Мой «Блэкберри» лежал в сейфе в номере отеля, и каждый вечер я его проверяла. Вообще-то, я не была должна, потому что не являюсь военнообязанной, более того, я находилась в отпуске. Но я делала это просто на всякий случай.
Риду я во время путешествия этого не сказала, потому что он пришел бы в ярость, но Гарри оставил мне уничижительное голосовое сообщение, в котором утверждал, что я сбежала в самоволку. На самом деле он лично подписал мое заявление на отпуск, и я сохранила его копию, чтобы швырнуть ему в лицо, когда вернусь.
Помимо постоянного харрасмента и газлайтинга, мне полностью разрушили отношения с коллегами. Вот как это делается: начальство распространяет слух, что ты токсичный, и твоим коллегам «настоятельно рекомендуется» не разговаривать с тобой. Ни у кулера с водой, ни в коридоре, ни даже по пути на совещание. Обычно все идут группами, болтая и пересмеиваясь, но меня теперь не подпускали ни к одной компании. Если я встречалась с кем-то глазами, этот человек сразу отводил взгляд, как будто говоря: «Пожалуйста, не обращайся ко мне ».
И я не обращалась, потому что не хотела никому доставлять неприятности. Я сама уже познакомилась с угрозами и упреками и понимала, что все это реально; не хватало еще, чтобы мои друзья пострадали из-за меня.
Начальство надеется, что давление и изоляция со стороны коллег заставят подчиненного принять решение об увольнении. В моем случае они получали дополнительную выгоду от снятия жалобы в ОРВ, потому что это административный процесс. Зачем продолжать борьбу во имя справедливости, если ты уже не работаешь в этой организации? Конечно, это незаконно, и, видимо, потому ФБР владело этой техникой в совершенстве.
На человека оказывают огромное, невыносимое давление, и в моем случае прием мог оказаться эффективным, будь это любая другая работа. Но быть судебным скульптором в ФБР – все равно что быть Лиамом Нисоном: для этого требуется «весьма редкий набор навыков».
Будь в мире еще хоть какое-то место, куда я могла бы уйти, я рассмотрела бы такую возможность. Работа в ЦРУ прекрасна, и я была бы очень горда работать там, но вакансий у них практически не бывает, да и кто сказал, что меня взяли бы? Должности вроде этой ценятся очень высоко – в Бюро в том числе. К тому же ЦРУ занимается только международными делами, так что я делала бы разве что лицевые аппроксимации мертвых террористов.
Я могла бы отказаться от судебного ИЗО, уволиться из ФБР и вернуться в обычную графику, но не хотела даже думать об этом. Мне слишком нравилась моя профессия. Я всегда мечтала заниматься ею. Более того, я была в ней хороша. Чертовски хороша. Так почему именно я должна уйти?
Люди считают, что уволить государственного служащего очень непросто – особенно того, кто это не заслужил. Но в действительности это легко, когда у тебя есть цепочка руководства, настроенная на эту цель и готовая лгать под присягой.
В ФБР есть два способа добиться увольнения сотрудника: первый выбирают чаще всего, потому что он практически недоказуем. В нем не участвуют другие отделы, и недобросовестному начальнику можно не волноваться, что какой-нибудь доброхот из соседнего отдела Бюро помешает его планам, последовав внутренним правилам.
Все очень просто: сначала начальник занижает сотруднику оценку на годовом ассесменте. Обычно это становится для подчиненного сюрпризом – и одновременно знаком, что начальство настроено против него. Дальше начальник встречается с сотрудником для обсуждения его сниженной производительности. Письменный протокол такой встречи не ведется – якобы в интересах сотрудника, так что потом начальник может заявлять что угодно.
Далее начальство – с целью «помочь» – составляет для сотрудника план повышения производительности (ППП), исход которого предрешен. Требования невозможно удовлетворить – они крайне специфические или, наоборот, крайне туманные, – и начальство не собирается помогать сотруднику в этом. Когда у него не получается, его предупреждают, что он может быть уволен за плохую производительность.
Это приводит сотрудника в ужас, потому что он делал все, что требовало начальство, но этого оказалось недостаточно. Он знает, что увольнение из ФБР означает снятие секретности, что сделает его «порченым товаром» в правоохранительных органах. Тогда начальство снисходительно предлагает ему выход: уволиться самому. Сказать коллегам, что вам «нужно время, чтобы провести его с семьей», или что вы получили предложение о работе получше – что угодно. Увольняйтесь, пока мы не обрушили на вас молот, и никому не рассказывайте об этом. Так вы сможете сохранить секретность и начать с чистого листа где-нибудь еще.
Для ФБР это заодно и избавление от потенциального судебного иска, поскольку сотрудник увольняется «по собственному желанию». Но даже если он сопротивляется, ФБР не о чем волноваться: юристов в Бюро пруд пруди.
Но что, если ППП оказывается недостаточно? Что, если начальство жаждет крови? Что, если его цель – разрушить репутацию сотрудника, уничтожить его карьеру, отозвать секретность и лишить его возможности когда-либо в будущем работать в правоохранительных органах? Тогда они идут ва-банк и используют самую грозную аббревиатуру для любого государственного служащего: ОПО.
ОПО – это отдел профессиональной ответственности, занимающийся внутренними расследованиями. Дамоклов меч, висящий над головами всех сотрудников, который используют, чтобы избавляться от неугодных. В Бюро даже есть глагол: «Боже, меня только что ОПО-снули!»
Как и при ППП, это не означает, что сотрудник что-то сделал не так. Но если вы хотите показать ему, кто тут босс, и заставить пожалеть, что он осмелился вам перечить, ОПО – ваш надежный инструмент.
Однако обращаться туда надо хорошо подготовившись, потому что все бумаги проходят через штаб-квартиру, где кто-нибудь может исполнить свои обязанности и разобраться, обоснованно обвинение или нет. С другой стороны, на процесс в ОПО уходит год или два, и все это время начальник продолжает безнаказанно измываться над вами. Все, что вы делаете или говорите, изучается под микроскопом и ставится под сомнение – исключительно с целью подбросить дров в пламя расследования. Начальство искажает факты, мутит воду и беззастенчиво лжет.
Я годами ходила по тонкому льду, стараясь не делать ничего, что Фрэнк мог бы использовать против меня. Я узнала, что впервые он подал на меня заявление в ОПО на следующий день после того, как я обратилась в ОРВ за посредничеством. Фрэнк наговорил кучу лжи адвокату из отдела правовых процедур МАРКУ ТАЙЛЕРУ: он, мол, беспокоится насчет моего веб-сайта и моей «активности в соцсетях». Однако он напоролся на сотрудника, который – о чудо! – следовал правилам ФБР и не принимал участия в личных вендеттах.
Марк в подробностях изучил все материалы и сообщил Фрэнку, что тот может расслабиться: «Миссис Бейли нигде не упоминает о своей причастности к ФБР», поэтому волноваться не о чем. Уверена, Фрэнк скрежетал зубами, когда читал его ответ, но это его не остановило. Фрэнк продолжал осаждать Марка своими «опасениями» – как будто швыряя макароны о стену в ожидании, что они прилипнут, – но ни одно из них не оправдывалось, поскольку, как вы понимаете, я ничего не нарушала.
Но теперь в отделе правовых процедур появилась новая сотрудница. После нескольких долгих бесед с Фрэнком она изучила те же материалы, что и Марк – он, напомню, счел их полностью соответствующими правилам ФБР, – и решила по-своему.
– Вы нарушили правила Бюро. Вы должны удалить свой веб-сайт.
– ОК, – написала я в ответ. – Это касается всех сотрудников?
Я указала на нескольких мужчин в моем отделе и в соседних, у которых тоже были веб-сайты, где, в отличие от него, напрямую сообщалось о работе в ФБР. Почему же меня так выделили? Я прикрепила скриншоты писем, которые за много лет до нее подписали доктор Бунзен, Марк и адвокаты из отдела правовых процедур – все эти письма подтверждали, что я могу и дальше вести веб-сайт. Возможно – ну а вдруг? – она осознает, что ее действия откровенно дискриминационные и сексистские.
И тут Большой Босс, начальник отдела правовых процедур, лично написал мне, возмущенный тем, что я осмеливаюсь указывать на такие вещи, – на мой взгляд, очевидные. И теперь против меня был начат процесс в ОПО.
Время от времени в офисе ФБР можно увидеть сотрудника охраны и менеджера отдела персонала, вместе идущих по коридору. В такие моменты у каждого, кто им встретится, замирает сердце. Если они идут вдвоем, это означает, что кого-то будут выводить, и тебе остается только сидеть на месте, потеть и молиться, чтобы они прошли мимо.
Обычно они стараются удалить всех с этажа, когда происходит что-то в этом роде, но иногда несколько человек все-таки слоняются вокруг. Однажды я увидела их идущими по коридору в моем направлении. Наверное, так показалось и многим другим: позже несколько человек, с которыми я некоторое время не встречалась, при виде меня восклицали:
– Ого, ты здесь! Я слышал, тебя вывели!
Я всегда спрашивала себя: «Знал ли этот человек, что в его отношении ведется расследование? » Не надо ли было подать ему какой-то знак: намекнуть о том, что происходит? Я всегда волновалась, что буду следующей. Но подготовиться к этому никак не могла. Я была прижата к стенке. Адвокаты ФБР пытались обанкротить нас в процессе с ОРВ, одновременно лишая любой возможности для маневра.
Уйти с работы в федеральном правоохранительном органе, находясь под следствием у ОПО, – это еще хуже, чем быть уволенным. Ты «порченый товар», тебе нельзя доверять и уж точно тебе не положена секретность. Ты становишься «мешком для сжигания» – одним из красно-белых бумажных пакетов, в которых хранят старые секретные материалы, прежде чем бросить в печь.
Если я уйду сейчас, то стану именно им: мусором для растопки.
Единственное, что заставляло меня держаться все эти годы, – это моя работа. Никогда в жизни я не пропустила дедлайна и не позволила своей производительности снизиться. Если надо было задержаться или прийти раньше, работать в выходные без оплаты сверхурочных, я так и делала.