И тут я придумала! Омбудсмен ФБР, ДЖАНЕТ ХОФФМАН! Она может обращаться к нему от лица сотрудников! Она сама об этом говорила на дурацком собрании, куда мне пришлось пойти. Исполнившись надежды, я набрала номер Джанет.
– Извините. Такие темы я с директором не обсуждаю, – ответила она. – Вы уже начали процесс с ОРВ.
– Но сама я не хотела его начинать! Вы говорили, что мы можем обращаться к вам. Говорили, что можете обсуждать с директором любые вопросы.
– Еще раз извините. У меня связаны руки.
В ФБР сотрудникам постоянно напоминают, что ОРВ работает для нас.
– У нас политика нулевой терпимости, детка! ФБР – одна большая семья, и с таким мы никогда не миримся! Стоит кому-нибудь допустить что-то в этом роде, он окажется за дверью. И это не шутка.
Я начала процесс в точности по инструкции, и посмотрите, куда это меня привело. Я была в отчаянии не только от того, что пережила за последние два года, но и от понимания, что дальше будет еще хуже. Но я не собиралась сидеть сложа руки. Я продолжу бороться.
Когда я сообщила доктору Бунзену, что буду подавать официальную жалобу, он кивнул.
– Все бланки есть в электронной форме. Адвокат вам не понадобится – вы сами легко все заполните.
Ясно. Как только я вернулась за свой рабочий стол, сразу начала искать адвоката.
Боже, вы никогда не догадаетесь, что произошло буквально на следующий день после того, как я подала официальную жалобу: мне выдали «Блэкберри»! Именно так Бюро поступает, когда его тычут носом в несправедливость, от которой оно не может отмахнуться. Они подчиняются – гораздо позже, чем это требовалось, – а потом начинают мутить воду и сдвигать сроки, чтобы заявить: «Видите? Мы дали ей „Блэкберри“»! Конечно, начальство игнорирует тот факт, что я два года обходилась без него, но теперь-то на что я жалуюсь?
Я попыталась расшифровать правила ОРВ, но они были крайне запутанными. Отец всегда говорил мне: «Если не знаешь чего-то, не стесняйся спрашивать».
Мне требовался совет адвоката, но не кого попало. Важно было найти человека, специализирующегося на равных возможностях, а таких в округе Колумбия немало. Раз ФБР говорит, что мне необязательно иметь адвоката, будет чистым безумием ввязываться в процесс без него. Каждое взаимодействие с человеком, который будет решать мою судьбу, административным судьей из ОРВ, следует осуществлять при юридическом посредничестве. Я мечтала, чтобы кто-то выступал на моей стороне. Да, платить мне предстояло из собственного кармана, но моя адвокат стоила каждого цента.
Чтобы подать официальную жалобу в ФБР, как и в любом другом федеральном агентстве, надо обратиться к консультанту из ОРВ в течение сорока пяти суток после инцидента. Скажем, ваш начальник систематически притесняет вас, начиная с января, а его последняя выходка приходится на 1 июня. Если вы обратитесь к консультанту из ОРВ 15 июля, инцидент от 1 июня будет считаться единственным; все, что происходило до него, не будет принято во внимание. Что еще хуже, изолированный инцидент проще спустить на тормозах, поэтому, прежде чем обратиться к консультанту, вам надо как следует подумать, достаточно ли происшествие серьезное, чтобы в ОРВ на него обратили внимание.
Если вы заявляете, что все эти случаи дискриминации представляют собой «паттерн поведения», и обращаетесь к консультанту ОРВ всякий раз, как они происходят, вас могут окрестить «серийной жалобщицей», а это наказуемо дисциплинарными мерами. Да, мало кто знает, что, если ваш начальник регулярно третирует вас и вы сообщаете о каждом инциденте, вы же и подлежите наказанию. Это называется «злоупотреблением системой равных возможностей», и за него вас вполне могут уволить.
Поэтому мне следовало думать над тем, о каких инцидентах заявлять и что будет считаться паттерном. И без адвоката мне было не справиться.
Меня неоднократно предупреждали, что Фрэнк роется в наших столах после конца рабочего дня. Я не очень этому удивлялась: в конце концов, он же частенько стоял у окна в своем кабинете с биноклем, рассматривая людей, входивших в лабораторию и выходивших из нее. Но теперь, когда он нацелился на меня, я волновалась насчет составных портретов у себя на столе. Что, если Фрэнк их найдет и решит как-нибудь испортить или даже уничтожит один из них? Ответственность ляжет на меня, а с ней и наказание, если что-нибудь случится.
Поскольку фотороботы являются уликой, вы можете задать вопрос, почему они вообще лежали у меня на столе. Разве их не следует хранить в сейфе? Да, безусловно, следует! Мы с Уэйдом неоднократно просили Гарри обеспечить нам сейф, но, как вы уже догадались, ничего не вышло. Мы не могли хранить их в комнате для улик лаборатории, потому что она не является постоянным хранилищем: там может находиться только то, что поступает в лабораторию для обработки. Нашей единственной альтернативой было хранить их в запирающемся ящике стола, что мы и делали. Я держала свои в папке-скоросшивателе.
Однако после того, как я начала юридический процесс, мне стало ясно, что этих мер безопасности недостаточно, и перенесла папку в свой шкафчик для улик. Там было достаточно места, и каждый шкафчик запирался на кодовый замок. Очень печально, когда сотруднику приходится прятать свои работы от начальника, чтобы им ничего не угрожало, но в таком уж мире я жила.
Как-то в пятницу, когда у меня выдался долгожданный выходной, Уэйд позвонил спросить код от моего шкафчика.
– Он нужен тебе? – спросила я. Уэйд никогда в жизни не попросил бы у меня кода, потому что по политике ФБР ты никому не имеешь права разглашать свои пароли и кодовые комбинации.
Приглушенным голосом он ответил:
– Нет, не мне. Фрэнку.
– Ради всего святого, зачем он ему?
– Понятия не имею. Он просто сказал, что ему нужно заглянуть в твой шкафчик. Прямо сейчас.
Я представила себе, как Фрэнк сейчас топчется у двери, подслушивая наш разговор.
– Если ему так нужен мой шкафчик, почему не обратиться к охране и не потребовать, чтобы его открыли?
Вопрос был риторическим, потому что ответ я знала и так: тогда придется зарегистрировать вскрытие замка.
Я оказалась в безвыходной ситуации. Если я не назову Уэйду код, Фрэнк привлечет меня к ответственности за неподчинение. Но если я дам код, Фрэнк может привлечь нас с Уэйдом обоих.
– Ты знаешь, что я не могу, – ответила я. – Он привлечет нас за нарушение протокола.
– Я знаю. Но ты же понимаешь… он заставил меня спросить.
– Да. Просто скажи, что я не могу и это против правил. Понимаю, что в понедельник на меня обрушится ад, но что поделать.
В понедельник меня ждал сюрприз: я пришла в хранилище за черепами, над которыми работала, а дверца в мой шкафчик была открыта. Мне показалось, что все вокруг происходит в замедленной съемке – я не верила своим глазам. Мои черепа, мои папки, все, что было в шкафчике, пропало. Я сделала самое смешное и бесполезное, что можно, когда у тебя пропадают вещи, – осмотрела шкафчик изнутри, а потом побежала искать Уэйда.
Стоило ему меня увидеть, как он догадался, о чем пойдет речь.
– Не волнуйся, твои черепа у меня! Когда я сказал Фрэнку, что ты не назвала мне комбинацию, он вышел из себя, принес из мастерской кусачки и срезал твой замок. Они с Гарри забрали твои папки, а черепа я запер у себя, чтобы с ними ничего не случилось. Они их просто бросили на столе, у всех на виду.
Это было настолько невероятно, что я потеряла дар речи. Фотороботы за десять лет – их у меня отобрали в нарушение всех правил! То же самое касалось черепов. Для каждого, кто работает в правоохранительных органах, ясны последствия такого нарушения. Если хоть одно из этих дел дойдет до суда, я не смогу свидетельствовать, что улики находились в сохранности от начала до конца. Другой человек мог их видоизменить, и этим человеком являлся мой босс.
– Что с ними такое? – сказал Уэйд. Конечно, он прекрасно знал: Фрэнк с Гарри с маниакальным упорством старались избавиться от меня. Кто-то в отделе увидел папки у меня в шкафу и доложил о них Фрэнку, вероятно понадеявшись, что его погладят по головке и дадут лакомство.
Фрэнк собирался привлечь меня к ответственности за нарушение правил безопасности – неправильное хранение предметов, не являющихся уликами, – потому что несколько минут спустя меня вызвали в его кабинет. Мои папки лежали на полу, где их бесцеремонно побросали в прошлую пятницу; а это означало, что все выходные они находились в незапертом помещении. Фрэнк с торжествующим видом сидел у себя за столом; Гарри, ухмыляясь, устроился на диване.
– Ты знаешь, почему мы здесь? – спросил Фрэнк.
– Понятия не имею.
– Шкафчики для улик предназначены для улик. В них не должно быть никаких посторонних предметов, ты это понимаешь?
– Да, – ответила я.
– Это серьезное нарушение политики ФБР. Ты не можешь использовать шкафчики для улик в качестве личного хранилища. Тебе разве не известно, что…
Я подняла вверх указательный палец.
– Фрэнк, в этих папках улики. Там мои фотороботы.
– И что?
– Фоторобот – это улика, Фрэнк.
Я искренне наслаждалась тишиной, повисшей в кабинете после этого заявления. Фрэнк, похоже, мне не поверил: он повернулся к Гарри и спросил:
– Это правда?
– Да, – ответил Гарри, пряча глаза, – правда.
– Но почему? Это же просто рисунки!
– Фрэнк, – сказала я, – фоторобот – это воссозданная улика.
– Глупости! Никогда не слышал ни о каких воссозданных уликах. Не может этого быть!
– Это правда, Фрэнк. – Мне не пришлось бы объяснять этого человеку, который имеет хоть малейшее представление о том, как составляется фоторобот и для чего он нужен.
Как говорил Рики Жерве: «Когда ты мертв, ты не знаешь, что ты мертв. Но другие от этого страдают. То же самое касается глупости».
11Невероятно, но факт
ГРЕТЕ ХАДСОН было всего пятнадцать, когда ее мать, ЛИЛИ, пропала после семейной ссоры в 1970 году. Лили и раньше неоднократно сбегала из дома, но на этот раз все было по-другому. По прошествии нескольких дней семья подала заявление об исчезновении в департамент полиции Иллинойса и принялась ждать.