?
– Крис.
– Почему Крис мне не позвонил?
– Не знаю, – ответила я осторожно. – Лучше спросить его. Возможно, потому что более надежно послать мейл и поставить нас в копию, чем перезваниваться со всеми по отдельности.
– Ты что, не видишь, в чем проблема? Никто мне ничего не говорит, а я, между прочим, начальник отдела!
Гарри распалялся: он начал ходить из стороны в сторону, заговорил громче и явно собирался выплеснуть на меня свой гнев.
– И зачем вообще вам понадобился Крис?
Ошеломленная, я ответила:
– Потому что так надо. Консультация с антропологом – часть нашей работы.
– Но я должен знать о таких вещах!
– Что именно ты хочешь знать? Ты имеешь в виду, я должна предупреждать тебя, прежде чем говорить с антропологом?
– Нет! Ты должна сообщать мне только важные вещи.
Начиналась та же песня, что в фотостудии, но теперь в присутствии коллег, застывших с разинутыми ртами.
– Можешь выражаться точнее? Я хочу сказать, «важные вещи» имеют разное значение для разных людей.
– У меня нет времени все тебе расписывать! Ты по-прежнему не слушаешь меня. Или не хочешь слушать.
Я сдаюсь. Меньше чем за год на посту начальника отдела Гарри превратился из славного парня в бешеного самодура. После того как он в гневе выскочил за дверь, мы с Уэйдом переглянулись, не веря сами себе. Это выходило за все рамки.
Компьютерный томограф – огромный прибор, а находился он в крошечной комнатке с металлическими стеллажами вдоль одной стены и компьютерным столом у другой. Санитары из офиса коронера начали завозить туда каталку, но она не помещалась – все напоминало неудачный случай параллельной парковки. Когда каталка наполовину была в дверях, мы все одновременно поняли, что я все еще в коридоре, хотя уже должна быть внутри. После всех препятствий, которые санитары преодолели, я не посмела бы просить их выехать назад, поэтому сделала единственное, что могла: подоткнула блузку, втянула живот и с огромным трудом протиснулась между дверным косяком и каталкой, стараясь не притронуться к обугленным останкам.