Для расследования такого крупного дела – убийства официального лица из США – были стянуты все ресурсы. Руководство считало, что лучше иметь на месте специалистов, которые могут и не понадобиться, чем понять, что нужного специалиста нет.
Меня прислали для составления фотороботов на основании свидетельских показаний, и я была полна решимости не подвести. Мне выделили кабинет сразу за постом охраны у входа в посольство. Я обустроилась там: переставила стулья и передвинула стол, чтобы было удобнее опрашивать свидетелей. Сделала несколько подготовительных набросков, чтобы разогреться, и периодически заглядывала в зал, где расположились агенты ФБР, проверяя, не нужны ли мои услуги.
Как выяснилось, у команды уже имелись подозреваемые. С камер наблюдения на соседних домах получили записи, за ночь офицеры их просмотрели, и теперь агенты выслеживали напавших.
Поэтому атташе по юридическим вопросам сказал мне, что фоторобот, похоже, не понадобится, – по крайней мере, сегодня.
– Возвращайтесь в отель, отдохните, посмотрите телевизор – в случае чего мы вас вызовем.
Когда старший по должности говорит вам, что делать, его слова не оспаривают. Но мне не хотелось сидеть у себя в номере без дела.
– А мне обязательно уезжать? – спросила я. – Я бы лучше осталась и помогла, если вы не против.
– Конечно, не против. Оставайтесь, – сказал он и обвел глазами офис, а потом распорядился: – Идите к аналитикам и посмотрите, не надо ли им чем-нибудь помочь.
С этого момента я была занята по горло – как и все остальные. Моя работа не имела отношения к судебному ИЗО, но я не возражала. Я была в эпицентре событий и воочию видела, как проводится масштабное расследование. Я находилась в командном зале вместе с аналитиками из разведки и выполняла их поручения, чтобы они могли заниматься более важными вещами.
Все, что им удавалось узнать, аналитики записывали маркером на ватманских листах, которые затем клеили на стену, чтобы в любой момент агент, заглянув в зал, мог ознакомиться со всей собранной информацией. Я ненавижу ссылаться на телешоу в таких серьезных вопросах, но стены зала выглядели в точности как в полицейских сериалах. Фотографии подозреваемых с именами и кличками, схемы, связывающие одного подозреваемого с другим, карты прилегающих районов с булавками, отмечающими некоторые улицы, списки – где находится каждая команда. Все выглядело предельно просто, но это помогало. В дверь постоянно врывались агенты, уперев руки в бока, рассматривали стены, потом кивали и выходили.
По мере поступления новых сведений одни строки вычеркивались, а другие добавлялись. Очень быстро листы становились нечитаемыми, тогда надо было взять новый ватман и переписать на него текущие данные. Аналитики поручили делать это мне; я переписывала информацию и клеила на стену новый лист. Он опять заполнялся, и все повторялось с начала.
Рабочее пространство ФБР в посольстве охватывало несколько этажей и множество кабинетов, но наши «Блэкберри» ловили не везде. Зачастую приходилось стоять в определенном углу определенной комнаты, прижавшись к окну, чтобы поймать сигнал. Посольство напоминало растревоженный улей, где люди в буквальном смысле летали по коридорам и лестницам, не дожидаясь лифта. Когда аналитик не мог дозвониться до человека, с которым ему надо было поговорить, он поручал мне сбегать наверх и вызвать его; я же передавала сообщения, потому что никто не сидел за своим столом, где давно надрывался телефон. Пригодились мои давным-давно полученные навыки делопроизводителя.
– Ты знаешь Excel? Отлично, тогда добавь вот эту новую строку, сделай пятнадцать копий и разложи все по папкам, ладно?
– Эй, Лиза, страницы с шестнадцатой по двадцать пятую надо переделать, но все уже сброшюровали. Можешь распечатать их заново и вложить в брошюры, старые уничтожить, а новые принести в зал для совещаний через час?
Единственное задание, отдаленно связанное с графикой, касалось презентаций в PowerPoint. Никогда в жизни я не была так занята, зато время проносилось с головокружительной скоростью. Двенадцатичасовой рабочий день пролетал в мгновение ока, мы возвращались в отель, ужинали в одном из ресторанчиков через дорогу, а с утра все повторялось.
Когда персонал ФБР разворачивает масштабную операцию вроде этой, ее начальник получает полную информацию от своего командования. Ежедневно проводятся брифинги, чтобы все сотрудники были в курсе оперативных мероприятий. Информация распространяется сверху вниз по всей командной пирамиде, и люди знают, что им делать.
Но даже сейчас, в двух тысячах миль от Куантико, я не могла отделаться от Фрэнка, который засыпал мой «Блэкберри» сообщениями вроде: «Чем ты занимаешься? Почему ты до сих пор там?» Каждый раз мне приходилось отрываться от работы, находить уголок, где проходил сигнал, и пытаться объяснить, чем я занимаюсь, причем так, чтобы не выдать ничего секретного. Аналитики и агенты это заметили и стали сердито спрашивать:
– Что такое с твоим боссом? Он что, не понимает, что ты занята?
На третий день Джулиан, руководитель команды ФБР, взорвался:
– Кто твой начальник отдела?
Боже, он собирался позвонить мистеру Бину и заставить Фрэнка заткнуться! Именно это он и сделал. Я стояла с ним рядом, пока он звонил, и мне хотелось запрыгать на одной ножке. Наконец-то кто-то оценил мою работу по достоинству и встал на защиту моих интересов.
Но даже это не помогло. На следующий день, когда я разговаривала с атташе по правовым вопросам, телефон снова зазвонил. Я посмотрела на экран и тяжело вздохнула. Тогда атташе взял у меня «Блэкберри» и стремительно напечатал длинную отповедь, описав, чем именно я занимаюсь, таким начальственным тоном, что Фрэнк наверняка понял – этого парня лучше не сердить.
Время от времени у меня случались перерывы, и тогда я сидела в холле и рисовала. Фото Терри Уотсона были расклеены по всему офису ФБР – неудивительно, что я решила нарисовать его. Я не могла снять фотографию со стены, потому что кто-нибудь непременно бы это заметил, поэтому я просто села напротив самой большой и принялась за дело. Я не хотела, чтобы на меня обращали внимание, мне просто хотелось попрактиковаться, чтобы не потерять хватку.
Честно говоря, я даже не замахивалась на портрет. Конечно, я рисовала лица на фотороботах, но мой «образец» находился у свидетеля в голове, и передо мной не было «модели», чтобы ее изобразить. Добиться портретного сходства очень нелегко. Все черты могут быть нарисованы верно, но, если что-то в лице окажется чуть выше или чуть ниже, чуть шире или чуть уже, оно выйдет непохожим. Как выразился Джон Сингер Сарджент, один из величайших художников своего времени: «Портрет – это картина, на которой с губами что-то не так».
Я не хотела, чтобы на мою работу смотрели, потому что рисовала исключительно с целью занять время. Но была и еще причина, которая преследовала меня с ранних лет. Хотя я унаследовала от мамы ее художественный талант, вместе с ним мне досталось кое-что другое: неуверенность и неспособность погрузиться в творчество ради творчества.
Создавать что-то для себя, без поставленных сроков и без технического задания? Что-то только мое? Это было самое трудное. Все годы, что я работала в Хопкинсе, а теперь в ФБР, я не чувствовала себя художницей. Перед этим словом всегда было прилагательное.
Однодневная командировка растянулась больше чем на неделю. Атташе по правовым вопросам хотел, чтобы я оставалась и дальше, на случай если еще понадоблюсь, и меня это полностью устраивало. Я все время была занята и делала важное дело.
Как-то раз за ланчем на другом конце стола всплыл вопрос вакцинации. Я навострила уши.
– Нас должны были вакцинировать перед отправкой сюда? – спросила я.
Кто-то, откашлявшись, ответил:
– Ну да. Самой собой.
– Ты хочешь сказать, у тебя нет прививок? – отозвался другой голос.
– Нет, – сказала я, все еще не понимая. – Но ведь времени не было, разве не так?
– Может, и не было. Но тебя должны были хотя бы предупредить, прежде чем ты дала согласие. Каждый, кто едет в заграничную командировку, должен иметь хотя бы базовый набор прививок.
Теперь я поняла. Ехать должна была не я. Вот почему Гарри с Фрэнком хихикали. Художник, у которого были все прививки, – это Гарри. Он должен был ехать. Но конечно, разве не забавнее будет отправить меня вместо него?
Несмотря на мои старания скрыть портрет Терри, кто-то увидел меня в холле за рисованием. Атташе по правовым вопросам высказал идею:
– Давайте-ка вы закончите ваш рисунок. Сегодня до вечера сможете? Я хочу его показать на нашем вечернем собрании.
К счастью, портрет был почти готов, и тот факт, что я до сих пор его не порвала, означал, что я им более или менее довольна. Он был не великолепным, но неплохим. Есть стиль рисунка, которому я всегда завидовала: когда работа выглядит так, будто сделана без всяких усилий, а в каждой линии сквозит уверенность. Мне он не присущ. И тут правая и левая половины моего мозга снова вступают в противоборство.
Есть множество художников, которыми я восхищаюсь, и они рисуют с некоторой техничностью – так почему я не могу смириться с этим стилем и принять его как свой собственный? Я давно над этим размышляла: как только я пыталась рисовать более расслабленно, у меня начиналась паника и голос в голове кричал: «Ты выходишь за контуры!» – так что я немедленно возвращалась к своей более точной и сдержанной манере.
Сейчас было не время думать о стиле: рисунок стал заданием, и я переключилась в рабочий режим. Мне стали поступать пожелания: «Можешь добавить эмблему АБН? И еще флаг где-нибудь на фоне».
У меня оставалась всего пара часов до начала собрания, и я пошла в свою комнату за постом охраны, где, как изначально предполагалось, должна была заниматься фотороботами.
Наконец я передала атташе готовый портрет и вздохнула с облегчением. Я думала, что он просто покажет его в конце собрания, но вместо этого я услышала, как он произносит мое имя и приглашает меня выйти к трибуне и продемонстрировать портрет самой. В зале воцарилось молчание; казалось, оттуда выкачали весь воздух. Эти люди любили Терри Уотсона. Даже те, кто с ним не встречался, любили его. Он был товарищем по оружию, воплощением всего, что они считали важным: служебного долга, верности друг другу и своей миссии. Я не хочу ударяться в пафос, но эти мужчины и женщины относились к своей работе