Я знала, что жертву могут никогда не опознать; с этим приходится мириться, и не только в случае с UF526, но и со всеми делами, над которыми мы работаем. Но здесь от меня уже ничего не зависит. Множество людей потратили время и силы, чтобы вернуть эту женщину ее семье; дальше все решал случай.
Когда я только начинала заниматься лицевыми аппроксимациями, больше всего я боялась, что ни одну из них не опознают. Что, если я проведу без опознаний многие годы? Или всю карьеру? Мало того, что я буду считать себя неудачницей, на меня ляжет вина за то, что жертву не опознали. Я принесу больше вреда, чем пользы. Честно говоря, с UF526 я ни на что не надеялась, но дальше все случилось прямо как в кино.
Фей Эйкен смотрела телевизор и увидела фотографии лицевой аппроксимации UF526. Она позвонила в полицию и рассказала о своей матери, пропавшей в конце 1980-х. Та была одиночкой, любила бродить по лесам и предпочитала людям компанию своих собак. Да, сказала она полицейским, мать была ростом 155 см, с лишним весом, и ей было около пятидесяти лет, когда она пропала.
Ей запомнилось, что, когда на кирпичном заводе нашли останки, полиция опознала в них кого-то еще. Но теперь, когда дело снова открыли, она невольно подумала: А ведь это может быть моя мать. Скрестив пальцы, Фей сдала образец ДНК, и у UF526 появилось имя – ХЕЛЕН КЭРОЛ ЭЙКЕН.
В нескольких милях от нее другая дочь получила невероятные новости о своей матери. Пока одна следственная группа занималась опознанием останков UF526, другая расследовала исчезновение Лили Хадсон. Грета возилась у себя в саду, когда детектив пришел сообщить ей, что ее мать, живую, нашли во Флориде. Пропавшая мать Греты, Лили Роуз Хадсон, вернулась к жизни.
Мне очень хотелось бы знать, что произошло дальше. Лили рассказала, почему сбежала? Грета простила мать за то, что она ее бросила? Встретились ли они? Мне было бы приятно услышать, что они воссоединились и вернулись в жизни друг друга, но я никогда этого не узнаю. В репортаже по телевидению сказали только, что мать ушла из дома по личным причинам и воссоединение семьи, возможно, состоится в будущем.
Если происходит опознание, я обязательно изучаю фотографии, чтобы посмотреть, что сделала не так и что можно было улучшить. Мне хочется знать, насколько моя скульптура получилась похожей на реального человека. Насколько приблизительной вышла реконструкция? В случае с UF526 сходство оказалось достаточным, чтобы дочь опознала мать, но мне хотелось самой в этом убедиться.
Судебные художники не всегда получают фотографии человека после опознания, потому что только семья может решать, предоставлять их или нет. Даже если мы получаем снимки, они зачастую приносят одно разочарование, потому что оказываются слишком маленькими, выцветшими или размытыми, чтобы оценить сходство объективно. Фото Хелен, которые мне прислали, были именно такими, и я оставалась недовольна своей работой, пока не пригляделась к ним внимательнее.
Несмотря на плохое качество изображений, я убедилась, что совпадают и пропорции лица, и форма подбородка, и щеки. Верхняя челюсть выступала не так сильно, как мы с антропологом предположили, и это меня удивило. Но опять же, я слепила ее с приоткрытыми губами, чтобы зубы были видны, а на всех фотографиях, которые я получила, ее губы были плотно сжаты.
Я также испытала облегчение, когда увидела, как с годами менялись ее вес и прическа. На некоторых снимках у нее были волосы до плеч, покрашенные в светлый оттенок; на других – короткие, рыжеватые и завитые. Глаза оказались голубыми, а вес колебался – где-то она весила килограмм 85, а где-то добрых 120. Так всегда бывает в делах с неопознанными останками – угадать практически невозможно.
Как большинство художников, я – свой самый суровый критик, но в данном случае я искренне порадовалась результатам. Потребовалось много людей и много лет, чтобы добиться ответов для Хелен, Лили и их дочерей, и если бы кто-то из нас опустил руки и сдался, этого могло не произойти никогда.
12Богота
Я снова сидела в кабинете Фрэнка – по причине, которая стала для меня очередным ударом. Нет, я не утрирую. У меня было чувство, что мне врезали в живот и мои внутренности оторвались и перемешались.
– Я отменяю проект с Фермой Трупов, – заявил Фрэнк с самодовольной улыбочкой на физиономии.
– Как? Почему? – воскликнула я. – Вторую стадию уже одобрили. Финансирование пришло.
Он молча таращился на меня, и я подумала, что можно попытаться его переубедить.
– Нам еще надо собрать много материала. Когда мы начинали, большинство доноров, по которым имелись прижизненные фото, были белыми мужчинами. Но с начала нашего проекта университет стал запрашивать больше снимков и получать их, причем с широкой демографией. В следующую поездку нам предоставят пятьдесят черепов, мы уже в процессе организации и…
– Сколько еще вам надо?
– Много, для полной коллекции. В США по меньшей мере десять тысяч неопознанных останков, и больше половины из них – афроамериканцы. Нам нужно больше женских образцов: у нас их всего два. Женщин убивают не реже, чем мужчин, даже чаще.
– Нет, – отрезал Фрэнк. – Хватит.
Я взмолилась:
– Фрэнк, пожалуйста! Мужские и женские черепа различаются, черепа афроамериканцев и азиатов тоже. Если мы сможем собрать побольше данных и изучить их…
Фрэнк перебил меня:
– Твоя работа – не изучать. Твоя работа – сидеть за столом и выполнять задания, которые тебе поручают.
Вообще-то, конская ты задница, причина существования в лаборатории исследовательского отдела именно в этом – он помогает сотрудникам лучше справляться со своей работой и делиться информацией с другими правоохранительными органами. А твоя задача – слушать экспертов, которые говорят, что в этой работе можно улучшить. Человек, у которого есть идея, составляет предложение, и если исследовательский отдел видит в ней рациональное зерно, его начальник дает добро. Возникает исследовательский проект, и ФБР делится полученными данными с другими агентствами. Так и происходит развитие. Впервые ФБР начало собирать коллекцию референсов по современным черепам, которой мы делимся с другими художниками, а ты собираешься прикрыть наше начинание?
Казалось бы, ответы на мои вопросы были очевидны. Даже научный руководитель лаборатории пытался переубедить Фрэнка, но мы же в ФБР! Фрэнк был непреклонен.
Я не собиралась показывать ему свое разочарование – он на него и рассчитывал. Я вышла из его кабинета и отправилась сообщить Уэйду, Керку и Джеффу плохие новости.
На следующий день – по моему виду было ясно, что немного поддержки мне не помешает, – ко мне подошел добрый человек из отдела фотографии, отвел меня в сторонку и сказал, что было одно старое дело, на котором Фрэнк дико облажался.
– Все есть в Интернете, – шепнул он мне на ушко. – Фрэнк заявил, что может отличить настоящие фото от поддельных, а сам не сумел. В общем, просто погугли, это насчет стандарта Дауберта. Сама увидишь.
Что еще за стандарт Дауберта, спросите вы? В юридической системе это весьма важная штука. Суть в следующем: если вы собираетесь выступать в суде в качестве эксперта в определенной области и заявляете, что опираетесь на научные и испытанные методы, вы должны подтвердить свою компетентность перед судьей. Судья может ее опровергнуть, и тогда ваши показания исключат из протокола и не будут учитывать при вынесении приговора.
Тут-то у меня в мозгу и вспыхнул свет. Тысячу лет назад, когда я только пришла в ФБР, Гэри как-то принес в отдел пачку портретов. Он спрашивал художников, что они о них думают. Он никому не рассказывал, чего добивается, – это было бы подсказкой с его стороны. Оказалось, что судебный художник создал их, пользуясь своим воображением, и Гэри показывал их всем, чтобы проверить, не кажутся ли они необычными. Не было ли здесь какой-то связи?
Я не собиралась заходить в Гугл с рабочего компьютера, чтобы не оставить цифровой след, поэтому подождала, пока вернусь домой. Очень быстро я отыскала документ на сорока трех страницах – это была настоящая публичная порка от федерального судьи относительно полной некомпетентности звездного эксперта ФБР по фотографиям, Франклина М. Харта – младшего.
Божечки, несите попкорн!
Я распечатала его, налила себе полный бокал шардоне и хохотала до икоты.
Там были великолепные пассажи: именуя Фрэнка «так называемым экспертом», судья указывал на «множественные погрешности» в его техниках различения снимков и заявлял, что позволить ему свидетельствовать будет все равно что «просить стоматолога диагностировать глаукому». Дальше следовала главная бомба: скрипя зубами, Фрэнк признавал, что «не сможет отличить реальный портрет от созданного искусственно с помощью компьютерных технологий».
Просто великолепно!
Его репутацию как эксперта по компьютерным изображениям судья разнес в клочья, ведь раньше Фрэнк утверждал, что запросто отличит настоящую фотографию, просто посмотрев на нее. Больше он не мог свидетельствовать в суде, потому что защита мгновенно припомнила бы ему тот случай. А это означало, что как эксперту ему конец.
Что делает ФБР с человеком, который выставил себя на посмешище в суде? Правильно, повышает в должности. Очень скоро Фрэнк стал начальником отдела и теперь просиживал целыми днями за столом, надзирая за людьми, которые, в отличие от него, действительно являлись экспертами и оправдывали свою репутацию.
Наконец-то мне стало ясно, почему судебные художники были Фрэнку поперек горла. А еще я приходила к выводу, что Фрэнка назначили на эту должность, чтобы лишний раз провернуть нож в его ране.
Я скорее согласилась бы целый день смотреть на фотографии расчлененных трупов, чем единожды столкнуться со снимком с дела о растлении малолетних. Обычно это и не является частью нашей работы – в ФБР есть специальный отдел «преступлений против детей», но однажды нас с Уэйдом попросили отретушировать фото с такого дела.